Валерий Фокин: «Главная черта нашего времени — неприкрытый цинизм»

Художественный руководитель Александринского театра о «воспитании» чиновников, механизме противостояния «телефонному праву» и объединении с Псковской драмой.

По случаю 75-летия Валерия Фокина — народного артиста России, лауреата четырех Государственных премий, художественного руководителя Национального театра России — Александринского, президента Центра им. Мейерхольда, члена Совета по культуре и искусству при Президенте России с 2006 года — «Фонтанка» задала Мастеру ряд вопросов на самые актуальные и больные темы, связанные с российской культурой и ее взаимодействием с властью.

— Валерий Владимирович, когда вы приехали в Петербург в 2002 году, неуязвимым для злопыхателей и недоброжелателей вас сделало то, что вы сразу заявили четкую художественную программу — «Новая жизнь традиции», связав ее с именем Мейерхольда. Есть ли подобная программа и подобный лозунг у сегодняшней Александринки, которая в январе 2020 стала Национальным театром России?

— Программа, конечно, есть, и она проистекает из прежних предпосылок. Я не могу сказать, что там что-то закончилось и теперь наступает нечто совсем новое. Хотя статус Национального театра, конечно, должен окрасить театр несколько по-новому — и в художественном отношении, и в репертуарном. Но я бы сегодняшний лозунг определил как «Художественное многообразие». То есть, Национальный театр, на мой взгляд, должен пробовать себя во всех ключевых художественных направлениях. Для этого выстроена Новая сцена, для этого налажена связь между ней и Исторической сценой, как между двумя сообщающимися сосудами.

Но я хочу подчеркнуть, что разнообразие, о котором я говорю — это не всеядность и не многожанровость из разряда «три комедии, три трагедии, одна драма и один водевиль». Это разнообразие, связанное с пробами — с поисковым театром, экспериментальным театром, с опытами чисто лабораторными по взаимодействию с классикой как зарубежной, так и русской — по работе с современными текстами, потому что без современной драматургии, как и без молодых режиссеров, театр существовать не может, нравится мне это или нет.

То есть я говорю о разнообразии, как о незацикленности на одном направлении развития. При этом мы не должны забывать об эстетических поисках чисто профессионального свойства — потому что профессионализм особенно важен для национального театра, и важно, чтобы театр в лучшие свои моменты все же дотягивался до подлинного искусства и имел четкие критерии качества своей работы.

Ну а кроме того, именно национальный театр, с моей точки зрения, не должен упускать тех специфических тем, мимо которых ему не позволяет пройти его статус. Прежде всего, это исторический материал — спектакли о значимых исторических фигурах. Для чего они нужны? Для того, чтобы через прошлое переосмыслять сегодняшний день и пытаться осознать контекст нынешнего момента. Потому что наша страна, как никакая другая, с одной стороны, идет по собственному пути, а с другой — упорно повторяет ошибки прошлого. Вот есть у нас такая генетическая национальная черта. То есть вроде бы мы ищем свой уникальный «третий путь», и вроде бы на словах его даже формулируем, но когда дело доходит до того, что огромная страна сталкивается с необходимостью решения конкретных вопросов — ничего не получается. Национальный театр должен говорить об историческом контексте, чтобы аудитория, и прежде всего молодежная, не думала, что все началось с Путина. Потому что это не так.

Не знаю, помнишь ли ты, а я помню и человека по имени Леонид Ильич, и человека по фамилии Черненко — этих персонажей театра кукол. Возможно, нынешняя молодежь и права, что не желает ничего о них знать, но национальный театр обязан брать на себя еще и просветительскую функцию, в том смысле, чтобы в объеме показывать некую национальную генетику.

