«Мы — осаждённая нация. Ничего не напоминает?» Как живет под санкциями Иран

Россия обогнала Иран по количеству санкций. Как живёт дружественный Кремлю режим Ближнего Востока под санкциями десятилетиями, «Фонтанке» рассказал эксперт иранист.

Санкции Запада, которыми одарили Россию после начала специальной операции по денацификации и демилитаризации Украины, по оценкам некоторых экспертов экономистов, уже сильнее санкций против Ирана. Однако нефть у Москвы пока ещё покупают легально в отличие от Тегерана. То, что ограничения для экономики РФ «это надолго», сомневающихся всё меньше. «Текущая ситуация — это, безусловно, испытание для всех нас. Уверен, мы пройдём его достойно, упорным трудом, совместной работой и взаимной поддержкой преодолеем все трудности и станем ещё сильнее, как это всегда было в истории тысячелетней России», — призвал не паниковать, а готовиться к грядущему президент России Владимир Путин.

«Фонтанка» поговорила с экспертом о том, как можно выжить политическому режиму под десятилетними санкциями. Параллели между иранцами и русскими внушают сдержанный оптимизм, дал понять в интервью иранист, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН, доцент Центра исследования Персидского залива Катарского университета Николай Кожанов.

— Николай, насколько справедливы сравнения России с Ираном после тех санкционных решений, которые были приняты в последние три недели? Слышны оценки, что Москва в этом смысле уже обогнала Тегеран.

— Это кто как меряет. По количеству санкций или по степени их влияния. Параметры очень размыты. Для России пока говорить о чем-то рано, санкции были введены практически вчера, и то, что мы сейчас видим, — это просто шок. Через несколько месяцев начнется процесс стабилизации, когда экономика России станет подстраиваться под новые реалии.

— Вы как иранист скажите, по ощущениям, мы катимся туда?

— По ощущениям много дежавю. Мы имеем дело с отличными друг от друга экономиками, но постепенное отсечение от возможностей продавать нефть, удар по финансовой системе — в чем-то мы на пути к тому, что существует на данный момент в Иране. Когда для выезда за рубеж выпущенные в стране банковские карточки абсолютно не пригодны. Уже становится понятно, что будут проблемы с импортными товарами, будет рост цен на них. Будет создаваться определенная прослойка лиц, которая начнет паразитировать на обходе санкций, как это происходит в Иране. У меня, как у человека, который видел страну, живущую под очень жесткими санкциями, ощущения не самые приятные.

— Иран схож с Россией в том, что главный доход страны — экспорт углеводородов. Как страна справлялась десятилетиями с запретом на экспорт сырья? Какие страны и схемы позволяли торговать тем, что запретил продавать коллективный Запад?

— Уже очевиден общий прием у России и Ирана — гигантские скидки на продающуюся нефть, чтобы найти покупателя. В других инструментах мы еще не достигли ситуации Ирана, хотя и идем туда. Это, во-первых, фальсификация изначальных источников нефти, позиционирование как иракской, например. Или приходящей из других стран. Одна из последних историй связана с Оманом. Когда иранская нефть, поступавшая в Китай, выдавалась за оманскую. Или венесуэльскую. Известны способы, когда Иран стал владельцем крупного танкерного флота: просто скупались любые танкеры, которые могли плавать. Они использовались, с одной стороны, как плавучие хранилища. А с другой стороны, на них периодически выключались трекеры, и они производили перегрузку борт в борт на другие танкеры, которые приходили из третьих стран и покупали эту нефть со скидкой. Еще один метод, но он нам вряд ли подойдет: санкции очень сильно бьют по морским нефтяным перевозкам. Для Ирана это оказалось весьма критичным — пришлось переводить часть поставок нефти на машины.

Для России выгодно, что существует трубопроводная система, и часть своей нефти она торгует по контрактам различной срочности, их просто так не прервать. И опять же иранская нефть находится практически под эмбарго. Российская нефть пока что нет, вопрос только обсуждается.

— То есть, пока есть Китай, можно думать о том, куда деть нефть? Это главный покупатель?

— И да, и нет. С одной стороны, Китай может частично нарастить поставки. Для российской стороны оценки разнятся и доходят до полутора миллионов баррелей в сутки, то есть практически половина того объема, который Россия может потерять, если ее отсекут от Европы. Но эта нефть будет покупаться с большой скидкой и весьма неохотно, потому что китайские компании все равно смотрят на реакцию Запада. В итоге денег будет хватать на то, чтобы выживать, но не на то, чтобы развиваться.

— Есть мнение, что после беспрецедентного санкционного удара по Москве не за горами «прощение Ирана» Западом. Возврат режима аятолл на мировые рынки, возврат к ядерной сделке и так далее — это реальный вариант развития событий, на ваш взгляд?

