Зураб Церетели: Монументальная скульптура уже упала

В интервью «Фонтанке» президент Академии художеств, известный скульптор Зураб Церетели размышляет о синтезе архитектуры и искусства, рассказывает о пользе творческой полифонии. А также вспоминает о своих встречах с Шагалом и Пикассо, Высоцким и Бродским.

- Вы уже много лет являетесь президентом Российской академии художеств. В чём смысл и необходимость существования этого учреждения искусств? Нужно ли и можно ли "выучить" большого художника или он обязан развиваться самостоятельно, чтобы не утратить индивидуальные черты таланта?

- Со времён Петра I, который своей рукой написал Указ о создании Академии художеств и наук, Россия в области искусства шагает в ногу со временем. Это был мощнейший прорыв в плане развития отечественного искусства и науки. И сегодня традиции русской художественной школы, заложенные в XVIII веке, продолжают два высших академических учебных заведения Академии: Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, находящийся в здании, где и начиналась наша Академия художеств, и второй наш вуз - Московский государственный академический художественный институт имени Сурикова.

На прошедшей недавно в Париже Национальной выставке России мы в Люксембургском дворце широко представили в том числе и работы членов Российской Академии художеств - мир увидел их творческое мышление, индивидуальное отношение к искусству. Сделать так, чтобы работы подобного рода стали в конце концов музейными ценностями - наша главная задача. Для этого мы даём обучающимся в учебных заведениях Академии самое полное художественное образование. Без музыкального слуха ведь человеку нечего делать за роялем. Так же и у художников. Художник обязан знать множество вещей, в том числе порой даже не связанных напрямую с искусством: анатомию, например. Так в своё время учили нас, так сегодня мы учим молодых художников.

Но, разумеется, не всё зависит только от педагогов. Молодой художник должен развивать своё индивидуальное отношение к миру, о котором я уже упоминал, чтобы впоследствии не быть ни на кого похожим. На мой взгляд, ошибкой социализма - при многочисленных его достоинствах - было то, что ставилась задача сделать людей похожими друг на друга. Одинаково одевались, одинаково мыслили, одинаковым, во многом, было и само искусство... А ведь природа, человек, его глаза - горящие или потухшие - в этом всём масса оригинальных нюансов, передать которые и обязано искусство - в этом его основная функция.

- Наша страна всегда слыла музейной, но вы явились инициатором создания принципиально нового типа музеев. Зачем? Чем принципиально отличается их концепция?

- Когда меня выбрали президентом Академии, помню, я больше всего удивился тому, что в России нет ни одного музея современного искусства. Я работал в Америке, в Бразилии, в Японии, в Португалии, во Франции... и во всех этих странах было по нескольку музеев современного искусства. А в Москве такого музея не было. Я отложил все дела в сторону и прежде всего добился, чтобы в столице России появился первый отечественный Московский музей современного искусства. Не так давно на Гоголевском бульваре в Москве открылся Государственный музей современного искусства Российской академии художеств.

Cогласно моей концепции, религия в современном мире занимает равноценное со всеми остальными сторонами общественной жизни место. Экспозиции нового музея отражают эту мою мысль. Более того, я считаю важным показать развитие искусства, в том числе и религиозного, в динамике. Важно, на мой взгляд, отразить дух царских времён, который в искусстве в России до сих пор во многом сохранился. В своей галерее я пошёл ещё дальше в стремлении передать с помощью искусства историю развития России: у меня там находится скульптурная композиция, посвященная трагической судьбе жён декабристов, которые с иконами отправились в Сибирь за своими мужьями.

И, конечно, значительное место отведено нашим выдающимся современникам или знаменитым людям, жившим в нашей стране в недалёком прошлом. Это и Цветаева, и Ахматова, и Башмет, и Спиваков, Вознесенский, Бродский, Высоцкий, Окуджава, Данелия, Андрей Дементьев, Гергиев, Михалков... И.Бродский выполнен в "раздвоенном виде": наполовину в робе заключённого, наполовину в одеждах лауреата нобелевской премии. Мы с ним, кстати, как-то встретились в Нью-Йорке. Смотрю, у него на глазах слёзы! Они были связаны с его мамой, оставшейся в СССР, которой он тайно помогал. Утром, когда мы с ним расставались, у меня осталось впечатление, что Бродский и в Америке в известном смысле сидит в тюрьме. Всё же родина - есть родина. Поэтому я и создал этот его образ в скульптуре.

