«Золотая маска» начнется в Петербурге, на спектакле Валерия Фокина (фото)

В Международный день театра, 27 марта в Москве по традиции стартует главный смотр российского театрального искусства — фестиваль «Золотая маска». Но за день до этого, 25 марта, драматическое жюри Премии приедет в Петербург, чтобы здесь посмотреть один из спектаклей-номинантов: «Ваш Гоголь». Его режиссер, художественный руководитель Александринки Валерий Фокин объявил спектакль невыездным. И, как он объяснил «Фонтанке», это не поза, а художественная необходимость.

- Чем вызвано ваше не слишком стандартное решение не вывозить номинированный на «Золотую маску» спектакль «Ваш Гоголь» в Москву, а пригласить жюри в Петербург, на седьмой ярус Александринского театра, где идет спектакль?

- В этом спектакле пространство – особое. Его вот так вот взять и изменить, переехать в другое - очень тяжело, почти невозможно. Хотя мы и придумали с художницей Машей Трегубовой выездной вариант.

- То есть, сначала все же думали, что поедете?

- Думали что поедем, «Золотая маска» очень активно зазывала. Но в последний момент мы все же решили от этого отказаться. Потому что заменить выход героя на крышу театра непосредственно к знаменитой квадриге Аполлона проекцией полета над Петербургом, - это, конечно, ерунда, поскольку все равно не достичь такого чувственного ощущения воздуха, города. Так что я сказал: нет, ребята, извините, так дело не пойдет. Одно дело за границу ехать – там проекции полета над городом вполне достаточно. Но здесь, для нас, с детства знакомых с Гоголем и знающих, какую роль в его судьбе сыграл Петербург, - нет. Тем более, в Москве есть люди, которые уже видели спектакль здесь. Я помню историю, которая произошла со спектаклем Александринского театра «P.S.» режиссера Григория Козлова. Я этот спектакль видел здесь. Но когда они привезли его в Москву и играли в филиале Малого театра, совершенно убогом, когда раскрылся занавес в зал (поскольку зрители располагались на сцене), и мы должны были восхититься этой театральной историей, - ничего не получилось. Люди, смотревшие в первый раз, высказывали мне свое недоумение. Есть спектакли, в которых пространство играет очень важную роль - самой своей атмосферой, неформулируемой тканью. В случае со спектаклем «Ваш Гоголь» это так. Речь идет о чердаке театра, в котором бывал Гоголь. В выходе героя на эту крышу, к этой квадриге есть уход и растворение в этом городе, - никакая проекция никогда такого эффекта не заменит: не он же будет летать, а камера. Это же не Шагал. С другой стороны, мы везем на «Маску» еще один спектакль - «Счастье» Андрея Могучего. Вот он прекрасно разместился на сцене МХТ у Олега Табакова.

- А как у вас вообще возникла идея показать Гоголя в последние моменты его жизни? Когда смотришь спектакль, создается ощущение глубоко личного, в чем-то даже интимного высказывания.

- Конечно, это работа очень личная. Связанная прежде всего с тем, что я долго к ней шел. Взять и поставить такой спектакль, не имея такого багажа гоголевских постановок, было бы невозможно. Нужно было попытаться Гоголя освоить со всех сторон, зайти слева, справа, - когда ты много лет этим занимаешься, то понимаешь, что это совсем другая фигура, чем мы ее частенько себе представляем. И изначальный мой импульс состоял именно в том, чтобы рассказать про другого Гоголя, не про того, который нам привычен. Школа наша очень помогает представить нам этого автора только комедиографом, только смешным, юмористом. А вот его изнанка, его страдания, его боль по поводу себя, по поводу непонимания окружающими, что он совершенно другой человек – более серьезный, более воспалительный, - по сей день остаются закрытыми. Мало кто знает, как терзал его тот факт, что по Руси за ним ходит слава физиономиста-сатирика, - а эта его горькая подкладка его личности существовала с юных лет, потому что он был очень замкнутым человеком и плюс еще в нем была гипертрофированная религиозность – в том смысле, что он мучился борьбой страстей, стремился, чтобы религия вытеснила его пороки. А пороком он, в первую очередь, считал свой талант сатирика. И тут встает другой вопрос: а можно ли этот его дар назвать пороком? Ведь получилось что, как только он стал вытеснять свою уникальную способность схватывать смешное в человеке, как только попытался создать положительного героя, он тут же стал терять свой дар. И всё это вылилось с трагическую ситуацию.

