Елена Рогова: У нас нет внятной экономической политики (фото)

К 2019 году у России будет самый плохой бюджет в новейшей истории - с 1999 года. И не поможет даже пресловутый рост ВВП - один из главных фетишей правительства. Такой прогноз даёт Минфин. Что с нами будет через два года - «Фонтанке» рассказала экономист Елена Рогова.

По прогнозам Минфина, к 2019 году доходы федерального бюджета ужмутся до 20-летнего минимума. Не в абсолютном, конечно, выражении, но по отношению к валовому внутреннему продукту – ВВП, который у нас хоть и не удвоился в «тучные» годы, но серьёзно подрос. Иначе говоря, доходов-то будет больше, чем в 1999-м. Но за 20 лет мы привыкли к другому уровню жизни. Год назад профессор Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге, руководитель департамента финансов Елена Рогова в разговоре с «Фонтанкой» немного остудила оптимистов, дававших прогнозы на 2016-й. Теперь мы попросили её оценить пессимизм Минфина.

- Елена Моисеевна, о чём говорит соотношение между ВВП и доходами бюджета, в какой степени именно их соотношение характеризует состояние экономики?

– Это показывает, что по отношению к тому, что в стране производится и продаётся, недостаточно доходов. То есть то, что мы продаём, не генерирует доходов бюджета. Ну а доходы бюджета, как вы понимаете, это формирование всех наших платежей из бюджета.

- То есть то, что производится и продаётся в стране, население этой страны не может в нужном количестве покупать?

– Нет, ВВП же учитывает всё, в том числе даже некоммерческие организации, – не только высокодоходные отрасли. Раньше у нас бюджет был в значительной степени нефтегазовым, потому что были высокие цены на нефть, и предприятия генерировали высокие продажи. Применительно к нефтегазовым предприятиям – это ещё и налоги, связанные с их спецификой. Сейчас эти доходы в бюджете частично выпадают. Нефтегазовых доходов становится меньше.

- Значение ВВП, которым правительство оперирует, говоря об уровне экономики, это ведь цифры довольно лукавые. Мы называли себя по уровню ВВП в семёрке ведущих стран мира, но при этом не учитывали, что у нас и население гораздо больше, чем в странах, которые мы опередили. Как надо определять ВВП, чтобы это значение объективно отражало развитие экономики?

– В идеале, чтобы говорить о развитии экономики, надо смотреть на добавленную стоимость. Но если рассматривать именно ВВП, то, во-первых – подушевой, во-вторых – по паритету покупательной способности. Условно говоря, в пересчёте на курс доллара и на то, сколько люди могут купить, исходя из определённой методики подсчёта, у нас это потребительская корзина.

- Может ли в стране, где уровень жизни в целом падает, ВВП расти за счёт того, что, например, страна воюет?

– Конечно. Военные расходы на войну тоже будут увеличивать ВВП.

- Что влияет на эту величину у нас? Спрос, как нам уже объясняло правительство, падает, импорт падает, а ВВП медленно, но растёт.

– Я бы не сказала, что спрос падает сильно. Он просто несколько меняется по структуре. Кроме того, ВВП у нас растёт ещё и за счёт роста номинальных цен. Мы же не корректируем его на инфляцию, но цены-то растут. Нефть и газ по-прежнему всё-таки играют значительную роль. А есть ещё ненефтегазовый сектор, и здесь достаточно существенно растут цены. Получается, что в номинальном выражении ВВП растёт. Но сейчас мы даже не знаем, будет ли у нас даже такой рост. Если и будет, то очень незначительный. И уровень жизни он никак не отражает. Потому что цены, повторю, растут, а уровень жизни падает.

- Данные Минфина тоже говорят о том, что в бюджете растёт доля ненефтегазовых доходов. Получается, что это не от снижения нефтяной зависимости, а только за счёт роста цен?

– Нет, не только. Вырос спрос, например, на удобрения, на продукцию химической промышленности. Есть положительная динамика по металлургической промышленности. У меня нет свежей статистики, но достаточно много предприятий в этом году фиксируют рост выручки. Это и машиностроение, и электроэнергетика, и пищевая промышленность, в которой потенциал ещё до конца не исчерпан. Экспорт зерна в этом году будет достаточно существенным. Выручка растёт. Понятно, что это происходит за счёт роста цен. Но вот мы посмотрели сейчас по Петербургу – и картина достаточно интересная: прибыль предприятий в среднем выросла на 7,6 процента, а цены – на 6,7 процента. То есть в основном, конечно, прибыль идёт за счёт роста цен. Но немного – ещё и за счёт того, что предприятия учатся эффективнее работать.

- Это эффект, который мы видели в 1998 году?

– Ну, пока ещё не так, как 98-м…

- Я имею в виду – тенденция такая?

– Да, тенденция такая есть: бизнес ищет непроизводительные расходы, смотрит на инвестиционные проекты, старые закрыли – новых не начинают. То есть пытаются экономить, но экономить правильно. Не всё сокращают, а только то, что не приведёт к ухудшению. В тех отраслях, которые я вам назвала, такая тенденция есть.

