Семь абсурдов Хармса. Почему за портрет поэта боролся обладатель его квадратных метров и курительной трубки

Запутанная история вокруг портрета Хармса на фасаде дома на улице Маяковского открылась с неожиданной стороны. Она пронизана духом абсурда, который так любил писатель: мы насчитали в ней семь удивительных и нелепых моментов!

О том, как связаны представитель ТСЖ дома с граффити и поэт Даниил Хармс, над какой задачей ломает голову профессор математики и при чем тут основатель отечественной онкологии — в материале «Фонтанки».

Абсурд первый. Dead poets bar

Бар, где нам назначает встречу защитник граффити Хармса и его тезка Даниил Петров, называется Dead poets bar, то есть «Бар мертвых поэтов». Идея названия ясна, как божий день: улицы-то вокруг какие — Маяковского, Некрасова, Жуковского. До сих пор тут в шкафу встречаются почитатели поэзии и проводят творческие вечера. На самом деле никакой это не шкаф, а двери в зал, но эта информация только для посвященных.

Беседу начали с наболевшего — с граффити Хармса на доме № 11 по улице Маяковского, которое решением суда вот-вот закрасят и на месте которого засияет ламповый портрет поэта. Оборудование уже готово — на фонарном столбе напротив дома прикрутили коробочку проектора.

«Я рад, что пришли к компромиссу, но не понимаю, почему люди не радуются. Стояла задача сохранить изображение Хармса: оно полюбилось, туда водят экскурсии. Мы ее выполнили. И началось! Уже кричат: негодяи, сатрапы, все закрасят! Мы за граффити, надо бороться! Ну, сражайтесь!» — говорит Даниил и заказывает завтрак.

Абсурд второй. Спорная личность

Когда Даниил в 2016 году впервые на стене своего дома на Маяковского увидел граффити Хармса, то просто обомлел: рисунок замечательный, сделан талантливо, вписан просто потрясающе. Но все, что потом развернулось вокруг него, иначе, чем перетягиванием одеяла, не называет.

Товарищество собственников жилья дома № 11 на Маяковского делегировало Даниилу полномочия в споре, итогом которого и стало возможным сохранить образ Хармса на стене. Пусть не нарисованный, а ламповый.

«Совершенно уникальная история, абсурдная и мистическая. «Хармс — это не Достоевский, не Бродский даже, — говорит Даниил. — Детский поэт, ну точно не первой линейки автор. Удивительно, как на тестовом запуске власти и пригосударственные объединились — у них же отношения натянутые всегда».

Причем объединились, считает Даниил, вокруг довольно спорной личности: «Есть свидетельства, что в блокадном уже городе Хармс ходил и распространял панические настроения. По законам военного времени его должны были шлепнуть на месте. Но Хармсу многое позволялось. К его отцу относились с определенным пиететом, возможно, это отношение перешло и на него.

Абсурд третий. Мальчик с именем короля абсурдов

Даниил с самого начала решил, что для него история противостояния властей и защитников граффити — никакая не борьба. Во-первых, по идеологии стрит-арта, как ему объяснили эксперты, судьба рисунка художника не колышет — закрасят ли его, пойдет ли все прахом. Ему важно лишь выплеснуть образ на поверхность. Ну и во-вторых, без согласования властей рисунок на здании считается вне закона, и неважно, кто изображен — Бродский, Хармс или просто намалевано что-то.

Но и оставаться в стороне он не мог.

«Был бы там Достоевский или Петр I, я не стал бы этого делать, — признается Даниил. — Но поскольку это Хармс, и моя жизнь напрямую с ним связана, и имя его ношу, для меня это дело чести».

О том, что Даниилом его назвали в честь поэта, Петров знает с детства.

«Дедушка настоял. Дед дружил с Хармсом, очень переживал, когда его не стало. Есть письма с фронта, где он писал: «Даня умер», — вспоминает тезка поэта. — После войны дед сумел «выходить» еще и квартиру Хармса — сейчас она принадлежит нашей семье».

