Марк Рудинштейн: Слово «эрмитаж» придумал не Пиотровский

Продюсер кинофестиваля «Санкт-Петербург» Марк Рудинштейн пообщался с корреспондентом «Фонтанки» и рассказал о том, как идет подготовка к летнему мероприятию. Вопрос о том, «быть или не быть» кинофестивалю на Дворцовой, по его словам, уже снят. Теперь наступило время решать другие проблемы...

– Марк Григорьевич, давайте сразу успокоим людей, которые хотят, чтобы фестиваль на Дворцовой состоялся, и расстроим недоброжелателей фестиваля «Санкт-Петербург». Ведь прошедшие на прошлой неделе слухи о том, что из-за проблем с трансляцией телевизионной версии фестиваль может не состояться, – не имеют под собой серьезных оснований?

МР: Давайте не будем никого расстраивать, дай им бог здоровья. Во-первых, слова, опубликованные в одной из газет, что нам отказали все центральные каналы, неверны. Не отказали. Идут трудные переговоры. Трудные, потому что это коммерческие переговоры. Каналы ведь еще хотят денег за это.

Если Каннский фестиваль получает деньги за право трансляции происходящих на нем событий, то в России все с ног на голову поставлено. У нас даешь телевизионщикам продукт на 5 миллионов долларов, они его записывают 12 дней, - это я про «Кинотавр» рассказываю, - делят всё на 24 передачи, посвященные актерам, фильмам, и показывают в течение целого года. Крутят во время трансляции награждения свою же рекламу, перебивая сигнал, и выставляют в итоге нам счет за то, что они транслируют. Такое только в России может быть. Причем, не сомневаюсь, поездки в Сочи они оформляют у себя чуть ли не как командировки. А мы платим за дорогу, за питание, за проживание.

Так вот, международный кинофестиваль «Санкт-Петербург» все равно будет транслироваться, весь вопрос в деньгах. Поскольку это событие новое и вызывающее неоднозначную реакцию, то враги, конечно же, стремятся осложнить нам ситуацию с телевидением. Но чем ближе к самому событию, тем больше оно будет обрастать именами vip-персон, и я думаю, что к маю месяцу все образуется.

– Насколько наличие трансляций важно для спонсоров?

МР: Конечно же, важно. Это важно для нас, а для них тем более. Все это понимают, и переговоры идут сложно. О нашем кинофестивале уже не стоит вопрос «быть или не быть». Фестиваль может стать богаче, может – беднее. На «Кинотавре» в голодные времена, в 1991-м году, решалось – будут кормить три раза или один. Сейчас, к счастью, вопрос с едой не стоит на повестке дня. Вопрос стоит в комфортабельности и звездности фестиваля. «Санкт-Петербург» задуман как очень комфортабельный и, естественно, хочется это уже в первый раз воплотить. А потом уже решать, что подходит, а что нет. Все равно ведь первый фестиваль - это проба пера. Нужно выяснить его коммуникабельность, посещаемость и интерес для зрителей.

На Западе прекрасно понимают: для того, чтобы поднять такой фестиваль, нужно лет пять. А у нас такая ситуация, что не дай бог в первый или второй раз будет неудача. Тогда может встать вопрос о том, существовать ли фестивалю вообще. Мы загоняем себя в такие рамки, что придется быть «на уровне» сразу.

– А когда был снят этот вопрос «быть или не быть» фестивалю?

МР: Три месяца назад, когда мы беседовали с руководством Эрмитажа. Они считали, что мы пришли «штурмовать» Зимний, а мы ждали, что сейчас по нам начнет «стрелять» «Аврора».

– В качестве одного из главных врагов фестиваля звучит и имя Никиты Сергеевича Михалкова...

МР: Михалков что Дзержинский: с ним что дружить, что воевать – одинаково почетно. У меня язык не поворачивается назвать его врагом. Он просто человек, которому хочется, чтобы все было подмято им. Я думаю, что вся эта возня вокруг петербургского кинофестиваля связана с обычной у нас завистью – «а почему не мы?» Михалков талантливый художник. Беда нашей страны в том, что художники занимаются администрированием. А занимаются потому, что им кажется – советская власть чего-то недодала. Иногда этот комплекс принимает такие формы, как у Никиты Сергеевича.

