«Последняя жертва»: Вред любви очевиден (фото)

В Театре им. Ленсовета сыграли спектакль «Последняя жертва» по одноименной пьесе А.Н.Островского. Но в предпремьерных интервью прозвучало столько проклятий художественного руководителя постановки Татьяны Москвиной в адрес «режиссерской нечисти, которая возомнила, что она умнее автора», что, кроме сюжета о любви одной богатой вдовы к бессовестному игроку, сложился еще один параллельный театральный сюжет. Не учитывать его, отправляясь на спектакль, было невозможно.

Вообще-то режиссером постановки значится Роман Смирнов, но он-то как раз перед премьерой все больше помалкивал. И то правда, что положение его было крайне странным и неловким. Появление руководителя постановки при профессиональном режиссере – случай не исключительный. Он часто встречается, например, в Малом драматическом театре Льва Додина, когда спектакли ставят ученики мастера. Там это вполне понятно: опытный учитель перекладывает ответственность с хрупких плеч новичка, имеющего право на ошибку, на собственные плечи, прикрывает, отгораживает от пристрастных судей. Назначить на эту роль театроведа и беллетриста Татьяну Москвину, даже при наличии в ее арсенале ряда исследований творчества Островского – все равно, что в строгой системе амплуа, которую так любил Островский, назначить фата на роль героя или наоборот. В современном театре такое встречается сплошь и рядом, но срабатывает только при наличии радикальных режиссерских решений, яростным противником которых является г-жа Москвина.

Пьеса Островского «Последняя жертва», написанная в 1878 году, за год до знаменитой «Бесприданницы», затрагивает тему ультрасовременную: тему денег, хладнокровного расчета с одной стороны и безотчетного горячего чувства, которое расчетам не поддается, но и шансов на выживание в мире чеков и векселей не имеет – с другой. Лет пять назад этой пьесой заболела Москва – ее поставили в двух самых популярных столичных театрах: табаковском МХТ и захаровском «Ленкоме». Олег Табаков даже сам вышел на сцену и вместо прописанного Островским масляннобородого купчины, за которого в финале выходит замуж обобранная любимым Юлия Тугина, сыграл лощеного, в атласных нарукавниках фабриканта начала XX века, умелого хозяина и мецената. И подпустил в образ столько шарма, что г-жа Тугина (которую еще и играла супруга Олега Павловича Марина Зудина) из несчастной жертвы превращалась в невесту, дождавшуюся, наконец, полного счастья. Марк Захаров предложил принципиально иную интерпретацию: у него действие происходило в дорожной пробке из лакированных карет, а купец Прибытков (Александр Збруев) являлся натуральным Мефистофелем и в два счета прибирал к рукам и «чертика» Дульчина, любовника-игрока, и Юлию, которая шла замуж, навек прощаясь со своей чистой душой.

Догадаться, чем привлекла пьеса создателей петербургской премьеры, решительно невозможно. Ни один из героев на сцене не сочинен с той мерой подробности и объемности, чтобы меня как зрителя заинтересовала его судьба. Героиня Юлия Тугина (Елена Кривец) ходит из одного угла сцены в другой, вздыхает, взмахивает руками и с типичными придыханиями Татьяны Москвиной – уж не знаю, откуда они взялись, но звучат довольно комично, -- с выражением читает (разве что без книжки в руках) текст драматурга о любовных переживаниях. И у меня тут же возникает масса вопросов, задать которые я, очевидно, должна режиссеру Роману Смирнову, ученику Георгия Александровича Товстоногова, выдающегося мастера действенного анализа. Чем живет эта молодая женщина? Насколько она набожна? Случайно ли она этим утром отправилась в церковь или регулярно там грехи замаливает? Да и вообще, считает ли грехом то, что невенчанная живет с лихим молодчиком? А то, что на могилу к мужу давно не ездила? А сваха (Светлана Письмиченко), что появляется на сцене до главной героини – она зачем вдруг в дом явилась? Есть такой отличный действенный глагол: выпытывать. Когда один герой что-то выпытывает у других, стремясь, разумеется, сам остаться не раскрытым, напряжение в профессиональных спектаклях возникает такое же, как при азартной игре. Ничего подобного на сцене Театра им. Ленсовета не происходит. Остается впечатление, что герои, большинство из которых (в частности, Юлия и сваха) состоит в кровном родстве, видят друг друга впервые и встретились случайно.