Но именно в объеме. Потому что очень часто национальные театры считают, что они должны показывать только самое хорошее, что есть в народе или в стране. А национальный характер, если честно его показывать — он многослойный, неоднозначный, особенно — русский национальный характер. И вот показывать и темное, и светлое, и плюсы, и минусы, да еще брать все это в столкновении, в борьбе — это наша задача. Помнишь, как Толстой говорил? «Человек — это текучее существо». Очень правильная формула. Особенно для театра. Нельзя показывать человека застывшим, потому что он сегодня такой, а завтра совершенно другой, и даже не завтра, а через пять минут уже другой. И вот разобраться с этим нашим свойством — и есть задача театра. Тем более, что сейчас мы приняли в нашу семью еще один большой театр — Псковский драматический, и стали еще сложнее и объемнее.

— Хотела попозже этот вопрос задать, но раз уж вы заговорили о Пскове, спрошу сейчас. Вы, наверное, в курсе тех опасений, который высказывает по поводу объединения Александринки и Псковской драмы ряд театральных людей. Им кажется, что если ваш пример объединения окажется положительным, то он повлечет за собой новую волну «оптимизаций» без всяких художественный оснований, по формальному признаку — то есть, появление тех самых «колхозов», против которых мы с вами, Валерий Владимирович, вместе боролись три года назад.

— Ну опасность есть всегда, тем более, когда речь идет о нашем русском национальном характере. Глупостей у нас всегда предостаточно. И в случае положительного результата нашего объединения с Псковской драмой, а мы естественно на него рассчитываем, иначе зачем было объединяться, кому-то действительно может взбрести в голову снова бездумно создавать так называемые «колхозы». Всякое бывает.

Вот одному высокому лицу в свое время, до назначения на пост художественного руководителя БДТ Андрея Анатольевича Могучего, например, пришла в голову такая странная идея, что Фокин должен возглавить и БДТ тоже. И когда мне позвонили сверху с этим предложением, я их спросил: «А вы как себе это представляете? Я что, буду бегать по Фонтанке туда-сюда?» Ну а потом это все рассосалось, и Мединский получил другую директиву.

Это я к тому говорю, что идея объединения может прийти кому-то в голову в любой момент. Но надо понимать, что подобное объединение может иметь положительный результат только в одном случае, если за ним стоит художественная программа. Если ее нет, и объединение происходит только из экономических целей, то тут обязательно будут проблемы, и с такими объединениями надо бороться. А тем, кто опасается, я могу только сказать, что не надо смешивать божий дар с яичницей, а надо держать руку на пульсе и стараться пресекать объединения с чисто экономической целью: в культуре они не сработают. Но тут серьезная проблема заключается в том, что в сфере культуры сейчас появилось довольно много крайне некомпетентных чиновников.

— Что касается некомпетентных чиновников от культуры, тут, как мне кажется, есть гораздо более серьезная проблема. А именно: эти руководители начали общаться с подчиненными на языке запретов и закрытий, и эти запреты все чаще приобретают идеологический подтекст. Вы, наверное, знаете, что совсем недавно в Москве буквально накануне премьеры телефонным звонком сверху был закрыт проект «Сбой системы» — за название. Речь при этом шла о системе Станиславского, но начальники не стали с этим разбираться. Подобная же некрасивая история случилась в Новосибирском молодежном театре «Глобус» со спектаклем на основе документальных воспоминаний жителей города о войне, и тоже с участием чиновников. Поскольку вам всегда было дело до проблем сообщества в целом, есть ли у вас какие-то конструктивные идеи по поводу того, что делать с такими вот запретами с использованием чиновниками «телефонного права»?

— Ну что тут сказать? Некомпетентность чиновников — она была, есть и будет. Как можно эту некомпетентность исправить? Чиновников надо учить, их надо воспитывать. Не все хотят учиться, и это понятно: чиновники сегодня заточены на другие отношения, потому что они сегодня в культуре, а завтра — на сельском хозяйстве. В советскую эпоху, где были и плюсы, и минусы, попадались чиновники, которые были абсолютно преданы театру. Они в одной стороне мозга имели идеологическую установку, которая им посылала сигналы о том, что надо двигаться по линии партии, а другая сторона мозга им говорила, что художнику иногда надо помогать. И я знал таких редакторов в министерстве культуры, которые могли сказать Рощину или Володину: «Давайте мы вот тут одно словечко поменяем, а я уже потом доложу наверху, что тут исправлено». То есть ужимки были дикие, патологические, и понятно, что никакой цензуры быть не должно в принципе, но я сейчас говорю не об этом, а о том, что в те довольно жесткие времена у некоторых чиновников была потенция помочь. У большинства современных чиновников такой потенции нет. У них есть опасение, чтобы им не попало по голове, поэтому им удобнее сегодня все непонятное запретить, чтобы завтра спокойно переместиться в другое кресло совсем в другой отрасли.

