Дружественные кредиторы из недружественных государств: новые тренды банкротства в России

На 2022 год в России была запланирована масштабная реформа института банкротства: закон «О несостоятельности» хотели переписать почти полностью. И год назад участники рынка с некоторой опаской ожидали нововведений: оценивали их по-разному, но в один голос твердили — как бы не вышло хуже, чем есть.

Однако начавшаяся в феврале спецоперация и установленный с апреля по октябрь мораторий на банкротства заморозили реформаторский порыв властей, так что на рынке несостоятельности сохранился статус кво. Мораторий завершился — и не сегодня, так завтра реформа будет снята с полки и снова вынесена на повестку законодателей. Между тем, Верховный суд не сидел сложа руки и весь 2022 год задавал все новые тренды в развитии банкротной судебной практики.

Об этом шла речь на третьей ежегодной правовой дискуссии «Банкротство 2022», которую провела «Фонтанка».

Мораторий на банкротства был объявлен в России с 1 апреля по 1 октября 2022 года для поддержки экономики, пострадавшей от санкций после начала спецоперации. Он, как и в ковидные годы, предотвратил вал новых исков о несостоятельности юридических лиц: такие иски просто возвращались судами. Все это время многим не давал покоя вопрос: что же будет после 1 октября, когда запрет на банкротство по инициативе кредиторов будет снят? И вот дата наступила, но ожидавшегося вала исков не последовало. «Все думали, что мораторий — это такая штука, как дверца шкафа, которую открыли — и все посыпалось, — говорит Олег Самсонов, руководитель проектов Сбера. — Потому что на момент его введения плохо было очень и очень многим. Но ничего не посыпалось. Причем ровно то же самое было в первый раз, в ковидный мораторий: тоже все ждали и тоже не дождались. Однако тогда все решили, что изучать работу моратория незачем: это такая одноразовая вещь, которую мы больше никогда не увидим. Ан нет: увидели снова и снова подумали, что теперь-то точно последний». По словам банкира, за период с 2017 по 2021 годы Сбер опубликовал около 100 сообщений с октября по ноябрь. В 2022 году опубликовано 226 сообщений за месяц после моратория. «Не выглядит, как дверца шкафа и посыпавшиеся из-за нее игрушки», — резюмирует эксперт. Тем не менее, по мнению Олега Самсонова, смысл от введения моратория все-таки был: благодаря ему «все не повалилось просто на эмоциях».

С банкиром согласен судья Арбитражного суда Петербурга и Ленобласти, председатель банкротного судебного состава Илья Шевченко: «Когда разговариваешь с людьми чуть менее искушенными, им кажется, что с началом моратория суды стоят пустые, никакого банкротства нет. А когда он заканчивается, все звонят и спрашивают: вы там живы вообще, не погребены под валом дел? На самом деле мораторий на нашей работе сказывается довольно мало. Во-первых, потому что дел о банкротстве юридических лиц, в которых львиная доля заявлений подается кредиторами, порядка 30%. То есть 70% из года в год — это дела о банкротстве граждан. И вот их постоянный рост пока связан с тем, что не все граждане, которым банкротство было нужно, успели им воспользоваться с 2015 года, когда этот институт вообще появился. Поэтому что есть мораторий, что его нет — на нашей загруженности он серьезно не сказывается. И самое, наверное, важное в том, что главную нагрузку на арбитражные суды дают обособленные споры: если поднимать статистику, то за прошлый год все арбитражные суды рассмотрели 1,6 млн дел, а обособленных споров было 1,4 млн. То есть эти споры дают вот такую нагрузку! При том, что они как бы не считаются, хотя по сути это полноценные дела».

В любом случае, говорят эксперты, мораторий хорош как пожарная команда. Но сделан он «немножко топорно»: если в первый раз все ориентировались на ОКВЭД, который вообще редко отражает реальную деятельность юрлица, то во втором вообще задумывался как тотальный.

Глобальная реформа института банкротства, замысел которой возник у властей в 2021 году, а планы на реализацию были на 2022-й, с началом СВО была заморожена: все силы законодатели в уходящем году тратили больше на подведение законодательной базы под реалии текущего времени. Однако сами эти реалии вкупе с подведенной под них нормативной базой не могли не повлиять и на практику банкротств. «Я тут на досуге собрала всю нормативную базу, которая регулирует отношения с так называемыми недружественными странами, — говорит арбитражный управляющий Юлия Комиссарова (полностью ее доклад можно прочесть здесь). — Эти акты достаточно подробные, и все, кто сталкивался со сделками, касающимися данного предмета, успели с ними ознакомиться. В первую очередь, это целая гроздь указов президента страны, а во-вторую — распоряжения и постановления правительства РФ, выпущенные в развитие этих указов. Общий объем этих документов — порядка 500 страниц». Все эти акты, говорит Юлия, напрямую не касаются вопросов банкротства, но при этом регулируют целый пласт взаимоотношений, которые имеют к нему непосредственное отношение: «В большей степени эти взаимоотношения относятся к этапу реализации, нежели к этапам включения в реестр. Потому что они касаются прежде всего сделок и порядков расчетов».