Вот хочет он, к примеру, сделать Чичикова положительным героем, а он не делается. Хочет его облагородить, показать, что он изменился в лучшую сторону, а он не меняется, он становится фальшивым, говорит слова, которым даже сам не верит. Вот этот разрыв между даром сатирика и своим желанием стать до конца положительным, светлым, белыми, Гоголь так и не смог в себе преодолеть. Это очень интересный феномен, который всегда меня интересовал. Потому что борьба внутри Гоголя была истинно трагической. Мне было очень важно обнаружить эти его «невидимые миру слезы». Но очень важно и то, как он пришел к этой исповеди последних минут жизни – не важно, минут, часов. Важно, что тут, с одной стороны, вся жизнь проносится перед глазами, а с другой – он выходит на тот монолог, где рассказывает, как не захотел быть сатириком, как сознательно от этого отказался, решив превратиться в проповедника. Многие ведь считают, что он в каком-то истерическом порыве сжег второй том «Мертвых душ». Мало кто понимает, что это был сознательный акт отречения от себя – он сжигал не столько бумагу, рукопись, сколько себя прежнего, думая, что он через это обновится. Но ничего не получилось. По-моему, у Бердяева есть точные слова о том, что каждому дается свой дар. Свой. И для нас, людей, не было бы лучше, а было бы только хуже, если бы дар Серафима Саровского был передан Пушкину и наоборот. Потому что каждый должен отрабатывать свои способности, свой талант. А Гоголь начал это путать – свою жизнь и свое предназначение в творчестве, в литературе. Не без советчиков, разумеется: сохранились весьма противоречивые сведения о духовном отце Гоголя, отце Матвее, но сумасшедшим с крестом, как пытались представить его в советские времена, он не был. Когда я начал о нем читать, оказалось, что это очень серьезный, требовательный, в том числе, и к себе человек, и при этом человек очень интересный. То есть, конечно, Гоголя к его роковому решению подталкивали, но напрямую никто ему не говорил, что он должен с литературой завязывать, он сам решил это для себя.

- И мысль эта оказалась, совершенно роковой и дьявольской, если в христианской терминологии?

- Вот именно. Об этом я и хотел сказать в спектакле – что в результате вот этот его уход, к которому он сам себя подтолкнул, доведя фактически до нервного срыва, до психических откровений, - этот уход оказался ловушкой, действительно, дьявольской. Гоголя, что называется, подцепили. Он попал в западню. Вот, скажем, Гоголь очень не любил себя вспоминать молодым, любителем веселых вечеринок, итальянской еды… Но на самом деле, он обладал этим даром, этим жизнелюбием. И когда он писал о том, что я все недостатки и многих смешных персонажей беру из себя, он не врал. Да, он брал их из себя, но это и был его уникальный дар, и он его, в общем, предал. И сразу предал Того, кто дал ему этот дар. Мгновенно. Конечно, ловушка была непрямой – мы же знаем, что часто эти соблазнения могут идти и от имени Бога, и под прикрытием праведных идей, мыслей, направлений, но нам-то кажется, что мы правильно идем, и мы покупаемся на эти идеи.

- Идея по поводу чердака Александринки когда возникла? И как вы нашли начинающего московского театрального художника Марию Трегубову?

