Леонид Юзефович: «Ждать от литературы пророчеств — большая наивность»

Писатель рассказал «Фонтанке» о новом романе «Филэллин», тяге современной литературы к прошлому и политике как рычаге читательского интереса.

Завтра, 27 ноября, в «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) выходит новый роман лауреата премии «Большая книга» Леонида Юзефовича. Книга называется «Филэллин». Филэллин — человек, любящий греков, точнее — сочувствующий их борьбе за независимость от Османской империи в 20-х годах XIX века. Филэллином, как отправившийся в Грецию и умерший там Байрон, является главный герой нового романа, отставной штабс-капитан Григорий Мосцепанов. Это фигура вымышленная. Тем не менее большинство героев — подлинные исторические фигуры или имеют прототипов. Среди них — Александр I или египетский полководец Ибрагим-паша.

Автор говорит, что старался «не нарушать исторической достоверности», но «реконструкция прошлого не входила в задачу». История в «Филэллине» — скорее повод задуматься о вещах, которые и в наше время остаются важными: любовь, преданность, патриотизм. На вопросы о своей новой книге Леонид Абрамович предпочел ответить письменно.

— Сколько времени ушло на создание романа и чем лично вас так зацепила тема Греческой войны за независимость 1820-х годов?

— Я уже не могу точно вспомнить, когда начал писать «Филэллина». Очень давно. В 2013 году фрагменты из него были опубликованы в журнале «Урал». Тогда мне казалось, что я вот-вот его закончу, но прошло еще семь лет, прежде чем это случилось. Отсюда не следует, что все это время я упорно над ним трудился. Несколько раз я бросал его и не прикасался к нему годами, но и тогда мои герои продолжали жить со мной. А Греческая война за независимость привлекла меня тем, в частности, что это первая, наверное, из так называемых национально-освободительных войн, на ее примере можно поразмышлять о некоторых важных вещах. Молодой Пушкин восхищался восставшими греками, но в свете нашего опыта, которого у Александра Сергеевича не было, мы можем увидеть эти события и в менее романтическом свете.

— Вы выбрали удивительно «несовременное время» и форму — эпистолярный роман. Тем не менее у каждого героя — своя судьба и голос. А где голос автора, и стоит ли его искать в романе?

— Есть писатели с ярко выраженным стилем. Есть такие, кто обычно пишет от первого лица, их главный герой — альтер-эго автора. Я привык растворяться в своих героях, реальных или вымышленных, а стиль для меня — лишь средство выразить то, о чем я хочу сказать. В «Филэллине» мой голос звучит в голосах всех персонажей. Хотя они не похожи друг на друга и высказывают разные, иногда прямо противоположные взгляды на происходящее. Если допустить, что в такие моменты в человеке, по словам Андрея Вознесенского, «живут семь я», в жизни ему грозит печальный диагноз — шизофрения. В литературе не так. Есть старый повествовательный прием — излагать события от лица нескольких рассказчиков. Реальность становится многомерной, а в наше время это ценнее, может быть, чем раньше. Слишком многим сейчас свойственно агрессивное утверждение одного, политически ангажированного, как правило, взгляда на прошлое. Прочие подходы объявляются даже не ошибкой, а сознательной ложью из корыстных побуждений.

— Книга — это ответ автора на личный запрос в определенный период жизни, или у вас иная трактовка? И насколько политические события заостряют ваше восприятие темы?

— Мы все дышим воздухом своего времени. Он для всех одинаков, а вот сколько кислорода каждый из него извлекает, зависит еще и от наших легких. Политика, разумеется, влияет на наше восприятие прошлого, но я писал роман так долго, что за эти годы актуальная политическая повестка сменилась неоднократно. Один критик усмотрел в «Филэллине» параллели с войной в Донбассе, другой — с конфликтом вокруг Нагорного Карабаха. На самом деле в романе отразились не те или иные конкретные события, а общая атмосфера последних десятилетий.

