Незабудки для Алеши

Наша коллега по АЖУРу, шеф-редактор газеты «Ваш Тайный Советник» Галина Леонтьева как-то заметила, что в знакомых ей волосовских деревнях, откуда она родом, о войне вспоминать не очень принято. Разве что 9 Мая. Надевают фронтовики медали, собираются на митинги у братских могил, слушают ветеранов. А потом все тихо расходятся по домам, к традиционно накрытым столам. Нет, как в Питере, особых радости и боли. Потом, повзрослев, поняла. Есть города и поселки, «героически не сдавшиеся врагу», а есть – оккупированные территории. И не вина мирных людей, что наша армия, отступая, временно сдавала города и села. Но несправедливое и тяжкое пятно – «были под фашистами» - затаилось где-то глубоко-глубоко в сознании. И не отпускает по сей день.

Об этом в начале 90-х Галина Леонтьева писала в своей документальной книге «Письма от мамы из деревни».

- Моим землякам волосовцам выпало тяжкое бремя оккупации. Мужское население в основном было призвано на фронт. Одна часть людей ушла с партизанами в леса, другая – по специальному заданию – помогала в эвакуации народного добра. Но были женщины, старики и дети, которые просто оставались в своих деревнях. Как должны они были жить в те страшные месяцы и годы? Продолжать работать на земле – значит, помогать врагу? Не работать – значит, голодать, запустить поле, дать отвыкнуть ему от плуга и семян? Ведь верили же они, что в конце концов придут наши!

Трудно нам сегодня, с расстояния нескольких десятков лет после той Победы, понять и оценить период их особой жизни. Жизни, в которой, защищая себя, они думали и о нас. Ведь наступит время – уже и к нам, наверное, будут относиться как к людям, «чьи родители помнили войну».

...Почему поросший ольхой и мелким леском холм между нашим поселком и соседней деревней Остроговицы, где была восьмилетняя школа, называли Ореховой горкой, мне непонятно и сейчас – орешник там не рос.

Мама вечером загремит недовольно посудой, скосится на часы: «Опять на «орешку» ползали?»

Об эту «орешку» «спотыкались» мы почти каждый день, возвращаясь из школы. Побаиваясь родителей, даже уговоримся иногда: прямо домой. Но вот дойдем до поворота, и кто-то первым обязательно замедлит шаг, нерешительно глянет на боковую тропинку, что уводила вверх, в кусты, прямо к макушке холма, и, забыв про уговоры, мы всей поселковой компанией двигались на горку. Там была у нас своя детская тайна.

Если сначала идти по тропке до верха, потом по другой спуститься до середины холма с обратной, пологой, стороны, пройти еще несколько метров и свернуть прямо под развесистые ветви деревьев, то через несколько секунд эти деревья расступятся и вдруг окажешься у невысокого деревянного памятника, выкрашенного в ярко-красный цвет. Это – Алешина могилка.

Что мы тогда о смерти знали? Да ничего. Мы находились в том счастливом возрасте, когда все наши родные люди, даже бабушки, были живы. Алеша же – первый и единственный, кто оказался неживым.

Да и не знали мы его. И не понимали, что в то время он был старше нас уже на целое поколение. Ведь с фотокарточки на памятнике смотрел нам в глаза совсем еще мальчик – ясноглазый и живой.

К Алеше мы всегда приходили с цветами. И удивлялись, что кто-то уже положил здесь полевые букеты.

Вырывали сорные травины у оградки, вычерпывали консервной банкой дождевую воду из ямы на тропинке, и почему-то говорили шепотом. Даже самые шумные мальчишки тут стихали.

Позднее мама мне расскажет...

За поселком, в старых домах, у известкового карьера, во время войны поселились беженцы (пришли сюда со Псковщины и Белоруссии, не думая, что враг прорвется аж к Ленинграду). Была там одна женщина с сыном. Про него в поселке мало что знали. Видели только соседи, как уходил он на несколько дней из дома, появлялся в других деревнях. Недалекие люди, уставшие от войны и разрухи, неодобрительно шушукались – в деревнях-то тех немец тоже бывал. Люди мудрые сообразили – связной: по всему Волосовскому району действовали партизанские отряды.

Фашисты подходили ближе.

Однажды Алеша не вернулся... Его мать плутала по «орешке», не видя тропинок от слез. Нашла сына через несколько дней в глубокой воронке – только по свитеру и узнала.

Так появилась в Молосковицах Алешина могилка...

Молосковицы – моя «малая родина». Небольшой поселок в ста десяти километрах от Ленинграда. Не с громким названием, не на большой дороге, как, впрочем, и многие другие деревни Волосовского района. Но именно в этих краях во время войны шли тяжелые бои на подступах к городу Ленина. Там проходил и Лужский оборонительный рубеж. Там горела земля.

