«Времени на психологическое изучение нет, надо идти на перехват». Как распознать «колумбайнера»

Стрельба в казанской школе породила ровно те же вопросы, что задавались два с половиной года назад — после массового убийства в Керченском политехническом колледже. Прочитайте интервью о шутинге, которое «Фонтанка» взяла осенью 2018-го.

17 октября 2018 года Владислав Росляков убил 21 человека в керченском колледже. «Фонтанка» тогда спросила у руководителя «Молодежной службы безопасности» Леонида Армера: можно ли распознать «колумбайнера», почему бывают ситуации, когда лучше «стучать», и надо ли относиться серьезно к странным шуткам? Сколько бы чиновники после событий в Керчи ни говорили об усилении мер безопасности, два с половиной года спустя это интервью, к сожалению, снова актуально.

— Вы согласны с президентом, что трагедия в Керченском политехническом колледже — результат глобализации?

— Трудно сказать, что имел в виду Владимир Владимирович, но, если считать, что глобализация — это некое усреднение в жизни общества и перенос некоторых явлений, наверное, соглашусь. Примеры идут из одной конкретной страны, где такие вещи происходят чаще всего. Когда мы начали изучать этот вопрос, оказалось, что в других странах такие атаки тоже были. Даже в соседней Финляндии был свой «колумбайн» несколько лет назад. Видимо, да, это результат глобализации. Железного занавеса нет, фильтрации информации нет, весь Интернет буквально забит площадками, где могут встречаться граждане с патологиями и обсуждать свои неадекватные желания. Я общался с психиатрами и психологами из разных городов. Специалисты сходятся в том, что, если псих сидит в какой-то своей деревне и вынашивает некие планы изолированно, он знает, что эти планы странные. Но вдруг он находит в Интернете сообщество, в котором выясняет, что он не один такой, что это не какие-то ненормальные задвиги, а есть куча людей, которые разделяют его мысли. И патология может концентрироваться и усиливаться.

После взрывов и стрельбы в Керчи часа не прошло, как народ начал клепать аккаунты и группы в социальных сетях, в которых прославляют этого странного молодого человека.

— Про странного молодого человека известно не много, но сведений, что он с кем-то активно общался в социальных сетях, нет.

— Скорее, есть обратная информация. Мне удалось пообщаться с его бывшей одноклассницей. С ее слов и из заслуживающих доверия источников картинка складывается стандартная. Животных он, похоже, мучил, всем рассказывал, что неплохо было бы устроить «колумбайн» в школе, всех предупредил, что «в среду будет праздник». Дополнительный момент — в свое время мама привела его на собрание «Свидетелей Иеговы» (запрещенная в России экстремистская организация) Когда их установки ложатся на не совсем правильные мозги, они могут усилить агрессивность.

— Можно ли говорить о мотивах Владислава Рослякова, что могло стать триггером для атаки?

— Если попытаться объединить анализ аналогичных историй и обрывочные сведения о нем, причина могла быть мировоззренческой. Его одноклассница сказала, что классе в шестом он начал увлекаться анархией — то есть был момент противодействия государству. Потом мог добавиться мотив «я спасусь, а они — погрязли в грехе» (хотя о его религиозных установках ничего не известно). И это могло наложиться на его собственный интерес к теме «колумбайна». Мы не знаем ничего о его детстве, а корень в этом. Возможно, были фантазии о собственном превосходстве — они свойственны тем, кто мучает животных.

— Кто из окружения несет ответственность за то, что вовремя не забили тревогу? Можно ли вообще такие вещи отследить?

— Можно с высокой вероятностью выявить склонность к такой теме и как-то наблюдать человека и профилактировать. По выявлению в учебных заведениях «колумбайнеров» есть методичка ФБР, она переведена с английского языка и адаптирована под наши реалии. Самое странное — большинство «колумбайнеров» говорит о своих намерениях заранее. Это часто делается с юмором, со смехом, но они начинают предупреждать.

— Подсознательно хотят, чтобы их остановили?