Каких-то сложностей, связанных с именем, Даниил не помнит. Фразой: «Помнишь, тебя назвали в честь Хармса?» — в семье тоже не допекали. Разве что образ самого поэта был овеян флером запретов и какой-то диссидентской историей — в середине 80-х в Союз попадали его книги только западных изданий.

— В те времена я был едва ли не единственный Даниил. Имя редкое, это как сейчас какой-нибудь Аристарх. Сейчас переспрашивают: Хармс, что ли? — смеется Даниил. — Ну и у меня достаточно заслуг. Мне гораздо важнее было, что мама в детстве часто говорила: ты должен быть достоин своих предков.

— Как вы думаете, почему вокруг Хармса столько инфошума?

— Хармс очень выбивается из любого ряда, куда его пытаются пристроить, он все время торчит. Детский поэт? Начинаешь читать, например, Топорышкина, там все так не по-детски. Драматург? Возможно, всеобъемлющую роль Хармса преувеличивают, хотя удивительно: театр абсурда придумал Хармс, а не Эжен Ионеско, его первые спектакли только лет через 20 после Хармса ставили, но весь мир знает Ионеско как родоначальника театра абсурда.

Абсурд четвертый. Логика, неподвластная математике

В доме № 11 на улице Маяковского Даниил Хармс поселился в 1925 году, в коммунальной квартире № 8 на четвертом этаже ему и его семье принадлежали несколько комнат.

Творил он здесь без малого 16 лет, пока его, в домашней одежде и тапочках, в 1941 году не увели оттуда под арест. Больше Хармс в эту квартиру не вернулся.

Но вернулся с семьей его друг — Всеволод Петров. Квартиру друга в 1960-е годы он буквально выходил ногами.

«По семейному преданию, дед 42 раза ходил на поклон к председателю Союза художников Михаилу Аникушину и просил выделить жилье для семьи», — рассказывает Даниил.

А вот с нумерацией квартир вышел конфуз. Дело в том, что в войну в тот самый угол, где находилась квартира Хармса, попала бомба — пять этажей разворотило до подвала как картонку. Когда же в середине прошлого столетия дом взялись восстанавливать, заморачиваться с планировкой не стали, и комната Хармса из квартиры № 8 перекочевала в 58-ю. Да и в целом жилье в подъезде пронумеровали в духе хармсовского абсурда.

««Мой одноклассник, профессор математики, пока не нашел тут никакой закономерности», — объясняет Даниил, когда мы за беседой поднимаемся на четвертый этаж. — Но деду важна была именно комната Хармса, и неважно, с каким номером».

Абсурд пятый. Белый офицер и лауреат Сталинской премии

Петровы — едва ли не единственный дворянский род с этой народной фамилией.

Со стен огромной комнаты на нас глядит портретами целая плеяда выходцев высшего сословия. Все как на подбор — статные красавцы-мужчины, в военных кителях и светских сюртуках, с орденами и осанистыми бородками. Павел Яковлевич, его сын Николай Павлович — замминистра путей сообщения, строитель Транссибирской магистрали, председатель Русского технического общества, член Императорского государственного совета.

На следующем портрете, удивительно похожий образом на Филиппа Филипповича из «Собачьего сердца», важный господин — прадед Даниила, Николай Николаевич, основатель отечественной онкологии, академик, лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического Труда. «Он ввел в советскую медицину понятие деонтологии (совокупность этических норм, которые медработники должны соблюдать в отношении пациентов. — Прим. ред.). Первое издание вышло в 1945 году — настолько он считал важным ее появление, потом книгу переиздавали пять раз. К большому сожалению, глядя на то, как сейчас себя ведут врачи, особенно в онкологии, я понимаю, что не зря Николай Николаевич переживал», — говорит Даниил.

Николай Николаевич и во времена Союза жил привычной, почти дореволюционной жизнью и занимался спасением людей. Это ему посвящена мемориальная доска на здании Университета имени Мечникова.