Но понимание всего трагизма того времени пришло много позже.

...В мае конторы в совхозах пусты. Ни директора, ни агрономов, ни механизаторов – все на полях. Понятно, - сев.

И на какое-то время главным человеком в совхозе становится диспетчер. В эти дни он – самый сведущий на селе человек. Расскажет о новом рекорде на севе, похвалит передового тракториста, посетует на неблагоприятный прогноз синоптиков...

В такой майский день, ясный и по-своему хлопотливый, год назад диспетчер совхоза имени Ленина про одно поле мне рассказывал:

- Как заговоренное. Лучшего механизатора на пахоту туда пошлешь, а все равно норма выработки снижается. Трудное поле, холмистое. Но земля щедрая, хорошие урожаи дает. Деревню бы на этом месте построить – другое дело...

Оказалось, деревня на том месте до войны и была. Только сожгли ее фашисты.

После войны начали люди пахать оскудевшие, смешанные с железом земли. Совхоз рос, расширялся, и старое урочище, буйно поросшее у развалившихся фундаментов одичавшей сиренью, прирезал к своему пахотному клину. Сегодня – поле как поле. Только...

- Только земля на месте бывших домов совершенно другого цвета, - продолжал тот диспетчер. – Когда всходы поднимутся – и не заметно. А когда пашут весной трактористы, очень даже странно видеть эти темные квадраты и прямоугольники. И как дойдут механизаторы до этой границы, верите, даже скорость невольно снижают. Да и понятно: ведь люди жили, детки бегали... - Он помолчал, а затем как-то сокрушенно махнул рукой: «Завтра хоть сводку в район не подавай – трактора на то поле перегоняем...»

Мы, родившиеся спустя десять лет после Победы, впервые узнали о войне от наших родителей. В пионеры и комсомол вступали на собраниях у братских захоронений. На торжественных митингах 9 Мая у бронзовых памятников стояли в почетных караулах.

Но в длинные (как нам тогда казалось) ветеранские речи особенно не вникали. Ждали лишь момента, когда грянет салют и можно будет выйти из строя.

Тогда с гиканьем летели мы по поселку на «орешку», не забыв нарвать незабудок у края хлипкой болотины.

Для Алеши.

Я думаю, что именно через него начиналось у моих сверстников осознание той страшной войны, той светлой Победы.

В каждом из сельских домов в заветных коробочках хранились воинские награды наших дедов. На каждой улице жили ветераны. Но только с годами эти люди становились понятнее, ближе, а слова их – не стариковским занудством, а живой памятью, нашей историей.

Однажды по туристической путевке я собиралась поехать в Австрию. Весть эта быстро облетела округу. В день отъезда в наш дом пришел пожилой мужчина из соседней деревни с букетом роз.

- В Австрию едешь? В Маутхаузене, наверное, будешь? Карбышеву от меня цветы положи, к памятнику.

- Так ведь завянут же, Иван Михайлович!

- Ну и что? Все одно – положи. Скажешь: от Кондакова.

И я через пол-Европы везла увядший букет роз. От рядового – генералу. Солдату - от солдата. Мертвому – от живущего.

Они были друзьями. А познакомились там, на каменоломнях страшного лагеря смерти. Вместе делили горечь неволи и скудный хлеб, помогали товарищам в опаснейшей подпольной работе.

После войны Иван Михайлович жил в деревне Остроговицы, часто бывал в школах, рассказывал о войне внукам своих односельчан. Много лет работал конюхом в совхозе имени Ленина. У зоотехников никогда не было проблем с хозяйством, за которое отвечал Кондаков.

В середине 80-х совхоз имени Ленина объединил тринадцать деревень: Новые и Старые Смолеговицы, Котино, Кряково, Морозово, Волпи, Сумск, Яблоницы, Брюховицы, Курск, Остроговицы, Сырковицы, Красницы. Этот список можно было бы продолжить: Городня, Лопец, Красный Токарь. Только нет давно этих деревень в ведении Остроговицкого сельсовета...

Уже 10 июля 1941 года гитлеровцы вышли на западный берег Луги, и нужно было срочно спасать народное добро. Его сумели накопить – район славился немалым числом крепких совхозов, коллективных участников ВДНХ. Возглавил эвакуацию Александр Адольфович Ингинен.

Сын бедного крестьянина, взятого из приюта семьей финских хлеборобов, он с детских лет был прочно связан с землей. Умел косить, ходил за сохой. Его село Визиковское, как и весь нынешний Волосовский район, в свое время было в центре боев за Советскую власть. Дважды через него проходили войска Юденича при наступлении на Петроград. Видел Александр и зверства тех, кто стоял по разные стороны баррикад в гражданскую, и бесстыдные поборы с крестьян, рано узнал, что такое голод.