Они этого, конечно, не формулируют, но ведут себя именно так. Как с этим можно бороться? Только экспертизой.

И тут первое, что надо сделать — это узаконить институт экспертов. А как его узаконить? Здесь, мне кажется, должна увеличиться активность Союза театральных деятелей. Потому что СТД — единственная организация, которую могли бы поддержать все российские театры. Мне кажется, СТД тут мог бы сказать вот этим самым чиновникам: «Друзья, случаев вашей некомпетентности много, и очевидно, что они и дальше будут иметь место. Поэтому нам важно не просто писать жалобы на ваши действия, нам и вам гораздо важнее выработать некий институт экспертов. Давайте учредим совместный экспертный совет СТД и Минкульта. Решения будете, конечно же, принимать вы, но мы как профессионалы должны иметь возможность высказывать экспертное мнение. Иначе будут жалобы, будет увеличиваться напряжение в театральной среде, будут тексты в СМИ, а это никому не на пользу». Но инициатива тут должна исходить именно от СТД. Потому что писать жалобы губернаторам, как я это делал, будучи председателем Гильдии режиссеров России, сегодня бесполезно. Сегодня к власти пришли другие губернаторы, которые на жалобы и письма не реагируют.

Я помню, когда мы строили Центр имени Мейерхольда в Москве, к нам был приставлен куратором один чиновник, ближайший помощник московского вице-мэра. Так вот он знал наизусть биографию Мейерхольда. Просто интересовался. Он был из бывших учителей, прошел школу Горкома партии в отделе культуры, представляешь, как он гайки там закручивал! И тем не менее все о нем говорили хорошо, потому что он театр любил и знал хотя бы на уровне фактов. Сегодня такие люди тоже есть, но их очень мало. Особенно в регионах, где сидит в главном кресле такой царек, и все делают, как он говорит.

— Скажите, а вот Гильдия режиссеров России, которую вы раньше возглавляли, она же вполне себе работала какое-то ощутимое время? И мне кажется, что это по-прежнему актуально и даже все более актуально с каждым днем — выделить режиссеров в отдельную структуру и помогать им прицельно.

— Гильдия работала и очень активно в течение пяти лет. И она осталась после того, как я из нее ушел, но там, по-моему, сейчас ничего не происходит, что, конечно, неправильно.

— А вы не планируете, может быть, на какой-то другой основе объединить режиссеров, потому что директора российских театров регулярно поддерживают связь друг с другом — обмениваются информацией, советуются. А вот худруки и режиссеры совершенно разобщены. Не время ли сейчас объединиться?

— Меня, честно говоря, сегодня больше занимает другая идея. Я считаю ее для себя более конструктивной и более важной опять же в свете развития Александринки как Национального театра. Это идея создания организации, которая бы объединила национальные театры России. Ассоциация национальных театров России — это приоритетная для меня вещь.

Я вижу в этом объединении возможность построения конструктивного фундамента для развития национальных театров и в эстетическом, и в государственном отношении. У нас в этом смысле страна уникальная — у нас не один, как в других странах, у нас много национальных театров: не четыре, не пять и даже не десять, а гораздо больше. Мы планировали как раз с Псковом в марте или апреле провести первое заседание в Петрозаводске, на котором собрать руководителей максимального количества национальных театров и утвердить декларацию, первый документ для создания Ассоциации. На мой взгляд это направление театрального развития в нашей многонациональной стране необходимо и в эстетическом, и в политическом смысле. Это совершенно не исключает объединения режиссеров. Гильдия, конечно, тоже должна работать.