Возможно, создатели спектакля поставили перед собой задачу донести до зрителя текст классика в нетронутом виде. Устроить, так сказать, не спектакль, а читку (как это делают с современными пьесами), чтобы вернуть Островскому его первозданность. Но тогда уж, извините, мне колют глаза любые условности: загадочный Прибытков (Вячеслав Захаров) в вычурных одеждах, с интонациями Джигарханяна и с повадками нечистого на руку хозяина жизни. Вопрос, чем бы мог торговать такой герой, который приглядел себе лебедушку, что утешит в старости, возникает непременно и остается без ответа. Пожалуй, этот герой – единственный, кто достоин наблюдения: он хоть и не намного объемнее остальных, но свою немудреную и не слишком достойную игру ведет от сцены к сцене, последовательно. Впрочем, про недостойную игру — это я у Островского прочитала, создатели спектакля на этот счет не определяются.

Игрок Дульчин (Сергей Перегудов) оказывается необаятельным ребенком. Ответил бы мне кто, почему же этого мягкотелого нытика, подленького и бесцветного, вяло реагирующего даже на весть о богатой невесте, так любят женщины? И почему у него в кабинете стоит ванна? Допустим, рыцари русского психологического театра резко осознали, что выражаться метафорическим языком в театре можно и даже весьма уместно и современно. Но что за образ спрятан в той ванне, что разместилась в метре от стола, на что она намекает? Призываю читателей погадать вместе со мной. Заодно можно спросить художника Марину Азизян – вообще-то одного из лучших в городе – зачем ей понадобилось зажигать звезды на заднике, и вместо деревьев, густо населять сад перед клубом манекенами? Тут, впрочем, образ рождается непроизвольный: герои спектакля в плоскости своей не слишком отличаются от этих самых садовых фигур.

Бедная Ирина Прибыткова (Надежда Федотова), племянница купца-толстосума, превратилась в куклу Барби, твердящую с единственной на весь спектакль восторженной интонацией о своей африканской страсти. Ее батюшка (Александр Солоненко), любитель французских романов, оживляется дважды за спектакль: когда обнаруживает, что дочка влюбилась и это похоже на роман (разумеется, французский), и когда изучает ресторанное меню с изысканными названиями.

В театральных кругах ходит анекдот о том, как один то ли художник, то ли хореограф спектакля спросил режиссера, о чем тот будет ставить спектакль, а тот ему ответил: «Читайте пьесу, там все написано». Режиссера этого, к счастью, давно уволили. Это я к тому, что без интерпретаций, вопреки словесным манифестам худрука постановки, дело не обходится в любом случае. Как говорил великий философ XX века Мераб Мамардашвили: «Мы не можем помыслить что-то, не помыслив это иначе, а то мы превратились бы в попугаев». И к театру это высказывание имеет самое прямое отношение. С той оговоркой, что в театре требуется не спонтанная интерпретация авторского текста, а глубоко осмысленная и простроенная. Когда от каждого слова зритель внутренне замирает, как от опасного трюка. А если нет выверенной структуры действия, ясных задач актерам и цельного образа спектакля, на передний план выходит подсознание. История, рассказанная Театром им. Ленсовета, выходит про то, что все мужчины на свете – это персонажи несмешных анекдотов, а все женщины, их любящие, непроходимо глупы. Да и вообще любовь – это нечто такое стыдное и бессмысленное, что его приятно высмеять в фарсовых репризах, которые разыгрывают молодые и одаренные артисты Маргарита Иванова и Олег Абалян. И которые выглядят гораздо менее натужно, чем весь четырехчасовой опус.

Конечно, никто не может запретить руководителям театров приглашать на постановки непрофессионалов, беда лишь в том, что артисты привыкли верить тому, кто назвался "режиссером" и работать с полной отдачей. А в итоге именно артисты остаются один на один со зрителем и отдуваются за всех. Не раз мне приходилось писать об этом, но нынешний случай патологической любви к "русскому психологическому театру", от которой пострадали артисты одной из лучших трупп города, совсем уж вопиющий.

Жанна Зарецкая
Фонтанка.ру

Фото Виктора Васильева и Эдгара Зинатуллина