- Это положительное влияние кризиса?

– Это, конечно, не приведёт к существенному перелому в кризисе, но это означает, что предприятия адаптируются. В этом смысле – да, положительное влияние. Если бы кризиса не было, они бы этого не начали.

- Значит, правда, что пресловутое «дно», которое всё время ищет наше правительство, мы действительно нащупали и, как минимум, сидим на нём?

– Не люблю я про «дно»…

- Ваши коллеги вообще о нём говорить не любят, зато любит правительство. И хочется уже понять, в каком месте мы находимся.

– Мы живём в условиях глобальной экономики, страна очень сильно завязана на экспорт сырья, и никто не знает, что дальше будет с ценами на нефть. Да – нефтегазовых доходов у нас сейчас мало. Но их доля в формировании бюджета достаточна для того, чтобы при снижении мы свалились и с того «дна», на котором сидим. Так что давайте не будем про «дно». Понятно, что экономика находится сейчас в состоянии долгой рецессии. И пока никаких признаков восстановления я не вижу.

- А как должны выглядеть признаки восстановления?

– Должен быть зафиксирован устойчивый рост. И не по одной отрасли, а по широкому кругу отраслей. Рост рынка, рост кредитования, спрос на потребительские товары. Это то, чего сейчас нет. Рынки сжались. Если говорить о финансовых институтах, то для промышленности важно увеличение количества банковских кредитов, активность на рынках лизинга. Не сказать, что всё это умерло, но находится в застое.

- Устойчивый рост – это в течение какого времени?

– Хотя бы три-четыре квартала.

- Целый год?

– Хотя бы так. Пока мы даже этого не видим. Если будет, скажем, один квартал роста, то это может означать фактор сезонности, например. Или то, что отчётность закрыли. Обычно такие сезонные колебания и происходят.

- Что происходит сейчас, с весны – и до сих пор? Рубль приподнялся, в июле наблюдалась даже дефляция, цены, как нам говорят экономисты, снижались. Это за счёт чего?

– А это и есть отчасти фактор сезонности. В третьем квартале всегда снижается деловая активность, плюс – появляются фрукты-овощи, цены в целом снижаются.

- И когда кончится это счастье?

– Думаю, в четвёртом квартале и кончится. Но есть ведь и второй фактор: Центробанк очень активно предпринимал шаги к тому, чтобы с инфляцией справляться. Он очень аккуратно опускает учётную ставку – только тогда, когда понятно, что все спекулятивные движения уже сделаны. За весь год – полпроцента, это несущественно. То есть играет роль политика Центробанка, который достаточно жёстко заявил, что основная цель – снижение инфляции.

- Какой должна быть инфляция?

– В перспективе должно быть 4 процента, в этом году – шесть-семь. На самом деле, я думаю, будет побольше, но уже близко к таким значениям. То есть Центробанк борется с инфляцией. Это означает, что есть определённая установка и на валютном рынке, и по налогам, и по учётной ставке. Всё это работает.

- Это всё Центробанк из каких соображений делает? Экономических или политических, чтоб перед выборами людей не волновать?

– Наверное, это не надо разделять. Политика консолидации, экономии, жёсткая монетарная политика сейчас, наверное, не очень хорошо воспринимается обществом. И мы уже видим эту полемику. Мы видим, что с одной стороны – заморожены пенсионные накопления, с другой стороны – премьер говорит, что надо выполнять социальные ожидания…

- Это он так будет говорить до 18 сентября.

– Ну, конечно. Но с экономической точки зрения политика жёсткой экономии правильная. Другое дело, что борьба с инфляцией ни к чему не приведёт, если при этом не поддержать те отрасли, которые потом дадут вектор роста. И это не нефть и не газ.

- Вы видите, чтобы какие-то из этих перспективных отраслей у нас поддерживали?

– К сожалению, не вижу. Хотя разговоров об этом очень много. Но инфляция у нас очень высокая. Другие растущие страны развивались при гораздо меньшей инфляции. Это – одна история, а другая – должны поддерживаться технологии, которые обеспечат уже при низкой инфляции рост производительности, появление новых технологий. К сожалению, не вижу я этого. И боюсь, что может возобладать совсем другая точка зрения: давайте просто дадим промышленникам денег. Она существует, как вы знаете.

- Цены на нефть падают, а Центробанк держит курс рубля – в итоге нефтедоллары дают меньше рублей. А расходы в бюджете рублёвые, правительство переживает, что денег нет. Тогда в чём польза для бюджета от поддержания низкой инфляции?

– Действительно, низкую инфляцию можно поддерживать только в расчёте на то, что структура бюджета будет меняться. Об этом всё время и говорят Кудрин и другие сторонники жёсткого монетарного курса. Высокая инфляция – это хорошо для экспортно ориентированной экономики: выручка в долларах, бюджет в рублях, всё прекрасно. Но пока мы импортируем больше, чем экспортируем. Даже сейчас. Инфляция снижает уровень жизни населения, увеличивает издержки предприятий, не даёт даже теоретически проявиться факторам эффективности и производительности. Стране нужен рубль, на который можно что-то покупать, за который можно что-то продавать.