- С кем знаменитых людей, с которыми Вам довелось общаться, у Вас ещё связаны яркие воспоминания?

- Я очень близко дружил с Володей Высоцким. Помню, они только-только расписались с Мариной Влади. Мы с Андреем Вознесенским сбросились, купили три бутылки шампанского. Саша и Лиля Митта сделали пирог. Однако Высоцкий был не в духе, играл на гитаре и пел без настроения... Красавица Марина Влади тоже сидит грустная. А у меня характер - всему сопереживать... Чувствую, свадьба не идёт. И тогда я предлагаю: "Полетели сейчас в Тбилиси, продолжим у меня в гостях". Улетели. Моя супруга накрыла стол. Грузины пели. Свадьба шла прекрасно. Но случились два момента, которые мне сразу не понравились. Марина, сидевшая в центре стола, состоящего из двух половинок, неожиданно резко поставила локоть на крышку стола, и он надвое развалился. Попадала посуда...

Существует плохая примета: если на свадьбе сломался стол, дальнейшая жизнь молодожёнов сложится не очень счастливо. Мы, грузины, об этом знали, но свели всю эту ситуацию к юмору. Потом Высоцкий взял гитару, встал - кстати, именно этот его образ я лучше всего запомнил и потом воплотил в скульптуре - и запел. Внезапно у него лопнула струна! И это тоже была плохая примета.

- Образ Владимира Путина - скульптура которого, надо сказать, самая высокая из всех представленных в вашей галерее - босиком и в кимоно был основан на реальных событиях?

- На реальных. В Санкт-Петербурге проходили соревнования молодёжи по дзюдо. Меня посадили в президиум. Сижу, наблюдаю. Вижу, выходит Владимир Владимирович в спортивной одежде и начинает показывать детям приёмы единоборств. Даже сейчас, видите, я с вами разговариваю и рисую, потому что рисую практически всегда, иначе не могу... Вот и тогда я сидел и делал наброски Путина: хорошая стойка, отличная фигура... Поймал его характер. В результате создал скульптуру "В здоровом теле - здоровый дух!"

- Российские скульпторы XXI века способны на монументальные шедевры?

- Я регулярно веду свой мастер-класс для юных скульптуров и художников - уникальное поколение. У меня даже есть ощущение, что я от них больше получаю, чем они от меня. (Улыбается). Но что касается монументального искусства... оно, к сожалению, падает. А скорее всего уже упало. Почему? В советское время наша творческая структура уже была в некотором роде капиталистической: хозрасчёт и самоокупаемость, существовала некая общая касса, общий фонд государства и Союза художников. И все знали, что из этого фонда и куда выделяется. Существовало около 40 объектов, необходимых для реализации наших творческих идей и нормальной жизни в быту: керамический завод, фабрики, поликлиники, больницы... Где это всё сейчас? Нет! Продано!

Поэтому и монументальное искусство сходит на нет. Или. Возьмите архитектуру центра Санкт-Петербурга и архитектуру старой Москвы... В облике каждого здания чувствуется рука художника, синтез монументального искусства и архитектуры. И это было грандиозно! Когда я был главным художником московской олимпиады в 1980 году, мы с архитекторами продумывали всё: даже двери туалетов, решётки и заборы! Создавали тот самый синтез. А сейчас этого уже, конечно, нет. Есть только стеклянные дома и всё. И это трагедия. Заканчивают студенты вузы, в том числе и наши: Суриковский и Репинский, выходят в большую жизнь и там им ведь надо на что-то жить. Многие сразу начинают работать на покупателя, через салоны.

Или тут же уезжают за границу, реализовывать полученное в России образование. А ведь раньше весь мир завидовал нашей возможности сразу доводить свои творческие идеи до конца. Надо будет подумать, что с этим делать. Во всяком случае, необходимо восстанавливать те производственные базы, те социальные инфраструктуры, которые были при СССР. И ещё, я бы создал в России отдельный институт монументального искусства. Что бы дети знали, что такое увеличение скульптуры, что такое литье, как работать с воском, что такое обработка сваркой... Каждому художнику надо дать возможность экспериментировать. Не зря же на фасаде Академии были начертаны слова Петра I: «Живопись. Скульптура. Архитектура. Воспитание». Воспитывая молодого художника, нельзя говорить ему: "Нельзя!" Он должен сначала выучить "А" и "Б", развить свою фантазию, творческое мышление... А сразу что-то запрещать ни в коем случае нельзя.