Зато опасения участников рынка насчет грядущего поражения в правах на судебную защиту резидентов недружественных стран пока не оправдались. «Пока, по моим подсчетам, слово «недружественные страны» прозвучало лишь в 25 делах о банкротстве в России, — говорит Юлия Комиссарова. — И из них только в двух делах кредитор — банк из Латвии — был поражен в правах, ему было отказано в праве заявить о несостоятельности российского должника. Остальные попытки сослаться на пресловутые специальные нормы успеха не имели».

Нет особых проблем и у российских банкротов с активами в недружественных странах: «Если у твоего должника дом во Франции, ты просто нанимаешь риелтора, который организует его продажу там на обычных рыночных условиях, — поясняет Юлия Комиссарова. — Если дом купит какой-нибудь гражданин Грузии, никакие санкции и контрсанкции на эту сделку не повлияют».

Активно сегодня развивается практика субординации требований кредиторов, говорит Алина Хамматова, адвокат и руководитель проектов «S&K Вертикаль». Касается это тех кредиторов, у которых видна аффилированность (связь, то есть) с должником: фирма из одного холдинга либо лицо, имеющее родственные связи с руководителем или совладельцем. Когда такие кредиторы предъявляют банкроту денежные требования, считается, что у них есть преимущество перед независимыми: осуществляя платеж будущему банкроту, они знали, что он в кризисе. При этом их требование не фиктивно: они действительно давали должнику деньги, так что совсем отказывать им во включении в реестр нельзя. Поэтому, как объявил в 2020 году Верховный суд РФ, их требования включаются в реестр, но при этом понижаются в очередности удовлетворения.

«Институт субординации прошел определенный этап развития, — говорит Алина Хамматова. — Начал он свое развитие еще с 2010 года, когда президиум ВАС РФ постановил: требования аффилированных с должником лиц обладают корпоративной природой и должны быть трансформированы в некие вливания в уставный капитал. В дальнейшем эта позиция ВАС РФ вылилась в критерии, которые позволяли отделять одно от другого. Потом ряд судебных актов позволил нам говорить, что не все заемные отношения, которые позволяют установить их корпоративную природу, должны быть ущербными по сравнению с независимыми требованиями. И в конечном итоге мы приходим к обзору судебной практики ВС РФ от 2020 года, где суд фактически говорит: основанием для субординации являются, во-первых, аффилированность с должником, а во-вторых, наличие компенсационного финансирования — то есть, платеж был произведен в период кризиса компании, и с его помощью та, возможно, скрывала свое банкротство от кредиторов».

По ее словам, сегодня главный вопрос состоит уже в том, почему нельзя применять институт субординации в делах о банкротстве граждан. В 2021 году ВС прямо сказал: законодательство РФ не содержит положений о возможности одного физлица предоставлять компенсационное финансирование другому физлицу. «Для меня остается загадкой, почему позиция о субординации не применяется в банкротстве одного из супругов? — удивляется Алина Хамматова (полностью ее доклад можно изучить здесь). — Потому что, мне кажется, наличие аффилированности имеет место: супруги обычно знают о финансовом состоянии друг друга и, как правило, могут предоставлять друг другу дополнительные источники денежных средств, позволяющие скрыть кризисное состояние от кредиторов. Пока такой позиции в судах нет, но, возможно, мы с ней еще столкнемся».

По словам Владимира Полуянова, партнера «Апелляционного центра», в вопросе субординации есть еще многое, над чем стоит поработать судам. Например, непонятно, как быть, если ранее кредитор был аффилирован с должником, но потом его компания была продана «на рынок» (то бишь, реально независимому покупателю). «Другой пример — когда должник сам заявляет о своей аффилированности с крупнейшим кредитором, требуя его понижения в очередности и поражения в правах, кредитор этот крупнейший тщетно пытается доказать, что он с должником не связан, а миноритарные кредиторы радостно потирают ручки».

ФНС России все последние годы считалась самым непримиримым участником дел о банкротстве. Налоговый Кодекс РФ просто не предусматривает возможности освобождать от налогов. Поэтому «тело долга» эти органы просто «не умеют» прощать, и, даже когда все остальные кредиторы готовы поступиться своими требованиями, им сначала приходится соглашаться на полное погашение требований инспекции.