— Может быть, дело в этом, а может — в желании похвастаться, что он сделает нечто, что он могущественный. После теракта в петербургском метро, дней через десять, на Васильевском острове совершил подрыв семнадцатилетний студент-химик. Примерно в тот же день, когда этот студент подорвался, ко мне в чат постучался его одноклассник, с которым я был знаком. И показал переписку в их чате в день теракта в метро. Студент, узнав, что в Петербурге взорвали станцию «Технологический институт», пишет: «...не то взорвали, надо было «Площадь Ленина» — может, я взорву «Площадь Ленина»?» И в чат залетает фото его взрывного устройства. Все над ним смеются и гонят из чата. «Ладно, — пишет этот студент. — Не буду взрывать метро, взорву голову». Над ним снова все посмеялись. Он ушел. А через неделю инициировал взрывное устройство, держа его перед собой. То есть было прямое предупреждение. Я тогда сказал: «Что же ты мне сразу не показал переписку?» Может, и студент бы остался с руками и глазами, и не указал бы на лабораторию, которая никакой взрывчатки ему, как позже выяснилось, не давала.

— Так что окружающим делать? Реагировать на каждую глупую шутку?

— Окружающие чаще всего предупреждениям не верят — и в этом самая большая опасность. Когда я в школах провожу уроки по интернет-рискам, я эту тему вынес в отдельный блок: что делать, если ваш приятель говорит, что планирует что-то такое. Дело в том, что у нас не любят «стучать».

— А что, «стучать» надо?

— Мы долго думали над этой дилеммой. Вариантов два: либо человек совершит суицид, и при этом пострадает много невинных людей, либо, если его успеют перехватить, его отправят в психиатрическую лечебницу, и никто не пострадает. И ребята соглашаются, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Либо будут трупы, либо все останутся в живых, и с человеком будут заниматься.

— К вопросу о «заниматься». Насколько у нас развита система работы с проблемными людьми? У нас даже с неврозами боятся к психиатру обращаться, потому что упекут в лечебницу и вся жизнь пойдет под откос.

— Универсального совета я дать не могу. У каждого психолога и психиатра свой уровень. Обычно родители говорят: «Мы же ходили к школьному психологу». Но в школах уровень психологической помощи оставляет желать лучшего. Даже в районных психолого-социальных центрах психологи зачастую не совсем знают эту тему. Их, как правило, не отпускают с работы на курсы повышения квалификации по суицидологии, по темам, связанным с насилием. И психологи просто не владеют методическими навыками работы со склонностью к агрессии, хотя методы эти давно разработаны.

— Где искать правильного психолога, если близкий человек вызывает тревогу?

— За последние два года у нас было пять таких ситуаций. Одна ситуация была выявлена в рамках суицидальной игры — там человека пришлось перехватывать, потому что он собирал группу для самоубийства, совмещенного с терактом в школе. И это тоже был тихий мальчик из полной семьи, у которого, казалось бы, все было нормально. А когда с ним немного пообщались, его сразу забрали психиатры, потому что он находился в состоянии острого психоза. И никто ничего не замечал.

— Эти состояния обусловлены органическими отклонениями или жизненными проблемами?

— Обе причины возможны. У меня был случай, не в Петербурге, когда выявили девочку, которая вела несколько «колумбайнерских» групп. Из них ненависть к внешнему миру просто сочилась. Сначала администратор в этих группах был скрыт, потом она, видимо, что-то в настройках попутала, и мы увидели, кто их создал. Стали смотреть страницу девочки — и поняли, что с ней что-то произошло. В кэшах поисковых систем сохранили ее аккаунт, и до октября прошлого года он выглядел как нормальная девчоночья страничка: пупсики, котики, цветочки, мальчики. А с ноября страница стала другой: сатанизм, восхищение «колумбайнерами», почему-то добавились нацизм и ненависть к государству, вплоть до того, что она сфотографировала, как топчется на российском флаге. Были сообщения, которые она выбрасывала и сразу удаляла, в духе «я с трудом себя сдерживаю», «я вот-вот сделаю это». Постила фотографии школьных коридоров, залитых кровью. Мы поняли, что времени на психологическое изучение нет, надо идти на перехват. Мы сообщили в город, в котором она живет. По линии МВД, когда из петербургского угрозыска туда позвонили и сказали: «Ребята, у вас там, похоже, сейчас будет первая в мире девочка-колумбайнер», отреагировали так: «Ну так пока же ничего не произошло». А вот по линии ФСБ восприняли лучше, и аккаунты девочки были заблокированы на несколько месяцев, а потом стали выглядеть адекватно.

— А что у вас за организация, что силовики так серьезно к вам относятся?