- У вас огромное количество работ, связанных с синтезом архитектуры и искусства, в которых вы задействовали множество жанров и техник: мозаика, чеканка, скульптура из листовой меди, бронзы мрамора, витражи, эмали... Насколько оправдан такой творческий полифонизм?

- Я вам расскажу о своём характере... Я никогда не рассматриваю вновь то, что я сделал сегодня и тем более то, что сделал вчера. Каждый день я стараюсь создавать что-то новое. Ведь если ты не будешь каждый день рисовать, поддерживать свою творческую форму, ты станешь другим. Я отошёл от многих нетворческих дел: раньше я был депутатом, теперь понимаю, что политика отнимает слишком много времени и делает меня другим. Каждый день я вырабатываю свою личную норму. Как пианист упражняется с гаммами, так и я тренирую себя в своём творчестве. Мне абсолютно непонятно, когда мои коллеги-друзья говорят: "Что-то у меня сегодня нет настроения работать..." Что значит - нет?

Когда я бывал в мастерской Пикассо или Шагала, я понимал, что для них дилеммы: работать сегодня или не работать, просто не существует. Пикассо, кстати, как-то открыл мне глаза на некоторые методы своей работы. Однажды я увидел, как он перед зеркалом делает движения и тут же бежит к мольберту запечатлеть их на холсте. Так он рисовал тореадора. Потом, после трёх часов работы над картиной, он спустился на первый этаж, где помощники подготовили ему фарфоровые тарелки для росписи. Пикассо тут же принялся работать с фарфором и не остановился, пока не разрисовал последнюю тарелку. Тогда я окончательно для себя понял, что художник может заниматься не только живописью, но и графикой, росписью фарфора и так далее.

Когда я вернулся на родину, то тоже решил попробовать себя в фарфоре, но... это всё же камерная вещь, и я перешёл на эмали. Двенадцать лет я проводил эксперименты и наконец добился того, чтобы эмаль стала элементом монументального искусства. Огромную школу я прошёл у уникальнейших архитекторов: у Посохина, у Мдоянца... в плане создания творческого синтеза архитектуры и искусства. К примеру, я сам выполняю мозаику, витраж, эмаль... всё, что связано с архитектурой. И мне очень обидно сегодня, что эта школа практически утеряна. Первая моя крупная работа, связанная с синтезом архитектуры и искусства, была в 1967 году в Пицунде: мозаичные стелы и cкульптурно-пространственные композиции для курортного комплекса. Потом были: детский городок в Адлере, мозаичный бассейн для гостиницы в Ульяновске, рельефный фриз фасадов гостиничного комплекса "Измайлово"... Это были объекты, где мы с архитекторами шли нога в ногу.

- Не так давно вы заявили о своём желании создать нечто более высокое, нежели Эйфелева башня: "Высота Эйфелевой башни 300 метров, а это будет 400-метровой высоты". И Пётр I, и Центральный монумент Победы в Москве тоже далеко не самые Ваши маленькие памятники, Зураб Константинович. Как Вы относитесь к обвинениям в гигантомании?

-... Мы с вами сейчас пойдём в музей и вы увидите, что там достаточно моих скульптур маленького размера. Размер произведения искусства я не выдумываю просто так, его мне диктует архитектура и пространство местности. Масштаб какой-то конкретной скульптуры или памятника вырабатывают архитектурные институты, создаётся макет, а потом я уже получаю заказ на эту работу. То есть в одном месте памятник должен быть одной высоты, а в другом месте схожий памятник может быть уже иного размера. Возьмите, к примеру, мой памятник жертвам теракта в Беслане, который стоит в Москве. Он что - большой?