— Я считаю, что это выдумка. Тот объем нефти, который вернется, с учетом нынешнего положения на рынках, не способен кардинально изменить ситуацию. Российскую нефть этот объем не заменит, реально это миллион баррелей в сутки. В случае отсечения России от нефтяного рынка мы говорим где-то о трех миллионах баррелей. Кроме Ирана понадобится кто-то еще. Некоторые эксперты ссылаются на накопленные Ираном резервы, но их тоже сразу вывести на рынок невозможно: нужно будет найти трейдеров, покупателей, восстановить утраченные связи. Этот миф больше раздувается политиками, которые не совсем понимают экономику нефтяного рынка. И это часть информационной войны.

— То есть не верим в то, что в такой ситуации Иран может стать форточкой в мир для России?

— Опять таки невозможно будет нарастить большие объемы. Там действительно существовала инфраструктура для своповых поставок, но все прекрасно знают потенциал иранского нефтяного сектора. Если мы неожиданно увидим возросшие объемы экспорта, сразу возникнут вопросы, а иранская ли эта нефть. При обходе санкций важно все-таки скрывать тот факт, что вы их обходите. И будут ли готовы к этому иранцы, только что вышедшие из-под санкций.

— Технологически Иран с 1979 года смог прокачаться? Или застрял в том виде, в котором был?

— Санкции 1979 года применялись с разной степенью интенсивности и эффективности, что позволяло иранцам привлекать определенные инвестиции и развивать свои технологии. Отчасти им помог Китай, но они поставляли задорого далеко не самое хорошее оборудование для нефтедобычи. Был опыт, когда после санкций 2010–2012 годов они стали массово закупать китайское оборудование, и у них резко увеличилась смертность на производстве за счет того, что оборудование часто выходило из строя. Это аварии, технологические травмы, были сообщения о взрывах. Очень скоро Иран стал активно спрашивать Китай о низком качестве товаров, и к моменту частичного снятия санкций в 2015 году даже существовало охлаждение в общении двух стран. Это если есть возможность — мы с вами покупаем официальный Reebok, но если нет такой возможности — покупаем условный «Рибук» или «Рибокс». Внешне они выглядят примерно так же, но долго вы их не проносите, и ноги натрете. В общем и целом, чтобы оставаться на уровне мировых стандартов, конечно, нужны другие инвестиции.

— Кроме нефти, из чего состоят иранские санкции?

— В Иране в особо кризисные периоды тоже накладывались ограничения на снятие валюты, на возможность ее покупать, проводились ограничения по сдаче валюты от компаний-экспортеров по невыгодному курсу. Очень много параллелей напрашивается. И самая важная санкция — отсечение международных финансовых систем. Когда, по сути, остаются только бартерные сделки или везете с собой чемоданы наличных денег и слитков. Или когда деньги за экспорт товаров остаются на счетах банков в стране-импортере, а вы оплачиваете с них свой импорт. Но опять же необходимо найти такого партнера, с которым сбалансирована будет такая торговля.

— А найти такого партнера сложно на планете?

— И сейчас сложно, и тридцать-сорок лет назад было сложно. Если у вас сырьевая экономика, найти баланс будет очень сложно.

— В Иране хорошая научная школа. Жизнь под санкциями позволила прокачать в этом смысле собственные мускулы и обезопасить себя с точки зрения развития технологий изнутри?

— Частично, да. В Иране есть своя финансовая система, Интернет, но полноценного доступа к мировой экономике страна не имеет. Но Иран, надо отдать ему должное, очень сильно преуспел в подготовке технических кадров. И это представляет один из главных вызовов для нас. Нам придется воссоздавать всю цепочку по подготовке кадров, обеспечению их рабочими местами и т.д.

— Наверное, начинать надо будет с того, что придется забрать у студентов загранпаспорта? Как с этим дело в Иране обстоит?

— Железный занавес там не настолько закрыт, возможности для зарубежных поездок там существуют. Хотя есть ограничения, связанные с необходимостью отслужить в армии, например. Но, в принципе, перемещение человеческого капитала из Ирана и в Иран ограничено не столько искусственными барьерами, сколько барьерами доходов. У среднестатистического иранца, за исключением элиты, не так уж много денег, чтобы позволить себе поехать куда-то. Кроме того, иранский паспорт, как сейчас и российский, весьма токсичен. На личном опыте могу сказать: если приезжаешь в Германию с иранским паспортом, то, несмотря на отсутствие фактических запретов, например, на открытие банковских счетов, у вас будут большие проблемы с тем, чтобы это сделать. Просто потому, что неофициально считается, что по определению любой иранец, как сейчас и любой русский, — это своеобразная угроза.

— В Иране вводились запреты на выезд для людей с мозгами после того, как у них «все началось»?

— Насколько я помню, такого целенаправленного запрета не было.