- Про пространство мне сразу было очевидно. Я понимал, что это не может быть спектакль на большой сцене, а мне как раз хотелось сделать спектакль в камерном пространстве, потому что я много лет этого не делал. Но я понимал, что это пространство возможно распахнуть в обе стороны. Во-первых, в живописный цех, который за стеной. Во-вторых, что меня грело, - из него есть выход на крышу. То есть, я видел, как это пространство можно из автономного-театрального сделать каким-то другим, расширить. А что касается Маши, то я видел ее работы в Москве, с режиссером и художником Дмитрием Крымовым, и мне совершенно очевидно было, что это способная девушка-художник, и дар у нее - как раз живописный, цветовой, колористический, неожиданный, она любит трюки с этаким гротесковым смещением, чувствует игровую природу, схватывает ее, развивает. Эта ее способность оказалась в данном случае очень важной, потому что тут же нет пьесы, это сценарий, состоящий из этюдов, сочиненных сцен – все идет от Гоголя, от вспышек его сознания.

На каком-то этапе очень логично возникли маленькие люди: я понимал, что, если я возьму обычных артистов, они, конечно, сыграют точнее, чем эти маленькие, но тут же надо показать нечто вроде предсмертного бреда или полубреда. Так что люди, равные с героем по росту, не дали бы такого эффекта, а эти – они мельтешат перед его глазами, облепляют его, почти ползают по нему – и создают то искривление реальности, которое иными способами не достичь. А с Машей было работать очень легко и интересно, думаю, я сделаю с ней еще спектакль.

- А что было в выездном варианте?

- Там был сделан туннель - белый, закрытый, а сверху раздвигался потолок – возникал эффект проекции. Этот вариант вполне хорош, но это чисто автономное пространство – гораздо более театральный вариант. Он накладывает отпечаток и на артиста, на Игоря Волкова, от него требуется играть с еще большей физиологической правдой. Потому что, когда ты в такой, подчеркнуто-театральной среде, когда вокруг балаган, то достичь нужного эффекта можно только через жесткий контраст, если очень достоверно показать человека-мученика, из которого течет кровь. Это актерски очень сложно. Хотя я доволен тем, как играет Игорь Волков. Кстати говоря, за ним тоже всегда было клише комедийного, характерного артиста, а мне хотелось его развернуть, убрать театральные проявления, сделать так, чтобы он раскрылся в своей личной боли. И для меня это тоже было важно, потому что мне нужен был Гоголь, который как раз пытается сорвать с себя свою маску, стать самим собой. Надо сказать, что Игорь понимает, о чем речь – он умный артист, причем умный именно как профессионал, а то у актера, знаете, бывает такой неумный ум, который выражается в желании поболтать, цитатами пожонглировать, но все это совершенно не применимо в профессии. Волков же как раз свои знания пропускает через себя. В результате спектакль вывел на размышления о том, что все мы носим маски. И я тоже – хотя с годами, мне кажется, я всё меньше прикрываюсь.

Вообще театр всех нас толкает на проявления, нам чуждые. Почему я больше люблю репетиции, чем спектакли? Потому что на репетициях ты можешь вслух думать, а, думая, ты имеешь шанс прорваться к тому, что обнаружишь себя таким, какой ты есть – обнаружить, что именно ты на самом деле любишь, что не ненавидишь, во что веришь. Высшее достижение – это когда компания репетирующих людей перестает стесняться, стыдиться друг друга. Это бывает очень редко и со временем любая театральная компания распадается, но какой-то период театр становится больше, чем работа, пусть даже любимая, он становится способом познания себя и через себя – мира. Ты обнаруживаешь в себе вещи, которые ты прячешь. И как раз работая над спектаклем «Ваш Гоголь», я понял, что в этом направлении могу пробиваться. Режиссер ведь чаще все-таки занимается пьесами, которые надо сделать – лучше, хуже, но именно сделать, собрать театральную конструкцию. Но постепенно понимаешь, что освоение профессионального языка – это, конечно, хорошо, но на первый план должно выходить то, зачем лично тебе это надо. Эти задачи мы сейчас теряем, к сожалению. Театр может быть традиционным, рутинным, псевдоавангардным, - но когда художник не отвечает себе на вопрос, зачем он делает то, что делает, тогда теряется всё.