Обвинения меня в гигантомании были специально инспирированы группой людей, чтобы дискредитировать в моём лице представителей высшего политического руководства, которые одобрили ряд моих проектов. Так что всё это смешно! Я даже считаю, что эти люди создали мне определённую рекламу. Кстати, многие из простых людей, задействованных в нападках на меня, пишут мне письма с извинениями. Многим из них давали деньги за то, чтобы они подписывали письма протеста против моего творчества в Москве. Ко мне потом приходили родители студентов архитектурного института и рассказывали, что их детям давали деньги, чтобы они выходили на митинги протеста против установки моего памятника Петру. Мой Христофор Колумб гораздо выше московского Петра - я на днях улетаю в Пуэрто-Рико устанавливать этот 126-метровый памятник в океане. По идее Колумб должен был стоять уже давно, но помешала как раз эта кампания в России против меня. Американцы - они же, в этом смысле, как дети – на время заморозили установку. Сейчас просят возобновить. Кстати, на создание больших скульптур уходит гораздо больше времени и нервов, создание их - процесс очень тяжёлый...

-... в котором не последнюю роль играет, очевидно, государство. Насколько велика зависимость творца от власть предержащих? Вы, один из самых удачливых и востребованных скульпторов современности, сами пришли к правителям или они Вас нашли?

- Я приведу вам пример... Когда я жил в Тбилиси, главный архитектор города попросил меня принять участие в планировании строительства детского кинотеатра. Я сделал эскиз, в котором отразил близкую к детской пластику. Этот эскиз висел в кабинете главного архитектора до тех пор, пока из столицы не приехал заместитель главного архитектора Москвы Мдоянц. И как мне потом рассказали, Мдоянц увидев мой эскиз, поехал к Посохину - они строили тогда объекты в Пицунде - говорит ему: "Я нашёл художника, которого мы ищем - он мыслит монументально". Меня приглашает к себе М.Посохин и говорит: "Видите, у нас все здания получаются одинаковые. Если у вас родится идея, как можно придать им индивидуальность - дайте мне, пожалуйста, знать".

Я начал размышлять... И знаете, что мне помогло? То, что в своё время я изучал этнографию и археологию. Первым моим местом работы был тбилисский институт истории, этнографии и археологии, в котором я проработал 7 лет. Моё творческое мышление было сформировано таким образом, что я начал с того, что изучил эпоху, когда возникла Пицунда. Так я наткнулся на идею использовать мозаику: выяснил, что в своё время в Пицунде были известнейшие в тех краях, красиво оформленные бани... Корпуса домов я тоже назвал нестандартно: "Колхида", "Амра"... Семь корпусов - семь оригинальных названий.

Все эти свои задумки я вынес на обсуждение в Моспроект, куда представили свои проекты по этим объектам и другие молодые художники. Выиграл конкурс. Так было сформировано и впервые воплощено в жизнь моё творческое мышление - синтез монументальной архитектуры и искусства. В Пицунду часто приезжало высшее руководство страны. Там были их госдачи. Косыгин нередко даже проводил в Пицунде выездные правительственные заседания. Там заседало и ВЦСПС (аббревиатура названия центральной профсоюзной организации в СССР - авт.). Естественно, они могли видеть мою работу. Только я закончил работу в Пицунде, сверху поступило распоряжение направить меня в Адлер, участвовать в строительстве детского городка. Потом меня приглашали работать в Сочи, Мисхор, Хосту...

- Недоброжелателей на этом пути хватало?

- Позже, когда я уже работал в Ульяновске. Там был огромнейший бассейн в виде отражения от огромнейшего здания гостиницы "Венец". Что я мог сделать с этим бассейном? Конечно же, создать на его дне "морской мир". И вот тогда я вдруг почувствовал, что против меня начинаются какие-то интриги. Я закончил работу, всё почистил и улетел домой. Вскоре меня вызывают в ЦК к Шауро (в то время завотделом культуры ЦК КПСС - авт.). Захожу в кабинет. Рядом с Шауро сидит человек из Ульяновска и зло на меня смотрит. Потом он напал на меня: "Как можно было в ленинском городе сделать каких-то рыбок, какое-то морское дно!" Я испугался и спрашиваю: "А что я, по-вашему, должен был там изобразить?" "Как что?! Революцию! Ленина!" Я вдумываюсь в его слова: "Как это - Ленина под водой в бассейне?"

Шауро моментально встал со своего места, пожал мне руку, проводил до дверей. Вот так бывало. (Смеётся). Это была другая эпоха. Эти люди просто не представляли себе свободную пластику, свободный цвет... И в этом не их вина, виноваты чиновники, не разбиравшиеся в искусстве. Они мыслили исключительно политически. Однако в СССР было много хорошего. Развивалась монументальность, было много ярких художников... Возьмём президента Академии художеств Томского, Вучетича, Кербеля - это были гиганты. Мощнейшая школа!