— Откуда в Иране продукты питания? В России в некоторых магазинах снова полупустые полки. Хочется понять, как с этим справляются наши многоопытные друзья.

— Частичный успех — доктрина самодостаточности, когда страна целенаправленно сорок лет вкладывала ресурсы в те направления промышленности и сельского хозяйства, которые могут хотя бы минимально обеспечить базовые потребности населения в продовольствии, медикаментах, одежде. Но в Иране все равно в периоды жестких санкций возникали проблемы с теми же лекарствами, рисом, как базовым продовольственным товаром. Но ряд программ позволил сделать так, что население не голодало. Например, Иран полностью удовлетворяет собственные потребности в курином мясе, субпродуктах из этой птицы. Сделано это было, в том числе, на основе советского опыта по массовому созданию небольших ферм вокруг крупных городов. Думаю, что этот опыт можно оценивать и для наших условий.

— Можно сказать, что иранцы менее прихотливы, так как держать ситуацию под контролем, несмотря на трудности, помогает религия? Религиозные соображения по идее отсекают кучу наших привычек.

— Не будем утрировать религиозность иранцев. Среднестатистический иранец далеко не религиозен, но обязан быть религиозным. Так, как все были обязаны верить в коммунизм при СССР. Кроме того, это вопрос привычки. Когда ограничен доступ к каким-то товарам, рано или поздно вырастает поколение, которое другого-то ничего не видит. Опять же Иран не следует воспринимать как некую Северную Корею, иранцы не так сильно ограничены в базовых потребностях. И действует привычка.

— На халяльность продукта народ не смотрит, когда стоит задача выжить?

— Нет, конечно. Хотя, с другой стороны, в первые годы после исламской революции там случалась масса курьезов, связанных с попыткой религиозную идею применить на практике. Например, были выкинуты на помойку стратегические запасы мороженого мяса, потому что нельзя было его есть. Что стало причиной голода первых лет.

— В Иране зимой можно не обогревать дома?

— Нет. Далеко не везде. В северных провинциях Ирана дома должны обогреваться. И более того, до относительно недавнего времени это было проблемой. Потому что основные газовые месторождения расположены на юге, и не во все провинции транспортная система позволяла подавать газ в полном объеме.

— У нас тоже газ не во всех деревнях есть. Но есть лес, которого нет у Ирана. У нас преимущество, можно дровами топить.

— Можно и кизяками топить. Но это мера вынужденная, как и использование леса в качестве топлива. Здесь больше показан тот факт, что иранцы до недавнего времени лучше, чем российское руководство, понимали необходимость энергетической и базовой экономической инфраструктуры внутри страны. В условиях ужесточающегося санкционного давления в конечном счете это ждет и нас.

— Но это годы работы.

— Да. И несколько иная психология. Не хочу идеализировать иранцев, тот же уровень коррупции у них весьма высок. Но, в отличие от российского чиновника, иранцы не пытаются распилить 100 % сумм, которые они получают. Что-то берут себе, но знают, что работу нужно сделать, а не только зафиксировать ее на бумаге. У нас, я боюсь, не то что нет времени на раскачку, но еще есть необходимость слома административной культуры, которая воспитывалась не одно поколение.

— Насколько дешев бензин в подсанкционном Иране, который его сам производит и добывает? У нас тоже углеводородов много, наши цены мы знаем.

— Бензин, как и основные энергоресурсы, продолжают субсидироваться в Иране. Стоимость, конечно, ниже, чем в России. Иранцы, несмотря на периодически возникающие проблемы из-за незаконного вывоза бензина за рубеж, то есть из-за контрабанды бензина, продолжают поддерживать цены на низком уровне. Дело в том, что у иранского народа и руководства заключен определенный социальный контракт. Народ уверен в том, что будет получать определенный минимум, но платит своей верностью.

— Я посмотрел: литр бензина в Иране стоит 5 центов.

— Да, но для Ирана и это деньги. На 5 центов можно купить соль, спички. Раньше можно было купить бутылку воды, хлеб.

— Курс иранского реала составляет 42 тысячи за доллар.

— Это официальный курс, на него внимание обращать не надо.

— А в реальности какой?

— Намного выше, в 6 раз.

— То есть в России через несколько лет то, что будет рассказывать ЦБ про доллар, будет отличаться от реальности в 6 раз?

— А может больше.

— Можно сказать, что 40 лет санкций сделали Иран сильнее? В России популярна риторика о том, что санкции сплачивают общество и позволяют получать новые компетенции.

— Частично это так. Чтобы выжить, Иран был вынужден развивать целый ряд направлений. Например, на данный момент возник достаточно сильный нефтехимический сектор. Во-вторых, заработала налоговая система, возникла и сформировалась достаточно сильная научно-исследовательская база. Говорить о том, что санкции нанесли только удар по Ирану, наверное, неправильно. Но опять-таки — цена была заплачена очень высокая, причем речь идет о развитии только определенных отраслей. По факту же экономика страны во многом не сильно конкурентоспособна…

— Можно сказать, что без идеологической платформы этих достижений бы не было? Насколько религиозность режима все же помогает?