А предыстория такова. Как-то Михалков приехал к нам на «Кинотавр» и признал, что фестиваль замечательный. Однако, вернувшись в Москву, заявил: «Рудинштейн всю жизнь мечтал сделать престижный фестиваль, но дворняга не сможет стать породистой собакой». На что я ему ответил: «Никита Сергеевич, ваши предки из дворовых и за заслуги перед Родиной стали дворянами. Так лучше, когда собака хочет стать дворянином, чем когда дворянин хуже собаки».

– Вы упоминали, что идея фестиваля «Санкт-Петербург» пришла к вам в Венеции, на площади Святого Марка.

МР: Да, действительно. Часов двенадцать с одним своим другом я просидел на этой площади. И он человек неговорливый, и я люблю помолчать. В тот момент, пожалуй, еще ничего не родилось, было просто ощущение человека, смотрящего на огонь или на воду. Было много сухого вина, и мы его пили, даже не замечая друг друга. Уже чуть позже я вспомнил пустую Дворцовую площадь, ведь я вырос в Петербурге.

В Венеции на площади жизнь бурлит. И никого не беспокоит, что эта площадь намоленная. Вопрос только в том – удобно или неудобно, красиво или некрасиво.

А у нас баню поставят на площади и выдают это за шедевр зодческого искусства. При этом будут кричать, что мы хотим поставить там палатки. Я когда первый вариант павильонов увидел, тоже понял: палатки - это плохо для площади. Но когда я разговаривал с англичанами, придумавшими этот первый проект фестивального городка, то они сказали: «Что вы выдрючиваетесь? Мы их везде ставим, для королевы ставили, для вашего Путина ставили в Берлине».

Ну а теперь, я считаю, найден хороший вариант. Если удастся все соединить, как мы планируем, то получится очень милая история. Надо все посмотреть, проверить и на следующий год уже делать без ошибок. Если бы еще в Эрмитаже нам помогали, думали о «своей» площади, как они говорят. Но не хотят ведь, только кричат «ааа, тут на 2 сантиметра больше». Мы все сделаем. Скажут - сделаем два, скажут – сделаем десять. Но они ведь на самом деле не эту цель преследуют. Уж если они в описательной части проблем дошли до убийства какого-то арабского лидера из телевизионной камеры, то как я могу им отвечать на такое?

– В этом же высказывании Михаила Пиотровского, кстати, было и по поводу «эрмитажной программы». Я когда впервые услышал, что вы решили так назвать программу европейского кино на фестивале, то посчитал это жестом уважения к Эрмитажу. Михаил Борисович, видимо, считает иначе?

МР: Слово «эрмитаж» - обычное слово, существующее в словарях. Я же не называю программу «Эрмитаж Пиотровского». Это слово ему не принадлежит вообще. «Эрмитаж» в переводе – «собрание художественных произведений». Причем здесь Пиотровский? А он говорит, что слово «эрмитаж» – «эксклюзив». Какой эксклюзив? Как дискутировать на эту тему? Один кричит, что его убьют, другой – что ему принадлежит слово «эрмитаж»...

– Правда ли, кстати, что эрмитажные представители не пришли тогда на совещание к Валентине Матвиенко – под девизом «не хотим сидеть с Германом за одним столом»?

МР: Абсолютная правда. Я же их не обижаю, я наоборот им признаюсь в любви. А Герман-старший им не признается в любви. Он говорит правильные вещи, но в свойственной ему резкой форме.

– Перейдем к самому фестивалю. Я правильно понимаю, что Рената Рожинас у вас сейчас занимается программой западного кино, а Дмитрий Месхиев - российского? Вы как-то руководите этим процессом?

МР: Я ставлю задачи. И на «Кинотавре» все думали, что я на что-то постоянно влияю, а на самом деле задача организатора - сделать так, чтобы все делалось без него. Поэтому самое трудное в Питере для меня - это создать команду. «Кинотавровская» команда создавалась года два и существует по сей день, но здесь надо создавать новую команду. Постепенно, методом проб и ошибок, команда формируется. Фестиваль покажет, насколько это получается. Вот когда каждый начальник отдела получит 60-70 человек, которыми надо руководить так, чтобы все работало, как часы, вот тогда станет ясно, кто может быть начальником, а кто нет. Главная брешь, которую нам нужно пробить за два-три года, это чтобы специально для фестиваля продюсеры и режиссеры начали делать картины. Это сложно. Еще лет пятнадцать нам до Канн не дотянуть, но нужно встать где-то в тройке ведущих кинофестивалей. Это не амбициозные планы, это - задача. Задача сделать так, чтобы фестиваль представлял собой не только туристический интерес, но и художественный. Туристический интерес тоже важен, конечно. Нужно чтобы людям было удобно, чтобы хотелось приезжать сюда вне зависимости от качества кино. Но для самого фестиваля – если не будет каждый год программы, которая представляла бы интерес для изучения специалистами, то такой фестиваль не сможет войти в тройку лучших.