Сразу после этого разговора мне поручили оформление советского посольства в Бразилии. По окончании работ меня пригласил Громыко (в то время министр иностранных дел СССР - авт.). Благодарил. И приказал назначить меня главным художником МИДа. Вскоре я получил звание народного художника СССР. После этого я работал над посольствами СССР в Португалии, Сирии... В посольстве СССР в Вашингтоне я делал огромное панно с историческими видами Москвы. Опять же, мне сильно помогало то, что я когда-то изучал этнографию. Представительство в Нью-Йорке оформлял тоже я. Будете там, посмотрите мои витражи.

Что мне помогало? То, что дали мне мои учителя. Предмет по конституционному праву нам в школе читала Вера Лордкипанидзе. Сейчас она ушла из жизни. Мы не пропускали ни одного её урока. Почему? Потому, прочитав нам пять минут для порядка лекцию непосредственно по теме урока, она переходила к истории России и Грузии. Откуда я знал в советское время так много о русских царях? Из её уроков. Мы слушали, но, конечно, думали, что то, что она рассказывает - так и нужно по учебной программе. И только позже я понял, что происходило на самом деле. Ведь тогда нельзя было и слова сказать о Елизавете, о Екатерине, мало что знали даже о Петре. Мои домашние мне очень помогали, которые были художниками: мама, дядя... Всё! Больше никто. Я работал, трудился... Всё произошло как-то само собой.

- Вас, насколько я помню, упрекали когда-то ещё и в монополизации монументальных проектов в столице, Зураб Константинович. Как реагируете на эти упрёки?

- ...Вы не можете себе представить, как мы дружим сейчас с теми, кто писал эти вещи и как они извиняются передо мной, когда бывают у меня в мастерской. Все нападки подобного рода на мою творческую деятельность на меня не действуют. Я давно знаю, что я делаю правильно, а чего делать не стоит.

Моя мудрейшая бабушка процитировала мне как-то в детстве слова из Библии: "Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую". Мы гуляли с ней в лесу, я был ещё маленький и не мог тогда понять всей глубины этого выражения. Теперь же оно стало для меня одним из главных принципов, которыми я руководствуюсь в жизни.

- Вы упомянули имена Шагала, Пикассо... У кого из великих вы позаимствовали что-то в творческом и чисто в человеческом плане, а чего заимствовать не хотели?

- Пикассо - был человеком с характером, конечно. Знал себе цену. Он имел множество жён, что для меня, честно говоря, непонятно. Я считаю, что надо иметь одну жену, пытаться сохранять дом из последних сил... Когда люди расходятся, они тем самым портят жизнь прежде всего своему ребёнку. В Пикассо была какая-то мощь. Мне нравилось, как он двигается. Он работал без остановки... И это происходило не просто так - у него была потребность зафиксировать свою творческую мысль. Композитор, который начинает слышать мелодию в голове, тут же садится и её записывает. Так и художник. Вот я сижу, разговариваю с вами и многое замечаю...

- В экспозиции, упомянутой вами, Национальной выставки России в Гран-Пале прошёл показ ваших скульптурных композиций: "Мушкетёры", "Великие мастера" - где увековечены как раз Пикассо и Шагал, а также Модильяни, Матисс, Ван Гог, - "Руссо и Пиросмани". Какова судьба этих памятников?

- "Великие мастера" сейчас стоят перед моей мастерской на Большой Грузинской в Москве. Я их показал во Франции и забрал обратно. Там я оставил только "Мушкетёров", которые в сентябре будут установлены в Гаскони.

- У вас много памятников на политические темы. Нью-Йорский монумент "Добро побеждает зло" вообще создан из частей американских и советских ракет, уничтоженных в соответствии с договором о сокращении ядерных вооружений...

- Идея моего памятника "Добро побеждает зло" не имеет никакого отношения к политике. Кто изобрёл американские "Першинги" и наши "СС-20"? Учёные. Наука создала. И вовсе не обязательно для того, чтобы использовать их по назначению. Поэтому, кто имеет право уничтожать открытие, созданное наукой? Только святые. Так родилась у меня идея изобразить ракеты в виде дракона, которого уничтожает святой Георгий. Только святые могут уничтожать те вещи, которые создавали люди. Какая здесь политика?

