В лунном сиянии смерть серебрится: прощание с «проклятым поэтом» в фильме «Балабанов. Колокольня. Реквием»

В прокат выходит документальный фильм Любови Аркус «Балабанов. Колокольня. Реквием», рассказывающий о последних двух годах жизни Алексея Балабанова, охарактеризованного в прологе как «единственный по-настоящему народный режиссер новой России». Упомянутая в названии колокольня — это мистическая «колокольня счастья из последнего балабановского фильма «Я тоже хочу», рухнувшая на сороковой день после того, как Балабанов умер в Сестрорецке 18 мая 2013 года.

Фильм начинается с одного из знаменитых балабановских «проходов» — часто кажется, что у этого режиссера герои больше ходят, чем говорят, и его самый знаменитый герой, Данила Багров, сыгранный в «Брате» Сергеем Бодровым-младшим, не исключение. Пока он идет среди петербургской толпы в своем свитере, закадровый голос Любови Аркус поясняет, что Балабанова «узнали и полюбили после «Брата», фильма, в котором страна увидела героя нового времени». Сразу хочется поспорить с чересчур возвышенной трактовкой этого героя не как просто бандита, защищающего прежде всего себя и «своих», а как «русского Робин Гуда и борца с несправедливостью», которого режиссер «дал в заступники многомиллионной, погруженной в тотальную нищету и криминальный беспредел России».

Впрочем, наблюдение о том, что брат Данила «с ангельской невинностью в глазах топит в крови несправедливость нелепой русской жизни», возражений не вызывает. Да и вообще, авторская субъективность — самое ценное даже в школьном сочинении, а уж в киноведческом эссе, каким отчасти является фильм «Балабанов», она тем более уместна, и более того, желательна как свидетельство любви к объекту исследования. Для него автор фильма выбирает не так много балабановских произведений, предпочитая не обилие цитат, а их точность, необходимость для иллюстрации своих наблюдений, среди которых есть и очень оригинальные.

Например, о том, что дети играют в балабановском универсуме особую роль: «Они здесь заложники того мира, который делает из людей уродов. В те редкие моменты, когда дети появляются, они поют, подавая знак беды». Моментов с детьми и правда у Балабанова много не вспомнишь, но процитированная Аркус песня «В лунном сиянии», которую поют под гармошку сиамские близнецы в фильме «Про уродов и людей» (его сам режиссер называл своим любимым), производит такое же инфернальное впечатление, как песня «На маленьком плоту» в «Грузе 200», и служит фальшивой музыкальной декорацией леденящего экзистенциального ужаса.

Школьное сочинение для ребенка Аркус диктует чуть позже, во второй половине фильма, где киноведение вытесняется хроникальными съемками. На кухне у Балабанова в семейном кругу заходит разговор о «Превращении» Кафки. «Как мог человек быть таким больным, чтобы такую книжку написать…» — говорит Балабанов, восхищаясь гениальностью писателя. Наверняка не один неподготовленный зритель, выходя например с «Груза 200», бормотал что-то подобное о режиссере, хотя и не в совсем комплиментарном смысле, и Балабанов с подачи Аркус тут же с готовностью соглашается, что и он сам, безусловно, «больной на голову».

Их полушутливый диалог заканчивается выводом, что это, в общем-то, обязательное условие для художника, и Аркус принимается диктовать балабановскому сыну, которому нужно исправить двойку по литературе: «Вот, Петечка, особо себе пометь: у твоего папы сознание «проклятого поэта», классическое. Папа говорит, что здоровый человек не может обнаружить в искусстве принципиально нового содержания — я перевожу это на язык, которым можно это изложить в сочинении. Потому что искусство — это прорыв из нормы в новые смыслы. Для того чтобы этот прорыв осуществить, нужно иметь некую аномалию».

Поза «проклятого поэта», однако, часто требует натужной демонстрации своей ненормальности, а уж чего Балабанов напрочь был чужд, так это позерства, понтов, пафосных жестов и риторических фигур. Фильм Аркус вообще развеивает ложное впечатление, которое могло сложиться у поверхностно судящих зрителей о Балабанове как о психически неуравновешенном, мрачном и угрюмом мизантропе. Создатель «Брата» предстает как мягкий, добрый, интеллигентный и очень открытый (как характеризует его продюсер Сергей Сельянов) человек, никогда не повышающий голос (и даже на съемочной площадке — очень редко).

В одном из самых комичных эпизодов «Балабанова» — на встрече с молодежью в книжном магазине «Порядок слов» — один строгий юноша требует, чтобы режиссер говорил громче и даже журит его за «неуважение» к собравшимся, но и тут Балабанов реагирует со своей обычной кротостью: «Я не говорю громко никогда, а если мне приходится орать, это другая эмоция» и смиренно выдерживает наивные детские вопросы: «А вы считаете, что счастье с возрастом проходит?» («Да»), «А что вас радует в жизни?» («Ничего»), «И как жить дальше?» На последний вопрос режиссер, по обыкновению немногословный, дает более развернутый ответ: «Мне сказали, что я умру, полтора года назад. Пока еще чего-то там не оторвалось, но скоро оторвется».

Эту реплику Балабанов произносит опять-таки без всякой рисовки и кокетства, не как «проклятый поэт», рвущийся навстречу гибели, а просто потому, что он действительно об этом думает, наверное, много и часто. И потому сам снял себя в фильме «Я тоже хочу» в роли умирающего режиссера.

Но предоставим слово киноведу Любови Аркус: «Узнав о своем диагнозе, Балабанов пишет сценарий фильма «Я тоже хочу» про некую зону, похожую на пространство ядерной зимы. Посреди нее стоит колокольня счастья. Оказавшись в ней, из реальности, которая для идущих сюда сродни аду, можно попасть прямо на небо». Любовь Юрьевна, киновед очень эмоциональный, взволнованный, страстный, слегка преувеличивает: «пространство ядерной зимы» — это обычный среднерусский зимний пейзаж, очень живописный и умиротворяющий в режимном закатном освещении. И никакого такого уж «ада» нет в жизни персонажей, которые объясняют свою маету просто и обыденно: «Че такой мрачный?» — «Жизнь...» Обычная жизнь, утратившая смысл самым обычным, можно сказать, естественным образом, когда стало понятно, что тебя в нее выпихнули совсем не для счастья.

Балабанов, наверное, это понял давно, возможно, еще до того, как снял свой первый полный метр «Счастливые дни». Его Аркус и Балабанов смотрят, лежа на диване, перед тем как отправиться на съемки сцены с колокольней счастья, — отличная режиссерско-киноведческая идея, позволяющая перекинуть мостик между первым и последним фильмом и как бы проследить тему недостижимого счастья в творчестве Балабанова.

Ближе к финалу ее завершает старый балабановский рассказ, найденный в его записях женой, Надеждой Васильевой, и слушая, как его читает Любовь Аркус, трудновато удержать слезы даже самому черствому человеку: «Здравствуй! — сказали тебе, когда ты пришел в этот мир. Тогда ты не понял и закричал. Ты просто закричал, и они улыбнулись. Ты сказал «Здравствуй» на своем языке, и они догадались об этом. Шесть первых лет я прожил счастливо. Но однажды я узнал, что когда-нибудь мне придется сказать «Прощай». Я не помню, как это было, но вдруг я понял, что кривоногий медвежонок уже не будет встречать меня, я больше не буду надевать большую папину шляпу и кататься по комнате на велосипеде, потому что всем им я когда-нибудь скажу «Прощай». Вечером я забрался под одеяло и долго плакал».

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»