- Я уверена, что, если художник не отвечает на то, что называется, главными вопросами жизни, включая и вопрос о смерти, он быстро становится скучен, начинает повторяться, старается обмануть себя и зрителя и в конце концов теряет профессию.

- Тему смерти мы обойти, конечно, не можем. Она – как экзамен, как Рубикон. Почему многие считают – и правильно считают, - что смерть – это важнее, чем рождение? Потому что смерть - она в конце концов определяет, к чему ты пришел за свою жизнь. Дело не в количестве и даже не в качестве твоей профессиональной работы, а в том, к чему ты пришел внутри себя. Вот это важный экзамен. Не случайно, церковь говорит нам о том, что ты все время должен быть готовым. Хотя это и очень трудно. Но ты все время внутренне должен себя корректировать, понимая, что это действительно может произойти в любой момент. В этом и есть главная задача – как быть готовым.

- А как люди реагируют на спектакль «Ваш Гоголь»? Я уверена, что не всем нравится, что их сталкивают со смертью, буквально лицом к лицу.

- Люди реагируют очень по-разному. Вот, например, Юрий Петрович Любимов, который до сих пор рассказывает, что ничего лучше этого спектакля в жизни не видел, на самом спектакле вел себя так, что мне было страшно за артистов. Он всё вслух комментировал. Открывалась очередная Машина картинка – и он кричал: «А! Как интересно! Как красиво!» Или вдруг лилипутке говорил: «Укрой, укрой ему ноги, вот здесь вот». Причем, это без иронии, без стеба – он участвовал в процессе. Такая вот феноменальная личность. При этом он в свои 94 года - абсолютно живой режиссер и человек, выпускает «Бесов» в Вахтанговском театре. Другое дело, что там не обходится, конечно, без скандалов, но скандалы – это тоже часть театра. А какой-то человек, я вижу, просто не въезжает в то, что ему показывают - несмотря на близкое расстояние, ему скучно.

- Были факты яростного неприятия?

- Нет. Даже не ушел никто ни разу. Но в данном случае, меня мало волнует мнение публики, мне важно, чтобы спектакль шел правильно, чтобы сохранить художественный статус спектакля. Если бы мы выехали, мы бы могли его потерять.

- Повлиял ли спектакль «Ваш Гоголь» на вашу нынешнюю работу над романом Достоевского «Игрок»? Премьера ведь совсем скоро, как я понимаю?

- Надеюсь, что в мае. По языку, конечно, Гоголь влияет, по приему, по подходу. Но не это для меня главное. Главное – что тут, как и в гоголевском спектакле, есть тема выбора. И для меня не столько важна рулетка как игра – важнее, что мы все играем в жизни, и часто, когда нам кажется, что мы выиграли, мы, на самом деле, проиграли самое важное. Вот это мне интереснее всего. Тема обмана, ловушки. Потому что «Литургия zero» - это ведь восхваление нуля. Этот ноль, «зеро» может принести баснословный выигрыш. И для меня принципиально то, что вся эта история происходит с очень молодым человеком. Сначала я хотел, чтобы репетировал Дима Лысенков, но потом понял, что Дима слишком взрослый, опытный для этой роли, а мне нужен пацан, наивный, который познает жизнь, сталкивается с ней, думает, что может руководить миром через деньги, которые дают власть. И не понимает при этом, что проиграл главное. Сейчас эту роль репетирует Александр Поламишев, который играет молодого Николая Васильевича в спектакле "Ваш Гоголь". Страшно смотреть на то, что 22-летний юноша - уже конченный человек. Несмотря на то, что он говорит, что поднимется, понятно, что этого не будет. И дело не в том, что он подсел на игру, как на иглу, а в том, что он проиграл главное - себя, Полину, любовь и, в конечном счете, жизнь.

