Сериал «Старик»: Джефф Бриджес дает уроки невербальной коммуникации в роли пенсионера-цээрушника

Кинокритик Лидия Маслова — об обсуждаемой новинке этого лета

На канале FX стартовал первый сезон шпионского триллера «Старик», основанного на книге Томаса Перри, корифея жанра airport novel — такие книжки хватают со стойки перед посадкой в самолет, чтобы пробежать одним глазом и выкинуть из головы по окончании полета. Единственное требование к этому чтиву — динамичный сюжет, однако в сериале есть весомый бонус в виде Джеффа Бриджеса, придающего главному герою психологическую глубину.

72-летний Джефф Бриджес играет в «Старике» бывшего агента ЦРУ, вдовца, уединенно живущего в Вермонте под легендой вышедшего на пенсию риелтора и общающегося только со своими двумя очаровательными ротвейлерами. Бойцовские собаки выполняют важную функцию в батальных сценах фильма, а также несут декоративную нагрузку: как своеобразный trademark, они украшают и обложку книги, и заставки перед каждой серией, слегка стилизованные под японские гравюры, с изображением двух задумчивых песиков, принимающих идиллические позы под цветущей сакурой или на берегу пруда. Вскоре ловишь себя на том, что за ротвейлеров переживаешь больше, чем за людей, тем более что собаки молчат, а значит, не врут.

Тема вранья — одна из главных в «Старике», где неоднократно повторяется притча о мудром старике, который никогда не разговаривал, но не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что считал человеческий язык обманчивым, затуманивающим истину и мешающим познанию мира. «Этот мудрый старик верил, что истина живет только в молчании. Еда, которую он готовил из плодов своего сада, передавала его привязанность, симпатию, благодарность или безразличие лучше любых слов», — рассказывает герой своей новой знакомой (Эми Бреннеман), с видом бывалого кулинара поджаривая лук у нее на кухне, чтобы угостить в итоге маленькими невзрачными сэндвичами (если они и выражают симпатию, то довольно умеренную).

Несмотря на всю ненадежность слов, основную информацию о характере бывшего разведчика и его темном прошлом мы получаем из его телефонных разговоров с дочерью-невидимкой. Сначала она вспоминает, что в детстве папа казался ей всемогущим королем, потом он пытается разубедить ее, что он совсем не такой человек, какого она себе придумала, а какое он на самом деле чудовище, ей лучше не знать. Эта тема на разные лады поворачивается в их беседах, звучащих таким же постоянным звуковым фоном, как мрачная виолончельная музыка, настраивающая на торжественный заупокойный лад. Когда у героя начинаются неприятности (приходится застрелить вторгшегося в дом вооруженного незнакомца) и пора менять легенду, в очередной раз притворившись кем-то другим, он пытается распрощаться с дочкой, «может быть, навсегда», чтобы не подвергать ее опасности, на что она обижается: «Ты что, считаешь, что я не смогу справиться с реально ужасной ситуацией?»

Хотя перепалки с дочкой становятся все более бурными, довольно быстро закрадывается подозрение, что дочь, как и являющееся герою привидение покойной жены в белой ночнушке, не существует в физической реальности: возможно, она просто плод расстроенного старческого воображения. Потом из компетентных источников поступает информация, что дочь еще в 2003-м покончила с собой, а серию спустя наконец начинает брезжить что-то более похожее на правду. Это, пожалуй, главный плюс драматургии «Старика» — она порой медлительна и пробуксовывает, но предсказуема все-таки не на 100%. Авторы сценария, нагнетая загадочность, словно пытаются сыграть со зрителем в такую же игру, в какую герой играет со своим старинным сослуживцем, теперь заместителем директора ФБР по контрразведке (Джон Литгоу): «В этой игре нет правил, а у головоломок нет решений, они ведут только к новым головоломкам. Вот почему эта игра так интересна. Она не для слабонервных, но она как наркотик».

Эта увлекательная на словах (но не всегда достаточно захватывающе показанная на экране) игра началась 30 лет назад, как следует из флешбэков времен советско-афганской войны: герой, обмотавшись чалмой, воображает себя Лоуренсом Аравийским и пытается вести с пуштунским полевым командиром свою тактику в обход цээрушного начальства. Из за своей жестокости с русскими он приобретает репутацию отморозка и прозвище Baba-Khorkhore, то есть Всепожирающий Монстр, но опять-таки больше на словах, и поверить в его зверства не так-то просто (как и в зажигалку «Зиппо» у советского солдата). Дело в том, что героя в молодости играет совсем не страшный Билл Хек, чья растительность на голове и лице, особенно на общих планах, точь-в-точь воспроизводит силуэт Бриджеса, однако так нагонять жути одними веселыми безжалостными глазами, как Бриджес, Хеку, увы, не дано.

То, что молодой актер явно уступает старому, можно считать частью режиссерского замысла: создать ощущение, что старость в каких-то важных аспектах лучше, предпочтительнее, интереснее молодости. Да, носки натягивать с каждым днем все труднее, когнитивные способности увядают, и приходится везде таскать с собой таблетницу: в одном из немногих юмористических эпизодов пожилая парочка на свидании соревнуется, у кого из них более редкие лекарства и БАДы. Качество жизни снижается, зато качество личности, сила духа может повыситься, при условии, что ты прожил правильную жизнь — и это неразрешимый морально-этический вопрос, вокруг которого так или иначе крутятся диалоги многословного «Старика»: возможно ли оправдать тех, чья работа связана с постоянным насилием?

Особенно утомительный и лицемерный монолог на эту тему звучит в сцене, где бывший босс рассказывает нынешнему замдиректора ФБР, как на днях милая барышня из The New York Times любезно прочла ему по телефону его будущий некролог и он ему понравился, как и сопутствующие острые ощущения: «Это как подглядывать в потайную комнату через щель в занавесках». Затянутая пафосная речь этого персонажа о том, что «все было не зря» и его работа будет оценена по достоинству благодарными потомками, которые будут рыдать на его похоронах, лишний раз подтверждает главную идею сериала о том, что слова лишь мешают разглядеть истину. Эту истину читатель собственного хвалебного некролога скрывает сам от себя, в глубине души понимая, что никакого надгробного слова, кроме как «Собаке — собачья смерть», он, по-хорошему, не заслуживает.

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»