«Не надо садиться в автобус с депутатами. Вас убьют». Как штурмовали Белый дом в 1993 году

«Октябрьское восстание», «расстрел Белого дома», «черный октябрь» — у трагедии, произошедшей ровно 30 лет назад, много названий. Считается, что сентябрьско-октябрьские события 1993 года случились потому, что требовалась быстрая смена советской модели власти на новую — российскую. В результате такой смены по Москве 3–4 октября поехали танки, люди вышли на улицы с протестами.

По официальной статистике, погибли не менее 158 человек и 423 были ранены. Очевидцы называют другие цифры. «Фонтанка» поговорила с одним из них — депутатом Верховного совета РФ Ильей Константиновым, возглавлявшим тогда исполком Фронта национального спасения. Публикуем его рассказ от первого лица.

«Репетиция расстрела»

После попытки импичмента в апреле 1993 года противостояние между президентом и Верховным советом, длившееся минимум год, достигло апогея. Но когда собравшиеся на Первомайскую демонстрацию с митингом вдруг обнаружили, что маршрут их традиционного движения от Калужской до Манежной площади перекрыт грузовиками, мешками с песком, ОМОНом, ничто, как говорится, не предвещало. Им оставили открытым направление из центра Москвы к площади Гагарина.

Колонна двинулась по разрешенному маршруту, но и его перекрыли усиленные отряды ОМОНа. На этот раз демонстранты отказались повиноваться и ринулись на заграждения и на ОМОН. Те в ответ начали махать дубинками, применили водометы, слезоточивый газ. Митингующие отбивались древками от флагов и транспарантов, в милицию полетели камни.

Остановить это столкновение мне удалось лишь через два часа — с милицейским начальством договорились развести участников в разные стороны. Историки сейчас называют официальную цифру по пострадавшим 200 человек, но, по моим подсчетам (а я ездил по ближайшим больницам), обратились за медицинской помощью около 500 с обеих сторон. Один омоновец погиб.

Никакой надобности в запрете обычного первомайского шествия и митинга не было. Впечатление такое, будто власть провела репетицию перед неизбежным тогда уже неповиновением. Иначе как объяснить, что аналогичный митинг оппозиции 9 Мая был разрешен и прошел без эксцессов?

Указ 1400

После подписания Борисом Ельциным 21 сентября знаменитого указа № 1400 о роспуске Верховного Совета сразу же собрался президиум. На нем было заявлено о неконституционности действий президента. На назначенное президиумом срочное заседание приехал Валерий Зорькин, как председатель Конституционного суда он огласил решение о признании действий президента Бориса Ельцина неконституционными и о том, что это законное основание для отстранения его от власти (в действовавшей на тот момент Конституции была статья прямого действия, по которой, если действующий президент предпримет попытку роспуска законно избранного парламента, он автоматически отстраняется от должности, теперь этой статьи в Основном законе нет). Верховный Совет признал Ельцина низложенным, а его полномочия были переданы вице-президенту Александру Руцкому.

Понятно, что президент и его окружение осознавали, какие последствия вызовет указ 1400, и осознанно шли на столкновение.

Москва митингующая

С 21 сентября по всей Москве то и дело проводились митинги. Началось откровенное давление на депутатов — сначала в Белом доме отключили телефоны, потом свет, воду и в конце концов перекрыли канализацию. Здание обложили колючей проволокой, в него впускали, а из него не выпускали. Тем временем по периметру здания собирались сторонники Верховного Совета, митинговали. Их разгоняли сначала относительно лояльно, потом все более жестко.

Вечером 28 сентября произошло столкновение с протестующими на Красной Пресне, оно началось на улице, а продолжалось уже на станциях метро — людей били на эскалаторе, на платформе. Многие пострадали, среди них Виктор Алкснис — союзному депутату сломали ключицу ударом палки. На следующий день вся эта бойня продолжилась.

Но реакция на жесткость оказалась неожиданной для силовиков — чем жестче они себя вели, тем активнее ширились ряды протестующих, они приезжали из других регионов России, бывших республик — Советский Союз уже распался, но не было еще серьезного разъединения.