Я думал сначала, что казино надо убрать под сцену. У нас с художником Александром Боровским люди, хорошо одетые, должны были выходить на сцену и спускаться в подполье, в трюм театра, а наверху при этом продолжалась курортная жизнь. Игру же мы должны были видеть только на экране. Я даже пригласил молодого режиссера кино. История с подпольем, конечно, была очень эффекта, и, главное, точна. Я же был на этих курортах, наблюдал за людьми. Они же не воду пить приезжают, а играть. Вся эта внешне спокойная, курортная жизнь таит в себе колоссальное напряжение,- только наступает вечер, и тут же все – старики, старухи, мошенники, проходимцы, бандиты, - мчатся играть.

Но в то время у нас на гастролях был Бургтеатр, мы с Боровским зашли в зал, увидели монтировку, а там – видео. И мы тут же придумали другое, правильное, как мне кажется, решение. У нас на сцене будут вращающиеся круги – и люди на них будут, как фишки. То есть, жизнь и есть игра, и мы в ней участвуем – ставим друг на друга, поигрываем друг друга, и нас проигрывают или выигрывают, - хотим мы того или нет. А видео — оно сейчас в каждом втором спектакле, надоело.

- Но на новой сцене Александринки Андрей Могучий собирается развивать именно мультимедийную историю?

- Ну там совсем другое, там надо новый жанр, новый язык открыть. Там мультимедиа – не один из приемов, а сама суть зрелища. Сейчас этот условно говоря, интернет-театр – он просто регистрирует события. Вот тут рекламируют как значительное достижение, что балет «Корсар» Большого театра теперь можно посмотреть и Интернете. Опомнились. Это можно было давно уже показывать. А вот именно делать оригинальные произведения для показа в Интернете, используя какие-то ежесекундные он-лайновские особенности… Ну, допустим, что-то из Шекспира играется в театре, а что-то – в эту же минуту - на зоне, в колонии, или в какой-нибудь псковской военной части закрытой. То есть идет столкновение театра с жесткой реальностью, с насилием. И все это дается вперемежку с комментариями людей, которые, опять-таки онлайн, рассказывают свои истории. А люди могут еще и предлагать свои варианты финала, исходя из своего опыта. Андрей Могучий действительно очень заведен на эту историю, и там действительно могут быть открытия, которых мы себе сейчас даже не представляем.

- Давно пора уже внедрить театр, который живет, как вы выше выразились, довольно автономной жизнью, в тот поток информации, который лавиной обрушивается на нас из Интернета и других источников.

- А мне кажется, это как раз самое интересное. Потому что, когда новая сцена этим займется, тогда вот это, классическое здание, которое занимается интерпретациями, будет регулярно подпитываться. У меня есть идея в следующем сезоне к открытию новой сцены, которое запланировано на май 2013 года, на этой старой сцене сделать работу с молодыми питерскими режиссерами. Хочу, чтобы они создали спектакль о сегодняшнем Невском проспекте. Он бывает разным, но суть его с гоголевских времен не изменилась. Обман, который на нем существует, - он и сегодня есть. В проекте будут задействованы и драматурги. А я постараюсь помочь им организоваться на большой сцене. Но при этом я не хочу быть художественным руководителем постановки. В то же время Андрей Могучий тоже придумает какое-то творческое открытие. Хочется чтобы молодежь высказалась и здесь, и там, чтобы внятно продемонстрировать направление мысли молодых, их желания. Смена поколений должна произойти. Мне кажется, что это правильно: старейший российский театр должен пойти на такой эксперимент. Но при этом очень важно, чтобы в старинном театре сохранялась связь с корнями, чтобы продолжалась его биография – ключевая идея театра с традициями должна сохраняться, развиваться в соответствии с требованиями современности, но не терять своего зерна, сути, связи с корнями.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»
Фото: пресс-служба Александринского театра

Справка «Фонтанки»
От петербургского драматического театра на «Золотую маску - 2012», кроме спектакля «Ваш Гоголь» Валерия Фокина (Александринский театр), номинированы также «Три сестры» Льва Додина (МДТ — Театр Европы), «Три сестры» Льва Эренбурга (Небольшой драматический театр), «Счастье» Андрея Могучего (Александринский театр).