— Это влияние есть, но оно не настолько велико, как кажется нам издалека. Да, определённая риторика про необходимость более бережливой и аскетичной жизни, пропагандируемой в Коране, естественно, определённым пластом ложится на те задачи, которые вынужденно ставит перед страной иранское руководство. Но это лишь некая подпорка, это не двигатель изменений. Более того, те ограничения, которые религия накладывает на развитие той же финансовой сферы, действуют больше в ущерб иранской экономике, нежели на пользу.

— Религия позволяет удерживать общество в узде? Массовые беспорядки в Иране же не так часто случаются. Последний раз — когда Интернет вырубали в 2019 году.

— Беспорядки были и раньше, но они не носят массовый характер. И это ещё один из феноменов Ирана. Акции социального протеста периодически возникают то тут, то здесь, но они не являются ярко выраженными. За счёт того, что все акции мелкого, локального значения, происходит выпуск пара своеобразный, который не позволяет негативу накапливаться. Для его накопления нужен серьёзный сбой в стране либо политическое заявление, выходящее из ряда вон. Идеология иранская — это же такая смесь религиозной и национально ориентированной риторики: «Мы — иранцы. Мы — осаждённая нация. Надо вести себя так, как вели себя наши деды. Бороться с внешними врагами. Бороться с империализмом». Ничего не напоминает?

— Что-то напоминает, да.

— Религиозные догматы то тут, то там используются, но они разбавлены другими историческими примерами. Примерами Иракской войны. Примерами Иранской революции начала XX века. Памятью о протестных акциях «табачного восстания». Такая смесь из обращений к мифу о «золотом веке Ирана». На самом деле не очень золотом, но зато с примерами того, как иранцы переносили тяготы. Плюс апеллирование к религиозным догматам.

— Вы много раз бывали в Иране, а сами родом из наших северо-западных земель. Есть главное, в чём схожи иранцы и россияне?

— (Улыбается.) Это достаточно сложный вопрос. Думаю, что где-то есть общий характер мировоззренческий, который связан с готовностью переносить тяготы. Связанный с радушием к внешнему миру. Но определённым таким. При этом есть готовность на жёсткие действия. Готовность быть терпеливыми по отношению к собственным властям. Если с ходу, то вот именно стойкость и умение терпеть.

— А чем мы принципиально отличаемся?

— Мне всегда казалось, что иранцы сами по себе... что ли чуть более хитрее и изворотливее. Может быть, они не столь прямолинейны, как мы…

— Восток — дело тонкое?

— Да. Именно так. Один хороший человек когда-то сформулировал иранскую внешнюю политику так. Это железная рука, одетая в лайковую перчатку. Она нежная снаружи, но на горле сомкнётся при необходимости железным кольцом. А так мы похожи радушием, терпеливостью, готовностью стойко переносить тяготы. Но до определённого момента. А потом может быть очень существенный социальный взрыв, который может снести всё что угодно, точно так же, как бессмысленный и беспощадный русский бунт. Ещё про параллели можно сказать, что постоянный большой отток кадров. Доказательством тому — очень большие иранские общины, живущие за пределами страны. И они формируются уже давно не только за счёт потомков, покинувших страну после революции 1978–1979 годов. Это и современная иранская молодёжь, которая ищет возможности, вопреки всему.

— Риторика про внешние угрозы, как корень внутренних проблем, может работать безотказно десятилетиями? Иран это доказал?

— Может. Но есть одно «но». Как только вы уничтожите или заявите об уничтожении источника этих угроз, население тут же начнёт спрашивать с вас: «Хорошо. А где же обещанный город-сад?» И это произошло в 2015 году, когда частично санкции были сняты, а иранцы, которым долго объясняли, что процветания нет по причине введённых санкций, действительно стали спрашивать у правительства. И правительство было вынуждено признать, что не санкциями едиными формируются проблемы, с которыми сталкиваются иранцы в социально-экономической жизни. Поэтому риторика про то, что во всем виновата заграница, опасна. Люди могут потом спросить.

— Так с того «спроса» прошло уже 7 лет, а аятоллы по-прежнему у власти.

— (Смеётся.) Изменился качественно протест. Может быть, он не такой массовый, как был в 2009 году, но он стал достаточно антисистемным. Требования уже не о переменах, а о смене системы. А во-вторых, режиму очень помог господин Трамп, который после избрания президентом США вернул санкции. Он помог руководству Ирана найти оправдания тяжёлой ситуации.

Леонид Лобанов, специально для «Фонтанки.ру»