— Но чтобы работала Гильдия нужен лидер, и, определенно, им должен быть авторитетный режиссер.

— Проблема режиссера-лидера — это проблема не только Гильдии, это вообще колоссальная проблема. Раньше я думал, что инерция в руководящих кадрах в театрах, когда люди сидят в своем кресле до гражданской панихиды, она происходит по вине этих людей, которые, с одной стороны, удобны начальству, а с другой — их самих это положение вполне устраивает. Ну и в помощь им бессрочные договора, с которыми мы до сих пор ничего не можем поделать.

Сейчас я не изменил своей точки зрения, но у меня появилась поправка в связи с возрастом. Я вижу, что преемника-то найти можно, и я сейчас как раз занимаюсь этим поиском. Но кроме способностей одаренного режиссера у руководителя, как все мы понимаем, должны быть еще способности менеджера, которые дадут ему комплексное мышление, необходимое художественному руководителю. А таких людей практически нет.

Я и к одному приглядывался, и к другому. С точки зрения режиссуры вроде все окей, хотя вообще художественный руководитель может быть и не таким великим режиссером. А вот умение и небоязнь взять на себя ответственность, и, самое главное, способность относиться к чужим спектаклям так же, как к своим, способность увидеть свой театр «в объеме» — вот людей с такими умениями единицы.

И тогда я начинаю понимать слова наших великих режиссеров, того же Товстоногова, который говорил: «Этот театр умрет со мной». И то же самое мне лично говорил Любимов Юрий Петрович. Но я-то тогда думал, что они имеют в виду свою чисто эстетическую платформу, свою программу, которую, конечно, повторить нельзя и не нужно. А дело в другом: программу можно строить и другую, беря за основу все лучшее из программы прежнего руководителя, но для этого должен быть человек. И сегодня я так легко, как раньше, к этому не отношусь.

Я столкнулся с тем, что настоящий художественный руководитель театра — это сегодня огромная проблема. Или рядом с худруком должен быть очень хороший директор. А их тоже единицы. Их сейчас практически нет. Нужен директор, который не только в этом экономическом безумии сегодняшнем хорошо ориентируется, но который еще является театральным человеком. И который при этом не только понимает специфику театра, а тут такая специфика, которую ты не определишь ни двумя, ни тремя словами, но который еще и понимает, что этот художник, который иногда совершенно невменяем, определяет театр и ему нужно помогать. Это где ж такого сейчас найдешь? Вот Николай Дупак, директор Театра на Таганке во времена Любимова, надевал все свои боевые ордена и шел в Горком партии. Любимов в Горком не ходил, а ходил директор, которого били в фигуральном смысле, выговора ему лепили, чуть из партии не исключали, а он в предынфарктном состоянии хрипел и защищал театр. И ходил этот человек на ковер не потому, что держался за свое кресло, а потому что ему театр был дорог. И Любимов был дорог.

Это серьезная тема, и не случайно мы в этом юбилейном интервью на нее выехали. Сегодня молодые театральные руководители, даже менеджерски одаренные, на другое заточены. Они проектные истории предпочитают. Я не говорю, что проектные истории легче организовать, нет. Но проект имеет начало и конец. А вот чтобы полюбить эту старую неповоротливую машину, которой по сути является репертуарный театр, чтобы заставить ее работать, для этого надо совершенно особые мозги и таланты иметь.

— А вот такой еще вопрос. Национальный театр обречен на взаимодействие с государством. Никуда ему от этого общения не деться. Базой для такого общения может быть только одно — государственная культурная политика и государственная театральная политика, как ее часть. Какое-то время назад здесь у вас на Новой сцене Александринки мы все вместе с советником президента по культуре Владимиром Толстым обсуждали закон о культуре. Но с тех пор в культуре не только не стало легче, а стало гораздо тяжелей. И никакой культурной политики как не было, так и нет, отчего все решения власти выглядят абсолютно волюнтаристскими. Насколько для вас это серьезная проблема, и видите ли вы возможности ее решения? Потому что, мне кажется, если бы культурная политика появилась, и закон о культуре заработал, многие вопросы отпали бы сами собой.