Ему только исполнилось 19 лет, когда односельчане избрали его председателем правления вновь созданного колхоза. Сегодня лишь из одного этого факта можно уже составить представление об Ингинине.
А потом – учеба в совпартшколе, работа: председателем сельсовета, заместителем директора МТС, заведующим райземотделом, заместителем председателя райисполкома.

И вот – война.

16 августа 1941 года фашисты заняли Волосово. За несколько дней до этого 60 человек из числа партийного и советского аппарата ушли в Глумицкие болота. Они создали там костяк Волосовского партизанского отряда, а командиром его стал Александр Ингинен. Начался отсчет боевых дел.

Уже 7 октября 1941 года Советское Информбюро сообщало:

«Несколько партизанских отрядов, действовавших в оккупированных немцами районах Ленинградской области, за месяц своих действий против немецко-фашистских войск истребили 106 германских офицеров, в том числе одного генерала, 1810 солдат и разгромили штабы двух немецких частей... Под ударами партизанских отрядов находятся железные и шоссейные дороги...»

В числе этих «нескольких партизанских отрядов» был и Волосовский. Зимой 1942 года он располагался на Ухорских хуторах. Отряд наладил прочную связь с людьми, оставленными для подпольной работы в тылу врага.

С помощью населения Ингинен и его товарищи добывали важные сведения для командования Ленинградского фронта. Одна из подпольщиц, О. П. Кустова, жила в деревне Овинцево, около станции Молосковицы. Она вела учет вражеских эшелонов, которые проходили на этом железнодорожном перегоне. По данным, полученным партизанами от Ольги Петровны и от других жителей, наши самолеты разбомбили крупные склады боеприпасов противника в Суминском лесу, в нескольких километрах от Волосова.

Другой надежный помощник, партизан М. И. Роов, также сообщал ценные сведения о фашистах. Устроился он мельником в селе Ухорском. На мельницу приезжали крестьяне из разных деревень и, как водится, в ожидании своей очереди на помол зерна здесь, у распряженных подвод, делились друг с другом своими бедами, рассказывали, где и как ведут себя оккупанты, какие войска и в каком количестве прошли через деревни, куда направлялись, что за часть остановилась на постой.

Мельник покуривал с мужиками, сочувствовал их горестям, ну и выпытывал исподволь интересующую его информацию, а потом, не мешкая, передавал ее в отряд. К тому же он организовывал цепочки связных в окрестных деревнях. И разведывательная сеть партизан с его помощью опутала очень широкий район.

Сегодня трудно сказать, каким конкретно звеном в этой цепи был юный связной Алеша. Понятно только, что выполнял он опасные для жизни задания.

Однажды Александр Адольфович Ингинен показал мне два письма из своего личного архива. Написаны они были аккуратной детской рукой Бори Жеребцова. Вот маленький отрывок: «...скажу вам по секрету, скучаю. Мне было веселее, когда я выполнял поручения своего отца. Помните, я приносил вам записки от папы под Новино?.. И, признаюсь, я завидую своему брату, который продолжает быть в партизанах...»

Новино – это хутор, на котором стоял отряд. Именно в этом месте был разработан и осуществлен план партизан по захвату «языка» - зондерфюрера войск СС 16-й немецкой армии. Показания пленного оказались очень важными.

Осенью 1943 года в отряд передали радиограмму из штаба партизанского движения. На базе отряда предписывалось создать 12-ю Приморскую партизанскую бригаду. Командиром назначался А. А. Ингинен, а комиссаром – Г. И. Мосин, секретарь Осьминского райкома партии.

Подразделения бригады стали нападать на гарнизоны врага, размещенные в станционных поселках и крупных селениях подле шоссейных дорог. Возле станции Вервякин они истребили около 150 гитлеровцев, взорвали мост через Лугу и лесозавод на станции Вруда, приспособленный фашистами для военных целей.

В конце 1943 года бригада насчитывала уже более тысячи бойцов, и в январские дни нового года, когда войска Ленинградского фронта перешли в наступление, она получила приказ: «Оседлайте важнейшие железные и шоссейные дороги... Не давайте ходу вражеским эшелонам и транспортным колоннам ни к фронту, ни обратно».

Ингинен и его боевые помощники сумели парализовать движение фашистских эшелонов на значительном участке Балтийской железной дороги. Под контролем партизан были также шоссейные дороги Ивановское – Сланцы, Сабск – Осьмино – Ляды. Враг метался в поисках путей для подвоза подкреплений и военных грузов, но всюду встречал засады, нес большие потери.