Однако, как сообщила начальник отдела обеспечения процедур банкротства УФНС России по Петербургу Светлана Глусская, в последнее время налоговыми органами разработаны новые подходы к примирительным процедурам, позволяющие проявлять большую гибкость в делах о банкротстве налогоплательщиков. «Мы открыты для диалога и готовы на примирение, — говорит она. — Но только при соблюдении ряда условий. Первое — стороны признают долг перед бюджетом, его наличие и размер. Второе — невозможность прощения части долга, снижения его размера, изменения налоговой ставки, порядка начисления пени. Третье — обязательное предоставление обеспечения обязательств налогоплательщика по мировому соглашению. Обеспечением может быть банковская гарантия, залог движимого или недвижимого имущества — причем принадлежащего как должнику, так и третьим лицам — и поручительство». По словам Светланы Глусской, Центральный аппарат ФНС России оставляет за собой право утверждать все заключаемые в делах о банкротстве мировые соглашения, но это не становится большой проблемой: процедура утверждения отработана и сбоев не дает.

Одним из самых ярких кейсов в практике Верховного суда РФ в 2022 году стало дело о банкротстве «Выборгской лесопромышленной корпорации» (один из доминирующих кредиторов — банк «Таврический»), сказали сразу несколько участников рынка. В этом деле в ноябре 2022 года ВС впервые четко прописал, что к ответу за ущерб компании, признанной несостоятельной, могут быть привлечены лица, чьи требования обязательны для должника, не только до процедуры банкротства, но и за произведенный уже внутри процедуры вывод активов из конкурсной массы — пусть и через схему, предполагавшую сохранение работоспособности предприятия, но приведшую к серьезному финансовому урону.

«Компания-должник 30 апреля 2018 года перешла в конкурсное производство, аффилированное между собой большинство кредиторов проголосовало за утверждение конкурсного управляющего, — говорит арбитражный управляющий Татьяна Падалко. — А тот уже через месяц заключил с «дочкой» основного кредитора договор процессинга, по которому контрагент поставляет должнику сырье, химикаты, запчасти, спецодежду и ГСМ по ценам выше рынка и забирает всю продукцию завода на реализацию по ценам ниже себестоимости ее производства. Он, вместо того чтобы пойти в бухгалтерию и взять раскладку по себестоимости, нанял экспертов, которые обосновали ему необходимость работы в убыток, так что должник ежемесячно терял около 300 млн рублей. За три с лишним года набежало убытков и недополученной прибыли по разным оценкам от 10 до 15 миллиардов. Этой суммы бы вполне могло хватить, чтобы погасить весь реестр — там около 11 млрд рублей».

Как рассказала Татьяна Падалко, Верховный суд, до которого дошел спор о взыскании этих убытков и недополученной прибыли с конкурсного управляющего и группы лиц, аффилированных с основным кредитором, сделал три вывода. Во-первых, ущерб должнику может быть нанесен контролирующими лицами как до введения процедуры банкротства, так и после, в ходе процедуры (просто вместо учредителей и директора этими лицами являются крупнейший кредитор и конкурсный управляющий). Во-вторых, конкурсный управляющий должен действовать добросовестно и разумно, а значит, он не имеет права заключать сделки в ущерб конкурсной массе: если уж ему сложно получать прибыль, так хотя бы он не должен работать в убыток. Ну и в-третьих, для взыскания убытков с аффилированных лиц, участвующих в убыточных для должника сделках, не обязательно искать именно корпоративную аффилированность (акционер, директор и т.д.): достаточно предоставить косвенные доказательства общности интересов двух «злодеев».

Бурные дискуссии сегодня вызывают процедуры банкротства застройщиков. По словам Ильи Шевченко, много вопросов к деятельности Фонда развития территорий (который ранее назывался Фондом защиты дольщиков), которому государство поручило решать вопрос обманутых дольщиков: либо путем достройки домов, либо выплаты компенсаций пострадавшим участникам строительства.

«Дело в том, что всякий раз, когда государство берет на себя обязательства, которые вроде бы брать не очень-то и обязано, начинаются проблемы, связанные с тем, что очень сложно остановиться, — говорит судья. — Яркий пример: изначально льготы в виде возможности удовлетворения требований в натуре были только у тех, кто претендовал именно на квартиры. Потом законодатель решает: нет, интерес в получении машиномест, кладовок тоже заслуживает защиты. Теперь уже дольщики нежилых помещений задаются вопросом: а почему нам нельзя? Ведь многие индивидуальные предприниматели вкладывают деньги в покупку помещений для бизнеса размером по 20–30 кв. м — они, конечно, не потребители, но их нельзя сравнивать и с системными кредиторами или крупными предприятиями. Пока их не включают в этот «льготный» реестр, но практика показывает, что граница эта очень подвижна».