— Как вы живете с таким грузом родственников? — не могу удержаться от вопроса.

— Стараюсь соответствовать, как мама хотела. У меня и выбора нет, — смеется Даниил. — А сейчас вообще мои времена наступают.

Абсурд шестой. Друг, которого обозвали предателем

Со следующего портрета на нас глядит Всеволод Николаевич, собственно, друг Хармса, искусствовед, который дружил с самыми известными деятелями культуры и искусства того времени.

— Дед написал, насколько мне известно, единственную в советское время монографию об известном движении Серебряного века «Мир искусства», в 2006 году ее переиздали. Там есть и об ОБЭРИУ, Объединении реального искусства, к которому принадлежал Хармс. Это было творческое большое сообщество. Познакомились они через балерину Екатерину Лившиц — она дружила с Мариной, женой Хармса.

Справка

25-летний Всеволод Петров познакомился с Хармсом, когда тому было 33 года. По его словам, между ними возникло «неодолимое взаимное притяжение», хотя до последнего дня их недолгой дружбы Хармс и Петров не переходили на «ты» и называли друг друга по имени-отчеству. Всеволод женился на Марине Ржевуской, двоюродной сестре и близкой подруге второй жены Хармса, Марины Малич. В 2016 году была издана книга «Турдейская Манон Леско» Всеволода Петрова, в которой воспоминаниям о Хармсе он посвятил главу.

Абсурдная история произошла со Львом Гумилевым.

— Выйдя из тюрьмы, он обвинил Всеволода Николаевича, что Хармса посадили по его доносу, — рассказывает Даниил. — Нетрудно представить, зная деда, какое для него это было оскорбление. Он стал вызывать Гумилева на суд чести, даже Ахматову просил, чтобы поучаствовала в этой истории как третейский судья. Но Гумилев так и не объяснился.

Абсурд седьмой. Музей в жилой квартире

От дворянского сословия Даниилу Петрову достались внешность, выправка и навык коммуникатора, который он призвал на помощь в споре за граффити Хармса. Из материального — только трубка поэта.

Пока нас угощает чаем его отчим, художник Николай Котляревский, Даниил выуживает из недр старинного бюро трубку. В простом матерчатом мешочке, деревянная, на удивление легкая. История ее появления у Петровых совершенно бесхитростна.

— Хармс подарил ее деду. Скажу по секрету, я ее в детстве тайком покуривал, — говорит Даниил, привычным жестом ухватив реликвию в кулак.

— Как-то она у вас очень скромно лежит — не на видном месте.

— А куда ее? — пожимает плечами тезка поэта. — Кто к нам приходит и кому интересно — показываем. Никто не совал всем эту трубку со словами: «Ты понимаешь, кто тут жил?! Преисполнись». Здесь всегда много творческих людей бывало, конечно, не только про Хармса говорили. Несколько месяцев тут жил и бывший секретарь Ахматовой.

Если музей Хармса создадут — туда.

— У нас это единственный предмет, оставшийся от Хармса. Я в музей не отдам, — твердо заявляет Даниил. — Семейная реликвия, единственная память. Подержать и сфотографироваться, копию сделать — пожалуйста. А отдавать — нет. У меня трое детей, им останется.

Чай выпит. Даниил стоит у окна и цитирует отрывок из «Старухи» Хармса: «Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо».

Мы выглядываем в окно и видим ту же самую трубу, что лицезрел почти 100 лет назад Даниил Ювачев — Хармс.

— В 90-е годы к нам с женой приходили хармсоведы, предлагали устроить здесь музей, — вдруг вспоминает забавную историю Николай Романович. — Есть музей-квартира Зощенко, там люди натурально живут, яичницу жарят. Ну куда в жилой квартире музей устраивать?! Может, я тут сижу водку пью? Мы с Мариной (мать Даниила. — Прим. ред.) как представили, что народ будет здесь толкаться, переглянулись и сказали: нет, ни в коем случае!

Наталья Вязовкина, «Фонтанка.ру»