— Евгений Замятин сказал: «Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое». Почему прошлое сегодня для русского литератора — если судить по большинству выходящих романов — интереснее настоящего?

— Думаю, Замятин имел в виду, что русская классика XIX века лучше отвечает на вечные вопросы, чем постреволюционная советская словесность. А интерес современной литературы к прошлому — это другое. Это ответ на общественный запрос. С одной стороны, интерес к истории порожден страхом перед ней, с другой — поиском утешения. В прошлом всегда найдутся ситуации, схожие с настоящим, поэтому возникает иллюзия, что понять прошлое — значит лучше справиться с нынешними проблемами и подготовиться к будущим. Примерно так же мы с помощью сравнения пытаемся выявить суть какого-то человека или явления. Сравнение ничего не объясняет, но снимает наше представление о непонятном как об уникальном. Если мы будем сравнивать нынешнюю пандемию с эпидемиями чумы или холеры в XIХ веке, сходства тут обнаружится немного, тем не менее это успокаивает. Сильнее всего тревожит и страшит то, чему нет аналогий.

— Леонид Абрамович, действие вашего романа происходит в первой трети XIX века. Соответственно, там встречаются обусловленные контекстом слова «негр» и «жид». Как вы относитесь к стремлению общества совершить пересмотр лексики и отказаться от книг, которые сегодня некоторыми воспринимаются недостаточно этичными?

— Назвать еврея «жидом» в настоящее время можно только с целью его оскорбить. Если писатель употребляет это слово в прямой речи героя, и герой — наш современник, оно определенным образом его характеризует. Эта языковая норма установилась примерно полтора столетия назад, а до того слово «жид» не имело отрицательных коннотаций или имело его не больше, чем слово «еврей». Оно могло означать просто национальную принадлежность. Вот цитата из рассказа «Севастополь в августе 1855 года» Льва Толстого: «Около порога сидели два старых и один молодой курчавый солдат, из жидов по наружности». У меня в романе действие происходит еще на тридцать лет раньше, и все-таки «жидами» называет евреев только один мой герой — тот, который родом из Киева. Для него это естественно, и я пожертвовал корректностью ради языковой аутентичности. К тому же во мне есть еврейская кровь, я могу себе это позволить. С «неграми» сложнее. Я считаю, что человека нужно называть тем именем, которое выбрал для себя он сам. Неприлично, по-моему, Дмитрия Быкова именовать Зильбертрудом, а Игоря Стрелкова — Гиркиным. Слово «негр» в «Филэллине» фигурирует один-единственный раз. Вероятность того, что оно попадется на глаза кому-нибудь из чернокожих, исчезающе мала, тем не менее при переиздании я постараюсь заменить его более корректным. Оно не настолько мне дорого, чтобы я не мог без него обойтись.

— Как вам кажется, сохранилась ли традиция ждать от известного писателя пророчества? И на какой текст более заметен запрос: на художественный, остропублицистический — какой? И почему?

— Мой литературный агент живет в Германии. Насчет «Филэллина» он прямо мне сказал, что если в книге нет злободневного политического подтекста, она вряд ли заинтересует западных издателей. Политика — это соус, делающий съедобным даже малоаппетитное литературное блюдо. Я не из тех поваров, кто умеет его готовить, а учиться мне поздно. Что касается «художественности», ее и раньше-то каждый понимал по-своему, а с появлением социальных сетей это понятие окончательно размылось. Нет больше общепризнанных авторитетов, которые бы сертифицировали нашу продукцию: вот худлит первого сорта, вот — второго, а это вообще не имеет знака ГОСТ. А ждать от литературы пророчеств — это, по-моему, большая наивность. В наше время писательство — такая же профессия, как любая другая. Со своей спецификой, само собой, однако профетические способности не входят в число необходимых писателю талантов. Не нужно, как мудро заметил Станислав Лем, искать в телефонной книге рецепт приготовления пончиков.

Подготовила Мария Башмакова