Когда в разгаре маскарад: в Шереметевском дворце показывают драму о Венеции и Серебряном веке в четырёх актах

Проект «Любовь к трём апельсинам. Венеция Казановы — Петербург Дягилева» построен на отражениях, пересечениях и тонких противопоставлениях. Джакомо Казанова и Сергей Дягилев, Венеция и Петербург, итальянский Ренессанс и Серебряный век, который называют Ренессансом русским, комедия дель арте и «Маскарад» Всеволода Мейерхольда. В Шереметевском дворце вас ждут портрет юного Сергея Дягилева кисти Константина Сомова, перекличка Александра Бенуа и Джамбаттисты Тьеполо, залы-«шкатулки» с зеркалами, напоминающие старинное палаццо, и, возможно, апельсины.

Проект в Шереметевском дворце задумывался как российско-итальянский и должен был рассказать миф о Венеции XVIII века через работы Каналетто. Но, как сказала на открытии «Любви к трём апельсинам» куратор выставки и директор Музея театрального и музыкального искусства Наталья Метелица, «наступил февраль, всё поменялось». Метелица рассказала «Фонтанке» про изначальный замысел: «Предполагалось, что итальянцы привезут нам Каналетто, мы дополним их гравюрами из Эрмитажа, создадим «миф о Венеции». Ведь Каналетто в России практически нет. Но я считаю, что в таком формате выставка была бы менее интересной. Тем не менее сейчас мы показываем работы учителя Каналетто, Луки Карлевариса из Эрмитажа, Пьетро Фалька (Лонги). Конечно, мы бы привезли больше работ Лонги. В России она одна, хранится в Эрмитаже — и она есть у нас на выставке. Понимаете, изначально задуманный проект был бы выставкой о Венеции, о венецианском мифе XVIII века — последних десятилетий Светлейшей Республики. А мы связали миф о Венеции с эстетическими и этическими моментами Серебряного века. Мне кажется, получилось более остро».

Проекты, подчеркивающие связь России с Венецией, были и раньше — можно вспомнить выставку в московском ГМИИ им. Пушкина 2018 года «От Тьеполо до Каналетто и Гварди», где можно было увидеть вещи и Луки Карлевариса, и Каналетто, и Пьетро Фалька (Лонги). Последний был представлен несколькими работами, важными для понимания духа Венеции XVIII века. Но нынешний проект в Музее театрального и музыкального искусства — не о Венеции, а о поэтическом напряжении, которое было (и есть) в венецианско-петербургских отношениях. Более интимное прочтение темы, выстроенное на самосознании. Аркадий Ипполитов, также курирующий проект, напомнил, что первым сравнил Петербург с Венецией французский писатель и журналист Теофиль Готье в середине XIX века. Тогда метафора не прижилась: сторонники самодержавия, например, считали, что «не по чину» сравнивать «строгий, стройный вид» имперской столицы с дряхлой Венецией.

Расклад изменился к концу столетия — Сергей Дягилев, Константин Сомов, Александр Бенуа, Всеволод Мейерхольд обожали венецианский XVIII век. Любил «русский Ренессанс» и образы комедии дель арте (вспомним хотя бы пьесу Александра Блока «Балаганчик»). «История моей жизни» венецианца Джакомо Казановы стала для мирискусников культовой книгой — да и не только для них. Вы наверняка вспомнили Александра Лыкова в роли Казановы из «Улиц разбитых фонарей». Ну, или Валерия Леонтьева.

Впервые фрагмент «мемуаров» Казановы издали на русском языке в журнале «Время» с предисловием — кто бы мог подумать — Фёдора Достоевского. Писатель указывает, что книгу Казановы «невозможно» перевести, потому что в ней много «эксцентричностей», «откровенное изложение которых справедливо осуждается принятой в наше время нравственностью». Экземпляр журнала есть на выставке — в небольшой комнате, в которую можно попасть из первого зала. Там же — старинная маска слуги комедии дель арте, портрет юного Сергея Дягилева кисти Константина Сомова 1893 года из собрания Алексея Савинова, а напротив него — портрет Джакомо Казановы, созданный его братом Франческо в 1750-е из ГИМа. Работы снабжены этикетками с искусно срифмованными цитатами героев. Особенно хороши фразы Сергея Дягилева: «я, кажется, бездарность» и «человек с большим количеством логики и малым количеством принципов». Такая прямота контрастирует с поэтической иллюзией Серебряного века — одно из противоречий эпохи.