Начиная со дня выхода указа о роспуске парламента, предпринимались попытки достичь компромисса: Валерий Зорькин собирал представителей президентской стороны, депутатов, региональных руководителей и предлагал провести одновременные перевыборы президента и Верховного Совета. Потом подключилась Православная церковь во главе с патриархом Алексием. Переговоры даже дали кое-какие результаты. Например, Верховный Совет изрядно разоружили — в подвалах Белого дома тогда хранилось много оружия, оставшегося с путча 1991 года. В здании включили свет, ослабили блокаду. Казалось, накал страстей стихает.

С палками — против ОМОНа

2 октября народ собрался на разрешенный Моссоветом, но запрещенный мэром Лужковым митинг на Смоленской площади. Демонстрантов начали разгонять, но они впервые оказали серьезное сопротивление ОМОНу — рядом было здание со строительными лесами, которые они разобрали: доски и палки пошли в ход против ОМОНа. И тогда прозвучали первые выстрелы в людей. Мне снова пришлось стать переговорщиком — удалось договориться о разведении сторон. Позже выяснилось: стреляли из травматики, раненый мужчина скончался в больнице. В воздухе буквально висело предгрозовое напряжение.

ОМОН пропустил колонну к Белому дому

На третье октября оппозиция назначила большое мероприятие на Октябрьской площади. Я не был в числе организаторов, но на митинг приехал. Манифестантов собралось уже тысяч 15, хоть это и было утро. А с ними — ни одного организатора. Главным организатором митинга называл себя Виктор Анпилов, председатель исполкома движения «Трудовая Россия» — он приехал, позвал собравшихся к проходной завода «Серп и молот» агитировать рабочих за забастовку и уехал. А толпа росла. Я достал мегафон, чтобы организовывать людей и вывести их из центра Москвы — этот путь не был перекрыт. Но мой помощник сообщил, что за оцеплением скопилось еще много пришедших на митинг и их начинают бить. Мы находились рядом с подземным переходом, по нему я и собрался увести этих людей от столкновения и присоединить к основной колонне. Депутату Виталию Уражцеву, создателю союза отставных офицеров «Щит», передал мегафон, попросил руководить выводом от греха подальше уже построенной колонны, пока я схожу за собравшимися за оцеплением. Сходил. Толпой в 200 человек мы вышли из перехода на площадь, и я увидел, что огромная толпа развернулась в прямо противоположную сторону от указанного мной направления. Она двинула прямо на омоновское оцепление. На мой протест Уражцев меня «послал», а толпа продолжала движение. Любой организатор массовых акций знает, что толпа управляемая, когда она стоит. Если началось движение, остановить ее уже невозможно. Она двигалась к Белому дому.

Дорога к мосту была перекрыта двумя рядами прекрасно экипированных омоновцев. И вдруг, представьте, они расступаются и пропускают колонну. Я это видел своими глазами. До сих пор никто не дал мне внятного объяснения, почему Уражцев развернул колонну, почему нам открыли путь на мост. Не исключаю, что кто-то из оппозиции хотел идти на этот прорыв, как и то, что власти приготовили ловушку для защитников Верховного Совета.

Боюсь, правды мы уже не узнаем — расследование событий 21 сентября — 4 октября прекращено в феврале 1994 года по амнистии, объявленной Государственной думой. А документы расследования, по официальной версии, уничтожены. И до сих пор неизвестно, почему кровавые 3–4 октября вообще случились. Повторяю, ни организаторы митинга, ни я, как руководитель Фронта национального спасения, решения идти к Белому дому не принимали.

На пути к нему толпа сметала слабые заслоны полиции: основные силы стянули на Октябрьскую площадь, в других местах стояли в основном курсанты без опыта противостояния толпе, без экипировки.

У Останкино требовали эфира и свободы

У здания Моссовета на углу Нового Арбата и набережной прозвучали первые в этот день выстрелы. Я видел, как один из демонстрантов получил пулевое ранение. Однако заслон все равно прорвали, и у здания Верховного Совета начался грандиозный митинг, в котором участвовали, по моим представлениям, больше 100 тысяч человек.

Сначала прозвучали призывы занять здание мэрии, у которого велся огонь. Это произошло без кровопролития. Но затем Руцкой с трибуны позвал всех на штурм Останкино. Кто-то поехал на машинах, оставленных ОМОНом или милицией с ключами зажигания (любопытно, не правда ли?).