По словам Ильи Шевченко, Фонд в последнее время нередко проявляет избирательность: одним раздает квартиры, другим выплачивает рыночную стоимость жилья, третьим только номинальную, а четвертым и вовсе отказывает в компенсации. По мнению судьи, такая дифференциация недопустима: принцип равенства участников гражданских правоотношений никто не отменял, а уж ссылки на убыточность для Фонда таких выплат и вовсе несостоятельны, так как его деятельность не направлена на получение прибыли, и он финансируется из государственного бюджета.

Другой аспект банкротства застройщиков затронул Владимир Полуянов, партнер «Апелляционного центра»: «Верховный суд, защищая одной рукой интересы собственников единственного жилья, другой выпустил в свет несколько презабавнейших судебных актов, — рассказал он «Фонтанке». — Первый — по жалобе одного гражданина к застройщику «Стройинвест». Гражданин оказался парнем не простым: он умудрился купить у будущего банкрота аж полтора десятка квартир — и на все включился в реестр кредиторов-дольщиков. Но затем в дело вступил Фонд развития территорий, который сказал: нет, ребята, защищать право человека на жилье надо в рамках разумного. Жить в таком количестве квартир сразу трудно, надо что-то делать. Верховный суд сделал — отправил дело на новое рассмотрение и сказал суду первой инстанции разобраться: а все ли полтора десятка квартир нужны гражданину, членам его семьи и даже «близким». Кто такой мне близкий? Я не знаю. И как я доказывать буду нашу близость? Затрудняюсь. Но понимаю, что сейчас гражданин-дольщик соберет дюжину любимых женщин, докажет, что они ему очень близки, и жить им больше негде, суду первой инстанции ничего другого не останется, как признать право товарища на получение всех квартир».

Другой пример — в деле о банкротстве общества «Земли Московии», где с подрядчиком застройщик рассчитывается квартирами. «Есть подрядчик, у которого право на 8 квартир. И ВС сказал: давайте юридических лиц, поскольку они право на жилье свое никак не обеспечивают, будем относить к 4-й очереди требований, но зато обеспеченной залогом, — продолжает Владимир Полуянов. — Впрочем, как обычно, эту честь ВС оставил суду первой инстанции, вернув дело на новое рассмотрение. И вот мне теперь будет очень интересно посмотреть: если этот кредитор к моменту пересмотра дела придет в ум и принесет в суд 8 договоров цессии, по которым права на квартиры получили 8 физлиц и для всех этих граждан это будет единственное жилье, — хватит ли у суда духа забрать у граждан их единственное жилье или нет?» Таким образом, заключает эксперт, способы преодоления «таких вот странных» запретов Верховного суда лежат на поверхности: «Что такое обход буквы закона по сравнению со стоимостью восьми квартир? Или 15 квартир? Тем более, что за вранье в арбитражном суде еще никого на моей памяти не наказали».

В последнее время в судах участились случаи банкротства граждан-военнослужащих, в которых банки, выдавшие им ипотечные кредиты по военной ипотеке, требуют расторгнуть договор и взыскать всю сумму кредита путем продажи с торгов ипотечной квартиры. «Возникает правовая коллизия, — говорит Дмитрий Касьянов, руководитель судебного отдела Credix (полностью его колонку можно прочитать здесь). — С одной стороны государство — и суды это признают — остается обязанным обеспечить военнослужащего жильем, и ему придется заново покупать ему квартиру и финансировать это приобретение через Росвоенипотеки. С другой стороны у кредитора остается вопрос: что будет с его требованием, если он не заявится в процедуру?» Сам эксперт видит три способа решить эту проблему. Первый — чтобы стороны заключили в деле о банкротстве военнослужащего мировое соглашение, в котором банк согласится по-прежнему получать от Росвоенипотеки ежемесячные платежи по кредиту. Правда, многие банки не захотят, потому что им выгоднее продать квартиру с торгов и получить деньги сразу. Второй — защитить права военнослужащих на квартиры в судах, не разрешая банкам выставлять военно-ипотечные квартиры на торги, если банкрот продолжает военную службу. Третий способ — считать требования банков по военной ипотеке текущими, которые бы удовлетворялись путем перечисления им средств, поступающих от государства.

«Мое личное мнение, пока не нашедшее никакого отражения в судебной практике, заключается в том, что военнослужащий-банкрот должен совершенно ясно в суде заявить: он не претендует на освобождение от конкретного обязательства перед данным банком в результате своего банкротства, — прокомментировал дилемму судья Илья Шевченко. — Тогда у банка не возникнет необходимости купировать риск путем включения в реестр требований и досрочного расторжения кредитного договора. Разумеется, это при условии, что военнослужащий продолжает воинскую службу».

Павел Горошков, специально для «Фонтанки.ру»

Все правовые дискуссии «Фонтанки» — здесь.