- Замкнутый круг: для эффективности предприятий нужна низкая инфляция, но если низкая инфляция – людям не на что покупать продукцию этих предприятий.

– Поэтому сейчас и выбран курс на жёсткую экономию и изыскание денег в бюджете. Другой путь был бы ещё хуже. Напечатать деньги и раздать их бизнесу? А где гарантия, что эти деньги будут потрачены эффективно? Они, скорее всего, будут просто поглощены или вывезены из страны.

- Но можно же давать – и контролировать?

– Это мы уже проходили, у нас уже была жизнь при плановой экономике, и это привело к тотальному дефициту. Поэтому я до некоторой степени согласна с тем, что делает Центробанк. Во всяком случае, другого пути сейчас нет. Понятно, что ситуация будет достаточно тяжёлая. Это прогнозируется, да и сами мы уже это видим. Но ведь и другие страны через это проходили. Надо искать варианты сокращения непроизводительных расходов, но этим, по большому счёту, никто не занимается, хотя разговоров много.

- При таком развитии событий, которое прогнозирует Минфин, правительство пойдёт на сокращение военных расходов?

– Сложная история. Мы же точно не знаем военных доходов, есть только какая-то общая картинка по экспорту вооружения. По таможенной статистике мы знаем, что объём экспорта вооружений составил, если не ошибаюсь, 15,2 миллиарда долларов. Расходы в бюджете плюс то, что шло предприятиям по целевым программам, высокие. Важно, что они высокие по отношению к ВВП: порядка 17 процентов. Это гораздо выше, чем в других странах нашей лиги. И Россия продолжает вести какие-то боевые действия, мы базу создаём в Сирии, учения там проводим и так далее. Всё это вещи очень дорогостоящие. Потому что многие технологии придётся создавать с нуля, без всякой кооперации. Я думаю, что военные расходы будут как-то пересмотрены, но – косметически. Чтобы они были пересмотрены реально, нужна политическая воля. При нынешней военно-политической риторике это вряд ли возможно. Хотя надо бы. Мы не можем себе позволить сейчас таких расходов.

- Где ещё можно подужаться?

– Надо смотреть расходы на содержание государственного аппарата. На федеральные целевые программы – какие-то приостановить. Есть много непроизводительных расходов, которые надо сократить. Сейчас этим поиском занимается Счётная палата, но делает это как-то криво. Она наезжает на статьи, о которых и без поиска принято считать, что там есть непроизводительные расходы, хотя на самом деле это не так. Был «наезд» на особые экономические зоны, на программу поддержки университетов «5 – 100» и так далее. Но это всё расходы, во-первых, далеко не смертельные по доле в общем бюджете, во-вторых, в перспективе они как раз производительные. Конечно, если все деньги на поддержание особых экономических зон уходили на корпоративы – это другая история. Но нужен качественный аудит. Зато мы построили космодром, которым нельзя пользоваться. И там были выявлены чудовищные «левые» расходы.

- На фоне этого поиска денег для бюджета очень странно выглядит история с «Платоном»: грузовики обложили сборами в пользу оператора системы, но освободили от транспортного налога, который шёл как раз в бюджет. Это что за манёвр?

– А это перевод денег из государственного кармана в окологосударственный. Если начнут реализовывать «закон Яровой» так, как сейчас предлагает Ростех, на деньги Пенсионного фонда, будет то же самое. Только дополнительные издержки – ни новых рабочих мест, ни доходов для бюджета, только расходы. Совершенно безумная идея и вредная.

- И самый простой способ сэкономить – это на пенсионерах.

– Есть ещё приватизация. Но и этим никто не занимается.

- Вы несправедливы. У нас выходом из кризиса занимается куча народу: советники президента, экспертные советы, они пишут какие-то программы…

– Для поиска путей выхода нужна прозрачность и в наполнении бюджета, и в его исполнении, чтобы можно было понять, куда деньги-то уходят. Кроме того, должно проходить серьёзное обсуждение на основе аналитики. Ничего этого нет. Из всех институтов, которые ищут какую-то аналитическую поддержку, я знаю только Центробанк, по большому счёту. Там действительно создано аналитическое управление, там обрабатывается большое количество данных и так далее. Но я не вижу этого на уровне правительства, оно, мне кажется, закуклилось. В этом проблема.

- Вы сказали, что и другие страны проходили через такое. А в этих странах бывало так, чтобы с проблемами боролся только Центробанк? И чтобы подобные проблемы пытались решить только монетарными способами – только деньгами?

– У нас и нет других способов. У нас нет внятной экономической политики. У нас нет внятной экономической стратегии. И это даже не предлагается. А надо искать пути повышения производительности, пути развития экономики по широкому кругу отраслей.

- Я всё жду, когда вы скажете слово «реформы».

– Так и скажу! А что делать? Слово страшное, хоть и затасканное у нас, но что ещё делать? Без этого никуда.

Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»