— Да, конечно. Потому что в законе о культуре, по крайней мере, в той его первоначальной версии, которую полтора года назад приняла экспертная группа, было очень много правильных тезисов: и в области права, и в области управления, и в области идеологии. Дальше все это надо было дописывать, прописывать, но грянула пандемия. Да и до пандемии, честно сказать, процесс шел вяловато. Опасались там наверху этот закон запускать. Потому что он потребовал бы изменений законодательства по очень многим позициям. Надо было задействовать соответствующие ведомства, которым на эту тему заморачиваться не хочется — я имею в виду Минфин и Минюст. А тут грянула пандемия им на радость. И сразу культура стала неприоритетной отраслью.

— Какие, на ваш взгляд, законы сейчас более всего тормозят деятельность в сфере культуры?

— Я уверен, что это по-прежнему бесконечные конкурсы, которые не работают. Это контроль за хозяйственной деятельностью театров, который, конечно, нужен, но вопрос, в какой степени. Вот пример с нашей крышей Новой сцены: конкурс выиграла организация, которая заведомо занизила цифру затрат, а теперь поняла, что не потянет за эти деньги такой объем работ. И крыша продолжает течь, а мы не можем начать ремонт. Ну это же безобразие!

Плохо работает управленческая модель: я убежден, что все назначения на руководящие посты в театрах должны происходить при участии СТД. В законе о культуре это все было намечено. Конечно, этот закон решил бы очень многое, но дело в том, что пандемия — это катастрофа. А когда происходит катастрофа, все приоритеты меняются, и очень многое рушится. Конечно, к закону о культуре надо возвращаться, но когда это будет, сегодня сказать трудно. Это не означает, что без принятия этого закона — а это очень длительная бюрократическая работа, которая по щелчку не произойдет — нельзя работать. Работать придется, никуда мы не денемся, но работать нужно упорно отстаивая то, что ты лично считаешь важным, ища компромисс во взаимодействии с властью на той территории, которую нельзя сдавать.

Контроль государства сегодня доходит до абсурда, количество бумажек увеличилось в огромное количество раз, и не потому, что бухгалтерия и планово-экономические отделы вдруг так забюрократились, а потому что их заставляют это делать, и их непрерывно проверяют. Тут я опять готов вспомнить Серебренникова, чья задача состояла в том, чтобы как можно скорее освоить деньги и выпустить спектакли. И вместо того, чтобы бесконечно повторять, что команда Серебренникова что-то нарушила, люди в высоких кабинетах должны делать что-то, чтобы не было необходимости нарушать.

У меня нет иллюзий, и я не верю, что все это может в ближайшее время измениться. Значит, надо персонально отвечать за то, что ты делаешь, и лично отстаивать свои интересы, взаимодействуя с государством.

— А как вы это себе представляете? Как взаимодействовать с государством, если власть упорно закручивает гайки, если свобода творчества, прописанная в конституции, уже несколько лет как условное понятие? Видите ли вы как руководитель Национального театра хоть какую-то продуктивную базу для взаимодействия с государством? Или с ним можно только бороться?

— Нет. Надо понимать, что диалог все-таки не закрыт. Пока не закрыт диалог, надо использовать все возможности, чтобы он осуществлялся. Вот совсем недавно в Сочи прошли переговоры представителей сирийской оппозиции и режима Асада — при посредничестве России, Ирана, Турции и с участием ООН. Раньше такие переговоры были, конечно, но имели чисто декларативный характер. А сегодня всерьез обсуждается перемирие, возможности взаимодействия оппозиции с Россией. И режим Асада сегодня уже совсем в другом ключе предстает. Я когда эту информацию прочитал, то прямо вздрогнул, потому что наш новый спектакль — «Честная женщина» — там один к одному вот эта ситуация описана. Только у нас страны другие, немножко вымышленные.