При входе на выставку первых гостей ждала, во-первых, корзина с апельсинами, во-вторых — аналог театральной программки, фото и описания действующих лиц. Тут цвет Серебряного века: Александр Блок и Михаил Кузмин, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Ольга Гильдебрандт-Арбенина, Любовь Менделеева (Блок), Валерий Брюсов, Ольга Глебова-Судейкина, Дягилев и Бенуа. Предваряет «программку» цитата Андрея Белого о том, что «отдельные лица всё чаще становятся актёрами, разыгрывающими наши будущие трагедии», а их «маски прирастают к лицу», становясь «окнами, через которые дует на нас ветер будущего». Взяв поэтическо-пророческий тон, в котором игривость смешана со зловещими нотками, выставка будет наращивать его на протяжении всех четырёх актов. Первый, как вы уже поняли, посвящён Венеции в Петербурге Серебряного века.

Кроме портретов Дягилева и Казановы, в зале вас ждёт живопись из Эрмитажа и Русского музея, в том числе портрет Мейерхольда Бориса Григорьева и «Ужин» (1902) Льва Бакста — где, кстати, фигурируют апельсины. Также в первом зале есть остов лодки под потолком. Конструкция напоминает одновременно скелет венецианской гондолы и скандинавскую ладью — невольно думаешь о погребальных традициях викингов.

Театральный художник и автор дизайна проекта Юрий Сучков подтвердил, что ассоциации корреспондента «Фонтанки» неслучайны. «Это оно и есть, — говорит Сучков. — Ладья, гондола — некий скелет, парящий в воздухе. Вообще, эта выставка с мрачноватым, хтоническим дном. Сюжет двойственный, здесь много ощущений «накануне» чего-то. Ладья и гондола — тоже своего рода предвестник. Ну а общая концепция — старинное палаццо, где время будто смыло всё. Я хотел создать это ощущение «смытости». Бирюзовый зал — пространство ночи, тайны, воды. Здесь нет физиологических моментов вроде плесени, это больше про поэтические ощущения — что время стекло, и люди стекли. Красный зал — цвет страсти, он связан с «Бродячей собакой». Ну и заканчивается всё 1917 годом, «Маскарадом». Занавес империи опустился, и всё кончилось. Всех этих людей разбросало и раскидало. Та же Ольга Глебова-Судейкина, героиня Серебряного века, шила в Париже кукол на продажу». На выставке есть костюм Коломбины Ольги Глебовой-Судейкиной, который она сшила сама по эскизу Сергея Судейкина. И те самые куклы — персонажи комедии дель арте. Судейкина, которую Корней Чуковский называл «живым воплощением отчаянной и пряной эпохи» и которая в Петербурге всегда была окружена поклонниками, в парижской эмиграции жила бедно. Держала множество птиц, за что соседи называли её «Дамой с птицами».

На обои в залах советуем обратить внимание: это печать на фактурной ткани, имитирующая потеки. Цвета — глубокие, мрачные, могут напомнить не только венецианские палаццо, но и факультетские гостиные из Хогвартса (если вы не были в Венеции, возможно, метафора с Хогвартсом даже понятнее). Не зря же авторы проекта приводят цитату Михаила Кузмина: «Не должно существовать никаких расстояний ни во времени, ни в пространстве, когда отрешаешься от жизни. И тогда, конечно, Венеция и Петербург не дальше друг от друга, чем Павловск от Царского Села».

Второй акт — и синий, ночной, будто подводный зал — посвящён «арлекинам Серебряного века». Арлекин — традиционная венецианская маска — был одним из символов предреволюционной эпохи, персонажем пьес и постановок. Видимо, обстановка была сродни увядающей Венеции, а «русский Ренессанс» стал погружением в искусную иллюзию, где авторы становятся героями, а тусовка — будто бродячей труппой. В зале «арлекинов» — работы Константина Сомова, Александра Головина, Александра Бенуа. Здесь есть «Оргия» Александра Бенуа (что? Да!), и всё говорит о том, что нравственность, которая так нравилась Достоевскому, осталась далеко за рамками прекрасной иллюзии. Впрочем, эротизм тут тоже будто бестелесный.