Когда была разрушена берлинская стена, у меня родилась идея монумента "Разрушить стену недоверия". Человек проходит сквозь стену, ломая её, и оставляя за собой силуэт креста. То есть, несёт веру в Бога. Когда я встречался с Маргарет Тэтчер, я ей показал набросок этого памятника. Он её понравился, памятник купили и теперь он стоит в Лондоне. Что касается монумента жертвам терактов 11 сентября 2001 года - а в них тогда погибли не только американцы, но и русские, погибла грузинская семья - идея сделать памятник в виде падающей слезы, родилась у меня в тот момент, когда у меня самого покатилась слеза от того, что я увидел на экране телевизора. Чуть позже Владимир Владимирович заложил в США камень на месте, где запланировали установить монумент. А открывать памятник приехали Сергей Миронов и Билл Клинтон.

- Почему к созданию памятника русско-грузинской дружбы, установленному в советское время в Москве, вы привлекли поэта Андрея Вознесенского?

- В основании памятника "Дружба навеки" я привёл цитаты русских классиков о Грузии и грузинских классиков о России. Дальше шли буквы русского и грузинского алфавитов в старых и новых шрифтах. Вверху монумента соединялись сноп пшеницы и виноградная лоза. Смысловая нагрузка этого памятника выражалась в терминах: единство, братство и так далее. То есть дружба русских и грузин. Поэтому в момент создания этого произведения искусств мой русский друг Андрей Вознесенский был рядом со мной и занимался архитектурной частью создания памятника.

С созданием этого памятника связана вот ещё какая история. В те времена официально цитировать Пастернака было запрещено. Тем не менее, я сумел запечатлеть его слова о Грузии в своём памятнике. Прошло это так... Когда я отдал официальный эскиз на утверждение Гришину (в то время первый секретарь МГК - авт.), тот понёс его на утверждение Суслову (в то время секретарь ЦК по идеологии - авт.). Суслов цитаты всех классиков оставил, а Пастернака перечеркнул крест накрест. Маяковского, Репина и других оставил, а Пастернака вычеркнул. Гришин мне об этом тихо рассказал потом. Да и сама эта бумага у меня хранится в Тбилиси. А цитату Пастернака о Грузии я всё же оставил.

На открытие памятника приехало высшее руководство страны. Но они ничего не заметили. Оказывается, почти у всех из них было плохое зрение. Я, конечно, этого тогда ещё не знал и стоял крайне напряжённый, пока они шли вокруг памятника и читали цитаты классиков. Когда они подошли к месту, где была цитата Пастернака, я сказал: "Обратите, пожалуйста, внимание, вверху памятника вы можете увидеть, как пшеница соединяется с лозой..." Они подняли головы вверх и так пошли дальше. Я с облегчением вздохнул.

- Петербург - особая аура для художника?

- Безусловно. Когда мы учились в Тбилисской Академии, то практику всегда проходили в Ленинграде. Мы - представители всех республик СССР - жили тогда в здании Консерватории. К нам относились с большим вниманием: показывали все шедевры города, устраивали экскурсии. Очень полезная была практика. У меня первое впечатление от Ленинграда было - что я такого красивого города ещё никогда не видел. Между прочим, когда в Москве началась критика по поводу моего памятника Петру, меня многие петербуржцы стали просить, чтобы я его перевёз в Санкт-Петербург и там установил. В Москве ведь в советские времена было идеологически жёстче с дореволюционной историей страны. Какие в Москве могут быть памятники царям?! Никаких! Был лозунг, Москва - коммунистический город. И у многих пожилых людей это убеждение сохранилось, а это мудро использовали те, кто развязал против меня критическую кампанию.

- В работе для вас главное...

- ...желание работать.

- Вы - пессимист или оптимист?

- Не могу сказать, что пессимист.

- Никогда в жизни не простите...

- ...предательства.

- Самое ужасное в жизни - это...

- ...обман.

- О чём вы больше всего жалеете?

- О том, что моя супруга рано ушла из жизни. Это моя самая большая беда.

- Главный ваш недостаток?

- Я не такой красивый, как мой дядя, который был художником. Я и рисовать начал, потому что думал, что стану таким же красивым, как и он. Не получилось!

Беседовал Лев Сирин, Москва, «Фонтанка.ру»