Так что я убежден, что во время кризиса — а кризис охватил весь мир, и пандемия его только подчеркнула — ни в коем случае нельзя закрывать диалог: ни в политике, ни в культуре. Потому что если мы закроемся для диалога, то это однозначно будет началом новой катастрофы. Кризис никуда не денется в ближайшее время. Мы все сейчас ощущаем на себе исчерпанность многих институтов управления и на самом высоком уровне, и на более низком. И отсутствие закона о культуре тоже попадает в эту «копилку».

Поэтому пока диалог с властью для театров не закрыт, его надо продолжать вести. А диалог не закрыт: цензуры официальной нет. То есть она есть де-факто, но не де-юре. Она есть в том, что кто-то из учредителей, из чиновников вдруг выражает свой вкус: мол, вот это уберите, вот это не надо. Но никаких законов на этот счет нет. Поэтому надо об этом говорить, кричать, убеждать. Мы ведь знаем такие периоды в истории, когда диалога не было вообще: надо было или брать под козырек, или отходить в сторону.

— Если бы в сторону! Или под козырек — или в ГУЛАГ.

— Ну вот сейчас этого нет, а диалог есть. И пока он есть, нужно вести индивидуальную персональную борьбу и защищать собственные интересы. Другое дело, что Национальный театр должен бы все эти вопросы аккумулировать и курировать. Ну, может быть, не все, но ключевые вопросы. И я представляю себе, что Ассоциация национальных театров могла бы взять на себя кураторство многих правовых вопросов и вопросов культурной политики, и выступить как мощная организация, представляющая интересы всего сообщества. Потому что Национальный театр — это не Ватикан, он не может замкнуться в своих четырех стенах, он должен видеть то, что происходит вокруг, открыть окна и двери, помогать тем, кто в этом нуждается, поддерживать, защищать, то есть брать на себя функции первого театра страны. В том числе и в диалоге с властью.

— То есть Александринский театр готов поддерживать не только национальные театры страны, а театры вообще?

— На этот вопрос мне трудно сейчас ответить. Надо думать. Я понимаю, что эта функция может быть присуща жизни и программе Национального театра. Но как это осуществить практически, пока не знаю, потому что для того, чтобы подобную программу реализовать, надо взять на себя функции нового культурного органа, а это огромный рабочий аппарат, люди, которые должны ежедневно всем этим заниматься. И пока я не очень понимаю, как это сделать. Первоочередная задача для меня сейчас, как для руководителя театра все-таки — выйти окончательно из пандемии.

— А есть ощущение, что ваш театр реально из нее выходит?

— Конечно. Все-таки мы выпустили три премьеры: «Дети солнца» Рощина на основной сцене, «Честная женщина» на Новой сцене и «Товарищ Кисляков» — очень интересная работа режиссера Андрея Калинина в Черном зале. И еще у нас запланированы премьеры — Яны Туминой и Бориса Павловича. И в зале уже 75 процентов зрителей. Так что из пандемии мы, однозначно, выходим. А кроме того, у нас есть совместные проекты с Псковом. С другой стороны, я бы не стал говорить о том, что пандемию мы пережили. Все может рвануть в любой момент, и тогда снова все придется закрывать, как это сейчас происходит в Европе.

— Ну меня-то больше волнует, что под прикрытием пандемических мер возникает та самая цензура, возвращения которой мы так не хотим. Для меня вот это — настоящая катастрофа.

— А они и будут возникать — и цензура, и несвобода. И выход есть только один: мы сами, каждый их нас, должны этим процессам сопротивляться.

— Вы, Валерий Владимирович, относитесь к тем художникам, которые отмечают свои юбилеи, не принимая поздравления и подарки, а создавая творческие произведения. Я знаю, что вы закончили снимать фильм «Петрополис» по повести вашего сына Кирилла Фокина «Огонь», по которой вы уже поставили спектакль «Сегодня. 2016» на Новой сцене. А кроме того, в конце февраля прошла премьера вашего нового спектакля «Честная женщина» по его же тексту, где в главной роли занята прекрасная актриса БДТ Марина Игнатова. Расскажите немного об этих ваших созданиях. Вы заказали пьесу Кириллу или просто прочли, и она в вас, что называется, попала?