— У нас была конкретика, аналитическая справка на 40 страниц. К тому же мы не просто так позвонили, а по контактам, с которыми давно были знакомы. Поэтому сигнал и восприняли всерьез.

— А вы знаете о судьбе этой девочки, что с ней стало?

— К сожалению, не знаю. Но вижу, что она бывает онлайн. Как раз после вчерашней трагедии меня посетила мысль, что надо бы с нею связаться, узнать. Из опыта работы я знаю, что, если все было хорошо, а потом вдруг сплошная ненависть ко всему миру с нацистской составляющей, могло быть изнасилование какими-нибудь приезжими. Но почему эта ненависть стала переноситься на школу — не понятно.

— В ситуации с «колумбайнерами» несут ли ответственность учителя, что вовремя не заметили неладное?

— Я не знаю, можно ли говорить о какой-то ответственности педагогов. Сейчас, конечно, будут искать виноватых. Но как бы не получилось, как с митингами Навального — когда задерживают школьников, которые до этого никак себя не проявляли, а потом учителям прокуратура предъявляет претензии, что детьми не занимались. Скорее, вопрос к родителям — это их обязанность своего ребенка знать.

— А что делать родителям, чтобы до таких вещей не доходило? Любить? А как именно? Многие думают, что любовь выражается через подарки, сытость-обутость.

— Я раньше скептически относился к общим рекомендациям вроде «побольше общайтесь с детьми», «любите своих детей». И я думал, что все знаю о том, как родители могут относиться к детям. Но в рамках работы по суицидальной тематике, пообщавшись с сотнями детей из разных городов, я понял, что многого не знаю. То, что у нас родители иной раз делают с детьми, не поддается пониманию. Например, у нас есть девочка пятнадцати лет. Она самоповреждается, наносит себе порезы. Родители ее не слышат. Когда мы стали выяснять, что это значит, оказалось, что буквально — не слышат. При этом она знает, что родители между собой говорят, что очень озабочены тем, что девочка режет себя. Я ее попросил сказать родителям, что я готов пообщаться с ними в социальной сети или по телефону, чтобы вместе выяснить, что происходит. Она берет телефон, включает громкую связь. Подходит к папе, который сидит за компьютером: «Папа, с тобой хочет поговорить психолог из Петербурга о том, почему я режусь». Пауза. Она снова говорит: «Пап, ну посмотри на меня. Здесь психолог с тобой хочет поговорить о том, почему я так себя веду». Но отец не реагирует вообще никак и не отрывается от компьютера. Как это объяснить? Я не знаю. И таких детей у нас масса: ими родители не занимаются или занимаются очень странно. И пытаются либо наказать, либо ограничить в общении, отключив Интернет, потому что это же Интернет во всем виноват.

— Сейчас начнется волна реакций. Уже прозвучали предложения ужесточить правила выдачи оружия. Если бы вы были министром всего, что касается детей и молодежи, что бы вы сделали?

— Я бы говорил не об ужесточении, а о соблюдении и так имеющихся мер по проверке таких граждан. На местах это делается, мягко говоря, спустя рукава. Что делать? Родителям больше общаться с детьми. А родители у нас, как правило, не умеют этого делать. Это особый труд, которому надо учиться. Может быть, с ними самими не общались их родители. Но во всех историях будет что-то индивидуальное.

— Запрещать что-либо имеет смысл?

— Предотвратить такие случаи совсем все равно не получится. Надо не новые запретительные меры вводить, а стараться соблюдать то, что уже прописано в законах. А как это сделать — этого, наверное, никто вам не сможет сказать.

«Молодежная служба безопасности» существует с 2000 года, официально была зарегистрирована как общественная организация в 2014 году. МБС позиционирует себя как служба помощи, куда могут обратиться те, кто по каким-либо причинам опасается идти со своими проблемами в правоохранительные органы или властные структуры. На сайте МБС описывает себя так: «Кто мы: простые люди, юристы, психологи, социальные работники, наркологи, врачи, аналитики, сотрудники различных правоохранительных органов, работники администраций различного уровня, студенты, школьники и пр. — люди, которым не всё равно, что происходит вокруг, и которые готовы часть своего времени безвозмездно потратить на помощь тем, кому эта помощь нужна».

Венера Галеева, «Фонтанка.ру»