Меня Руцкой попросил поехать в Останкино и добиться от руководства телецентра его выступления в прямом эфире — хотел рассказать всей стране, что происходит в Москве. В Останкино к нашему приезду подготовились — оно было наводнено спецслужбами. Когда я представился и показал депутатское удостоверение офицеру, он поговорил по внутреннему телефону, потом сдернул с плеча автомат, снял его с предохранителя, ткнул мне в грудь и сказал: «У вас три секунды, чтобы убраться отсюда». Так что мои «переговоры», как и переговоры генерала Макашова, закончились бесславно.

А к Останкино продолжали идти люди, их набралось уже тысяч пятнадцать, они требовали эфира для Руцкого, свободы и запрета на президентское вещание. А вечером, когда митингующие не получили никакой реакции в ответ, начался таран стеклянных дверей Останкино грузовиком. Я не видел момента начала стрельбы. Когда грузовик пошел на таран, понял, что дело пахнет керосином, и вжался в проеме между окнами первого этажа здания, в которых были видны вооруженные люди, — чтобы оказаться в «мертвой зоне» для них.

Услышал хлопок, а потом начался шквальный огонь с двух сторон — 46 человек погибли, 150 получили пулевые ранения. Среди них были и журналисты, в том числе иностранные, медики, вывозившие раненых. Потом подъехали бронетранспортеры и оттуда тоже открылся огонь, под него попадали все, даже случайные люди.

А на рассвете начался штурм

День 3 октября закончился. Я поехал в Верховный Совет, переночевал в кабинете, а ранним утром 4 октября начался штурм Верховного совета. Проснулся от стрельбы — из окна ничего не было видно, оно выходило во двор. Выскочил в коридор — и там в окнах увидел вооруженных людей и бронетехнику. Стреляли по Белому дому. У окна стоял крупнокалиберный пулемет защитников совета, но из него не стреляли — хотя оружия хватало, мне сказали, что Руцкой запретил открывать огонь. Может, отдельные защитники и стреляли, но от выстрелов из Белого дома не погиб ни один человек. Я это знаю точно. Когда был подследственным и сидел в Лефортово, как положено по УПК, знакомился с материалами дела, в том числе с заключениями экспертиз — и оружейной тоже: погибшие и раненые пострадали от оружия не из здания Верховного Совета.

Вспоминать ту бойню, что я видел своими глазами, страшно — наших защитников с палками и бутылками с бензином расстреливали, давили бэтээрами, в коридорах здания лежали убитые и раненые. А потом начался расстрел здания из танков, стоявших на мосту.

Депутаты, обслуживающий персонал укрылись в зале заседаний Совета национальностей — в центре здания без окон — это самое безопасное место. И тут увидели на трибуне вместе с Русланом Хасбулатовым полковника «Альфы», который сказал что-то вроде: «Господа депутаты, вам надо сдаваться на милость президента, в противном случае вы будете ликвидированы». Мы приняли решение сдать оружие и выходить.

Я вышел из Белого дома, увидел автобусы, в которые грузили депутатов, и закурил. Подошел офицер «Альфы» в специфическом снаряжении, мы таких называли водолазами — полностью закрытые. Спросил фамилию, попросил удостоверение и сказал: «Вам нельзя садиться в автобус. Вас убьют». Я удивился, спросил, чье это распоряжение, он посоветовал догадаться самому. «Что же делать?» — спросил я. И услышал: «Уходите». Но как — кругом все перекрыто, в оцеплении стоят вооруженные люди? Со мной было двое моих помощников, спаситель провел нас через два оцепления, а через третье уже не пошел — надо было возвращаться. Мы зашли в какой-то подъезд, из окна верхнего этажа на лестнице всю ночь с 4 на 5 октября наблюдали, как в Белом доме велась перестрелка.

Когда самое дальнее, третье оцепление было снято, я добрался до друзей и скрывался у них, знал, что есть ордер на мой арест. Арестовали меня на улице и на 4 месяца закрыли в Лефортово».

Записала Ирина Багликова, «Фонтанка.ру»