Однажды в штаб бригады поступило донесение разведки: «В Веймарне находится несколько эшелонов противника». Ночной налет на станцию осуществили бойцы под командованием А. В. Исакова, Г. И. Панкратова и А. М. Попова. Три часа шел бой. Народные мстители взорвали водокачку, сожгли большое количество вагонов. В ту же ночь была выведена из строя железная дорога между станциями Молосковицы и Ястребино...

Почему сегодня так волнуют меня эти эпизоды боевых действий волосовских партизан? Почему я стараюсь удержать в памяти имена многих неизвестных мне людей? Вероятно, с годами к каждому человеку приходит необходимость узнавания своих корней, истории своего края. И у меня с годами возникает устойчивое ощущение, что люди, помогавшие выжить моим землякам в годы оккупации, стали мне как бы родственниками.

...А отступавший враг, озлобленный военными неудачами, старался уничтожить все на своем пути. Специальные команды фашистских факельщиков предавали огню десятки деревень. Заполыхали Красный Токарь, Выползово, Городня, Лопец...

Гитлеровцам удалось стереть с лица земли эти населенные пункты, но не память о них.

Живет в тех краях, на территории совхоза имени Ленина, женщина... Когда фашисты вошли в ее родной Лопец, было ей всего 12 лет. Но запомнила она свою деревеньку на всю жизнь:

«Красивым Лопец был. Маленькая речка Лубенка в Черную впадала, пруд в центре деревни. В мае сирень в каждом палисаднике цвела. У нашего дома елка высокая росла, издали ее видно было, по ночам шумела. Я и сегодня с закрытыми глазами покажу место каждого дома. Там Кухтаревы жили, там – Голиковы, Спиридоновы, Голубовичи, Хмелевы... Одни кусты сирени и остались...»

Фашисты согнали жителей Лопца в одну толпу, увезли в Выползово. Но и Выползово сожгли... Старики, женщины, дети разбегались по соседним деревням, уходили в леса под защиту партизан.

После войны люди стали возвращаться в родные места. Вернулись и жители Лопца. Но на пепелище создавать деревню вновь не стали. Кто осел в Морозове, кто – в Яблоницах...

Они встречаются, эти пожилые люди, ходят друг к другу в гости, как родные. Вместе сажают картошку, косят траву, следят за могилками односельчан на деревенских кладбищах. И зовут себя лопецкими, словно фамилия у каждого такая.

Иногда, сговорившись, отправляются на место бывшей деревни. Просто постоят, помолчат и разъедутся, увозя по домам ветки одичавшей сирени... И на митинги 9 Мая к братским могилам эти люди всегда приходят первыми.

...Однажды, в круглую дату Дня Победы, по всему Волосовскому району шло массовое перезахоронение останков бойцов. И нашего Алешу тоже положили в большую братскую могилу у шумной шоссейной дороги. Помню тот торжественный день. Было сказано много взволнованных слов. Мужчины и женщины плакали, и мы, ребятишки, глядя на них, ревели во весь голос.

В то 9 Мая мы первый раз не собрались на «орешке». И вообще больше ни разу туда не ходили. Компания наша распалась...

Возможно, и здравой была та идея – перезахоронения останков безымянных воинов в единые братские могилы. Но ведь Алеша-то не был безымянным. А мы лишились сокровенной ребячьей тайны, нашей заботы. Словно родничок высох.

Я недавно с младшей сестренкой разговаривала. Она про Алешу ничего не знает. И цветы на Ореховой горке ни разу не собирала...

...Который раз вспоминаю тот разговор с совхозным диспетчером. Помнится, поинтересовалась отдачей лопецкого поля.

- Лопецкое поле? В прошлом году засеяли сто девяносто пять гектаров многолетними травами. Нынче – сорок пять гектаров корнеплодов, шестьдесят пять – многолетних трав, двадцать девять – однолетних, сто один – долголетние культурные пастбища.

Говорится как об обычном поле. Только зовут его по имени. По имени деревни.

В светлый День Победы жители ближайших деревень соберутся на братских кладбищах. У кого-то из них боевые ордена, у кого-то – одна скромная медаль «За победу над Германией», принесут самодельные венки из елового лапника и букеты первых голубых пролесок. Станут вспоминать. И радоваться. И горевать. И плакать. Но не будет среди них Ивана Михайловича Кондакова. Давно нет и Александра Адольфивича Ингинена...

А за Морозовом, на лопецком поле, в этот мирный девятый майский день пойдет сев. Томной будет земля на месте бывших домов, светлыми будут семена, уложенные в теплую землю.

А та женщина, что из 75 лет все не может забыть 12, прожитых в Лопце, что горюет всю жизнь по своей первой деревеньке детства, что в Праздник Победы, как и каждый русский человек, накроет в доме стол, позовет друзей и соседей, - моя мама.

Галина Леонтьева
Специально для «Фонтанки»