Да, мотив масок в цитатах героев Серебряного века сочетается с воздушной бестелесностью («Моё тело было как-то более пронизано духом» — Любовь Менделеева (Блок), «Он был как бы бестелесен, не физичен» — Николай Валентинов об Андрее Белом), театральной иллюзорностью самой жизни, дряхлостью и молодостью одновременно. И, конечно, романтическим взглядом и на Венецию XVIII века, и на комедию дель арте. Ведь традиционная комедия дель арте была не «бестелесным» зрелищем — наоборот, физически подвижным. Но «Маскарад» Михаила Лермонтова, постановке которого посвящён четвёртый акт выставки, вдохновлен байроновской Венецией, так же, как Дягилев и Сомов видели Венецию глазами Казановы. Так что венецианская иллюзия Серебряного века — отражение отражений.

Третий акт — «Езда на остров любви», время страсти. Из вещей, на которые советует обратить внимание Аркадий Ипполитов, здесь есть «Моя жизнь» (1916) Сергея Судейкина. На картине можно найти отсылку к «Венере с зеркалом» Диего Веласкеса и портреты героев Серебряного века, которые позже появятся в ахматовской «Поэме без героя». Например, себя Судейкин изобразил в образе Арлекина.

Интенсивность действия и предчувствие конца нарастают, этикетки на рубиновых, почти винных стенах говорят: «Венеция накопила за собой слишком много истории» (Филипп Монье, 1908), и речь как будто не про Венецию. Здесь же, в красном зале — портреты Александра Блока, Андрея Белого и Любови Менделеевой (Блок), выполненные Татьяной Гиппиус. Выставка — редкий шанс увидеть их вместе. Заметьте характерную цитату Любови Блок: «Ренессанс не совсем моё, он более трезв и надуман». Поэтический ветер и иррациональные предчувствия нарастают.

Четвёртый акт и чёрные стены — «Маскарад. Время закатов», посвящение постановке Всеволода Мейерхольда. 25 февраля 1917 года в Александринском театре состоялась премьера «Маскарада» Михаила Лермонтова. Самая дорогая — и последняя — премьера империи. Перед спектаклем в фойе театра залетела пуля, погиб студент. У здания была пробка из авто — на премьеру прибыла, как писал современник, «вся знать, вся огромная нажившаяся бюро- и тылократия». По окончании спектакля, как сообщает кураторский текст, публика вышла из театра буквально в другую страну — началась Февральская революция. Как уже было сказано, «наступил февраль, и всё поменялось».

Выход с экспозиции рифмуется с «выходом в другую страну». По левую руку от проёма — работа Владимира Дмитриева «Мейерхольд, уходящий в ночь» (1939). К этому времени режиссёр был арестован (его расстреляют 2 февраля 1940-го), а Дмитриев, бывший участник студии Мейерхольда, работал над серией картин «Окна в прошлое». Открывало её изображение узнаваемой фигуры Мейерхольда на сыром снегу петербургской набережной. Мейерхольд уходит с маскарада в ночь — выставка предлагает выйти в ноябрьский Петербург.

Упоминание в заголовке фьябы (сказки) Карло Гоцци «Любовь к трём апельсинам» может запутать: выставка в основном про русский Серебряный век, в фокусе мейерхольдовский «Маскарад» и, например, «Балаганчик» Александра Блока. Драматургия проекта не похожа на сказку Гоцци. Но важен контекст. Как пояснила «Фонтанке» научный сотрудник музея Ольга Краева, это отсылка к противостоянию Карло Гоцци с Карло Гольдони в Венеции XVIII века. Гольдони ценил культуру Просвещения и французский классицизм, менял комедию дель арте по образу «высокой» комедии, создавая из комедии масок комедию нравов с обязательным наставлением. У Гоцци был другой взгляд на Просвещение — в театре, как он считал, идеям не место. Поэтому в «Любви к трём апельсинам» он использует сказочную канву, в которую добавляет ёрнические пассажи в адрес Гольдони. «Мы решили, что «Любовь к трём апельсинам» — это символ странности и театра, ведь что может быть театральнее этой сказки». Таким образом, название выставки — утверждение живучести театральной стихии, её неоднородности. Ну а кроме того, Всеволод Мейерхольд издавал теоретический журнал «Любовь к трём апельсинам» — его экземпляры есть на выставке.

Идея показать Венецию XVIII века через работы Каналетто трансформировалась в многослойный, чувственно и интеллектуально насыщенный проект. Главенство «мифической» линии делает упоминания о связях реальной Венеции с реальным имперским Петербургом необязательными и даже излишними.

Закончим на карнавальной ноте: корзины с апельсинами на выставке в музее называют частью концепции. Но будут ли они там после открытия, «Фонтанке» уточнить не смогли.

Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»