Помоги и отвали. Как в царской России интеллигенция пошла в народ, и чем это закончилось

Историческая рифма к переживаемому нами бедствию — события 1891–1892 годов. Неурожай вызвал голод в Поволжье, к нему добавились эпидемии: тиф, потом — холера. Погибло примерно 400 тысяч человек.

Время стояло спокойное, затхлое: «чеховское время». На престоле десятый год — Александр III. В стране действовало чрезвычайное положение — за участие в любом оппозиционном кружке можно угодить на 10 лет в ссылку, куда-нибудь на берега Подкаменной Тунгуски или в Верхоянск. Идеология определялась синодской церковью, властно руководимой мрачным Константином Победоносцевым. В гимназиях — кондуиты и зубрежка древнегреческого. Закрыли все сколько-нибудь либеральные СМИ. «Когда русский царь ловит рыбу — Европа может подождать».

Чиновничья или военная карьера все менее привлекательна: кумовство, взятки, тупое подчинение. В моде — «теория малых дел», эдакое мирное хождение в народ. Не частная практика, а земская медицина. Не казенная гимназия, а сельская или городская школа. Опрощение, переезд в деревню. Правильный человек — ветеринар, агроном, статистик. Любимый писатель интеллигенции — Глеб Успенский, специалист по описанию крестьянских бед. Не дают помогать униженным и оскорбленным политически — будем так, непосредственно.

Когда разразилось бедствие, власть старалась как могла. Казна потратила на борьбу с голодом гигантские 146 млн рублей. Государство запретило хлебный экспорт, снизило железнодорожный тариф для помощи пострадавшим районам. Организовали общественные работы, раздали крестьянам (по льготной цене и с оплатой в рассрочку) 42 тыс. лошадей. 13 млн человек получило продовольственную ссуду — в среднем по два пуда зерна на едока.

Современные историки оценивают размер и характер предпринятых Петербургом мер в целом положительно. Но бюрократическая машина давала и существенные сбои. Общественные работы (главное — строительство шоссе Новороссийск — Сухум) провалились. Их руководитель свитский генерал Анненков проворовался, был отстранен и покончил жизнь самоубийством. Железные дороги не справлялись с объемами доставки продовольствия в голодающие губернии. Чтобы зерно не сгнило, его хранили в железнодорожных вагонах; они загромождали станционные пути и препятствовали движению. Из-за конского падежа трудно было доставить зерно от станций в голодающие деревни. Чиновники не справлялись с объемами работы: в результате помощь запаздывала, и её часто получали не те, кому она была жизненно необходима, а самые наглые и хваткие мужики.

Поэтому главная нагрузка падала на земство. Государство поневоле отдало свои функции местному самоуправлению и «третьему элементу» — той самой оппозиционной интеллигенции. Помощь частных лиц поощрялась. Жертвовали и придворные и знать, но больше всего интеллигенция. Особенно заметны усилия писателей, сторонившихся власти и для нее подозрительных.

Семьдесят бесплатных столовых организовал Лев Толстой, их обслуживали его многочисленные почитатели и дочери. Глеб Успенский написал: «Голод решительно затмевает возможность думать о чём-нибудь другом» — и отправился в самый центр эпидемии. В Нижнем Новгороде добровольцев координировали Владимир Короленко и Николай Анненский. В ведении Антона Чехова, решившего на время эпидемии вернуться к медицине, было 25 деревень, 4 фабрики и монастырь в Серпуховском уезде Московской губернии. Студент-медик Викентий Вересаев отправился лечить холеру в Донбасс, где непросвещенные шахтеры, бывало, убивали врачей, считая их колдунами.

Новое «хождение в народ» принесло гораздо большее удовлетворение участникам, чем народническая попытка в 1874 году поднять бунт среди крестьян. Желание помочь мужику, заплатить ему «долг» было наконец отчасти удовлетворено. Появилась уверенность: можно справляться без начальства и быть гораздо эффективнее — ведь мы и умнее, и эффективнее, и, главное, честнее. И делом показали чиновникам, что можем быть полезны России.

Близкое знакомство с крестьянством для многих стало неожиданно отрезвляющим. С чеховских «Мужиков» и «В овраге» меняется отношение «властителей дум» к крестьянству. Оно уже — не хранитель высших духовных начал, у которого интеллигенции надо учиться моральным ценностям, — скорее, опасная и дикая масса. Такой взгляд у Чехова унаследуют Горький и Бунин. Да и радикальная оппозиция все больше возлагает теперь надежды не на темных мужиков, а на сознательных пролетариев.

Вырисовывается и еще одна линия поведения — «чем хуже, тем лучше». Все, что плохо для режима, приближает грядущую революцию. Такой взгляд был, например, у 22-летнего Владимира Ульянова, еще не ставшего Лениным.

Один из самарских общественников Владимир Водовозов вспоминал: «Вл. Ульянов… резко и определенно выступил против кормления голодающих. Его позиция: голод — есть прямой результат определенного социального строя. Голод играет роль прогрессивного фактора. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьет веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции».

Более того, одна из тогдашних самарских шестерок Ленина Алексей Беляков описывает тактику будущего вождя так: «Не входя органически в работу и в состав комитета по борьбе с голодом, посещать собрания только для того, чтобы подчеркивать бессилие и ничтожность этой организации и ничтожность всей подобной помощи голодающим при существующем строе. Мы не пропускали ни одного собрания комитета, куда являлись исключительно для того, чтобы мешать работе, вносить резкую критику и таким образом разбивать силы комитета».

Повторяю: для бескорыстных земцев и их добровольных помощников успех был окрыляющим; он открывал перспективы возможного дальнейшего равноправного и плодотворного сотрудничества с государством.

Но власть почувствовала опасность: интеллигенция пытается влезать не в свои дела. Нижегородский губернатор Николай Баранов, скажем, заявил: «Существует у отдельных лиц и формирующихся негласных кружков наклонность собирать в пользу пострадавших от неурожая пожертвования и раздавать их нуждающимся самостоятельно. Предполагается сделать распоряжение о том, чтобы никто в губернии без специального разрешения не имел права собирать пожертвования в пользу пострадавших от неурожая и раздавать полученные суммы помимо с этой целью в губернии организованных учреждений. Воспретить лицам, желающим получить продовольственную помощь, обращаться в какие бы то ни было учреждения, заведующие сбором и распределением пособий помимо своего ближайшего и непосредственного начальства».

Окончательный ответ на попытки земцев (по-нашему говоря — областных и муниципальных депутатов) расширить права местного самоуправления дал новый государь Николай II в речи 17 января 1895 года: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтами об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный Родитель».

С этого момента мечтавшие о сотрудничестве с властью земцы ушли в оппозицию. После 1905 года они вошли в состав партии кадетов — основной думской оппозиционной партии, и партии октябристов, перешедшей в оппозицию в 1915.

Впрочем, мечты их о мирном развитии России и правда оказались бессмысленными мечтаниями. Победителем в столкновении власти и общественности оказался Ленин. Но интеллигенция помогала голодающим и в 1921, уже при большевиках. С тем же успехом: помощью воспользовались, добровольцев отправили в Соловки или выслали за границу. Но по счастью, не все — Ленины. Потребность помогать больным и голодающим бескорыстна, свойственна порядочным людям и не требует последующего вознаграждения.

Лев Лурье, специально для «Фонтанки.ру»