— Что касается фильма, то мы перешли в стадию постпродакшна, съемки закончены, сейчас будет графика, идет озвучание. Надеюсь, что к лету мы все это закончим. А что касается спектакля, то никакого заказа не было. В этом тексте есть главное, что меня чрезвычайно сейчас волнует, вот в этот наш пандемийный период: невероятный, тотальный цинизм нашего времени. Ведь когда какой-то чиновник говорит: «Мне не нравится этот спектакль, уберите его!» — это и есть самый настоящий беспредельный цинизм.

Ради собственных амбиций люди распоряжаются чужими судьбами, чужими жизнями. Этот цинизм набирает обороты, как снежный ком. И при этом никто даже не пытается прикрываться: все моральные, нравственные ориентиры зачеркнуты. Это меня дико задевает в последнее время. И еще меня давно волнует вопрос: насколько человек может всему этому сопротивляться? И как правильно выбрать сопротивление или несопротивление? Мне кажется, театр не может мимо этих вопросов сегодня пройти.

— А вы считаете, что этот тотальный цинизм — проблема общемировая или российская?

— Общемировая, конечно. Репортажи наших государственных телеканалов ничем не отличаются от репортажей европейских телеканалов. Для того, чтобы понять правду, надо найти некий третий источник информации, «третий путь». Это было всегда, но сейчас это абсолютно откровенно, узаконено, неприкрыто. Вот об этом наша «Честная женщина».

То есть ситуация вроде бы вымышленная — некое исламское государство, некая оппозиция, но на самом деле это всё сегодняшние политические дела. И есть в нашей истории честная женщина, которую играет совершенно замечательная, на мой взгляд, актриса Марина Игнатова. Я с ней делаю уже третью работу и считаю ее в определенной степени уже и актрисой Александринки. Эта честная женщина, она как Дон Кихот. Таких людей всегда было очень мало. Это люди, которые готовы умереть — без всякого пафоса — за свои убеждения. Потому что они верят, что их убеждения должны улучшить жизнь в этом мире. Мы, как правило, по поводу таких людей крутим пальцем у виска, сторонимся их.

Эта героиня — действительно, абсолютно честная. Мы ведь обычно в чем-то честны, а в чем-то не честны. А она честна во всем. И этот тип людей меня жутко трогает, он мне крайне симпатичен и вызывает огромное уважение, потому что без этих людей, я убежден, вообще всё остановится. Но пока такие люди есть — есть надежда. Поэтому я решил, что такой спектакль обязательно надо делать, тем более, что это и для меня высказывание важное, но и для Национального театра это значимо, потому что он не может проходить мимо таких моментов.

— Ну и пандемия все же должна найти свое отражения не только в формальных вещах — вроде онлайн-спектаклей, а и в переменах сознания, которые театр отслеживает.

— Абсолютно верно. И что меня подкупает в моем сыне, который написал эту пьесу, в его друзьях, молодых людях — они уверены, что смогут изменить жизнь в этой стране. Они не желают никуда уезжать. Они знают, как действовать, и верят, что у них получится.

— И это не потому, что Кирилл знает, что у него есть такой влиятельный отец, как вы?

— Не думаю, нет. Они действительно как-то чувствуют, куда двигаться, ощущают этот «третий путь». Есть в них некий умный позитив, который меня подкупает. Хотя я и не во всем с ними согласен.

— А вы что-то можете запретить Кириллу? На митинг пойти, например?

— Нет. Человеку 25 лет. Я ему уже ничего запретить не могу. Я даже внучкам своим ничего не могу запретить, которым 15 и 17 лет. Я могу только посоветовать. А прислушиваться или нет — это только его решение. У нас, кстати, были студенты на прогоне «Честной женщины». И по тому, как напряженно они смотрели, я понял, что они улавливают главный нерв, чувствуют, что сейчас все это актуально. Когда разговор идет об убитых людях, убитых детях — они остро на это реагируют. Потому что это то, чем сегодня живет мир. И вот эта реакция молодежи, которая приходит в сегодняшнюю Александринку, мне особенно дорога.

Беседовала Жанна Зарецкая