– Проговаривали ли с госпожой Рожинас высказанную ею идею о кино, красоте и искусстве?

МР: Проговаривали. Но я, честно говоря, сейчас занимаю скорее позицию слушателя. Мне все нравится, меня все устраивает. Мне кажется у неё очень интересные идеи. И в том числе то, что внеконкурсная программа стала конкурсной. По международным правилам она считается внеконкурсной, но то, что там будут призы, будет лучшая российская и лучшая европейская картина, то, что будут выбирать её люди не со стороны, а из кинематографических вузов - это интересно. Мне даже кажется, что это не наше ноу-хау, есть ощущение - что-то похожее есть то ли на берлинском форуме, то ли еще где-то. Но там не судят студенты. А дополнительный финансовый и художественный стимул должен вызвать интерес.

Мы вчера говорили с одним московским фестивальщиком, и он сказал мне, с одной стороны, мрачную вещь, а с другой, оптимистичную. Победить Канны или Берлин по большой конкурсной программе пока будет трудно. Но их можно очень сильно подвинуть за счет создания программы первых фильмов подающих надежды режиссеров, за счет поиска в студенческой среде. Вот тут большие фестивали не очень «напрягаются». Хотя даже в Каннском фестивале есть форум молодых режиссеров. Прошедшие его режиссеры становятся знаменитыми, а в будущем дают свои картины именно в Канны. Вот если нам во внеконкурсной программе удастся «зацепить» кого-то, а затем сделать из него знаменитость – через несколько лет вокруг фестиваля может образоваться «клуб» своих режиссеров. На «Ликах любви» неизвестный тогда мексиканский режиссер получил у нас приз за «Суку-любовь». А теперь он мировая знаменитость - Алехандро Гонсалес. Если бы это были не небольшие «Лики любви», а фестиваль масштаба питерского, то у нас бы уже сейчас был друг – режиссер мирового уровня.

– Как идея о красоте как главной концепции фестиваля отразится на программе и на приглашенных гостях?

МР: Ну вот сейчас, например, мы ведем переговоры с Армани о том, чтобы он стал почетным президентом фестиваля. Вчера звонили Монике Белуччи, возможно, именно она возглавит фестивальное жюри. За этим могут последовать и другие друзья Армани, которых он хотел бы видеть в Петербурге. Мэл Гибсон, например. В общем, переговоры ведутся, как раз этим у нас и занимается Рената Рожинас. А что касается фильмов... приведу пример из прошлого. Мы бы хотели видеть такие фильмы, каким, например, когда-то был «Гойя, или Тяжкий путь познания» с Банионисом. Будет идти поиск на границе кино и других видов искусства. Мне это было бы очень интересно, но найти такие картины непросто. Я мировое кино знаю неплохо, и мало кто сейчас занимается этими вопросами. В основном идут по пути блокбастера. Вообще, честно говоря, я надеюсь, что блокбастеры уйдут постепенно в игральные комнаты и автоматы, а кино вернется к европейской традиции. Американцы и сами уже чувствуют этот момент – помните фильм «Американская красота», появившийся несколько лет назад? Пора возвращаться к фильмам, которые будут касаться души человека.

– Но у нас-то как раз кинематограф «экшена» и эффектов идет на подъем...

МР: Потому что мы же обезьяны немножко. Спрыгнули с дерева, а там внизу блокбастер лежит. И давай его крутить. Но мы быстро учимся. Собственный менталитет остается у нас все же на уровне «Судьбы человека», фильмов «Летят журавли» или «Водитель для Веры» – на уровне европейских ценностей. Мы ведь, как говорится, живем на континенте «Азиопа». Поэтому мучаемся между азиатской сентиментальностью и жестокостью и европейской чувственностью. Но я считаю, что лучшие наши достижения находятся именно в европейской части...

Михаил Гончаров
Фонтанка.ру