«Фальшивый купон»: Сказка про девальвацию (фото)

Один из самых интересных театральных режиссеров страны Анатолий Праудин, возглавляющий Экспериментальную сцену под крышей «Балтийского дома», выпустил премьеру. По морализаторской повести Льва Толстого. Но пусть это никого не отпугнет. Новый спектакль представляет в лицах – а точнее, в масках – особенности национального бытия. От полного отчаяния спасает сокрушительная ирония постановщика.

Декорации – сетка вместо задника, а к ней приложены бревна и поленца разных калибров. Костюмы у крестьян, мещан и дворян – яркие, по-ярмарочному нарядные, чистенькие. Толстой-то сочинял нечто вроде притчи, а получилось натуральное средневековое моралите, и таблички с приговорами на шеях героев легко домысливаются: этот мздоимец, этот развратник, этот – вор, а этот и вовсе душегуб. История не то чтобы не изобретательна, а подчеркнуто типична: отец один раз отмахнулся от сына, тот, искушаемый не по годам опытным по части пороков товарищем, подделал ценную бумагу, и фальшивый купон, как алмаз «Око света» в романе Стивенсона, потянул за собой длинный ряд смертей. Но вот одна бедная старушонка покорно позволила себя убить, да еще и за убийцу перед смертью помолилась, и от этого непротивления злу насилием чудо за чудом стало твориться: все как один, начиная с главного убийцы, стали не просто исправляться, а чуть ни не в святых превращаться, включая даже и министра. Царь, правда, до святого сильно не дотянул, но взаимоотношения Толстого с государством – вопрос отдельный.

А что до жанра притчи, то он – явно поперек толстовского таланта, а для реалистической повести с трупами и чертями классик явно переборщил. Зато режиссер Праудин в своем театре «Экспериментальная сцена» занимается как раз тем, что сочиняет правдивые легенды из разряда апокрифов. Ирония режиссера насыщает постмодернистскими трюками известные сказочные сюжеты, религиозные мифы, исторические сюжеты (Фея в «Золушке» оказывается предводителем труппы бродячих комедиантов, Винни-Пуху в начале спектакля «Дом на Пуховой опушке» 90 лет, и он из газет узнает о смерти Кристофера Робина, в спектакле «Воскресение. Урок первый» ко Христовым апостолам запускался отрок с его глупыми детскими вопросами, к Петру Первому в «Царе Петре» является девочка-луна и сначала дает ему «всё-всё-превсё», а потом требует отдать самое дорогое). Как выдающийся мастер гротеска Хармс, к примеру, не любил старость – его знаменитые старухи представляли собой метафору немощи, и оттого автор лущил их целыми оравами, так Праудину отвратителен пафос всякого рода – и потому он с наслаждением доводит до полного абсурда всякую патетику и сентиментальность. Для этого как нельзя лучше подходят, как выяснилось, тюзовские приемы; они же – приемы площадного театра.

Толстой раздумывал, не убрать ли чертей. А в спектакле они превратились в милых чертовок из детского утренника, но со взрослыми функциями. Они распевают скабрезную частушку – единственную, ибо роль у чертей маленькая: довести душегуба Степана Пелагеюшкина, вставшего было на путь раскаяния, до петли. Для верности есть у хвостатых еще и одна фраза: «С ней покончил (имеется в виду та самая покорная старушонка, Марья Семеновна) – с собой покончи». Произносят ее черти устало, видимо, слишком часто в последнее время проговаривать ее приходится, и вроде бы почти достигают цели, но Степан, без раздумий порешивший более десятка человек, спасается удивительным образом. Причем речь идет, разумеется, о спасении прежде всего души.

Писатель-классик старательно пытается выдать морализаторскую небывальщину за реальность. Режиссер как раз наоборот: делает ставку на фольклорную небывальщину из разряда «сказка ложь, да в ней намек». Отсюда и особый – в лучших балаганных традициях – способ существования артистов: иные меняют по пять личин, но путаницы не возникает, ибо каждая маска – это два-три характерных гротескных штриха и непременная связь с мифом.

Ну вот, к примеру, всех замужних женщин в спектакле играет Маргарита Лоскутникова. И все они – бесправные создания в маскулинном мире. И ладно еще грубиян-лавочник (Александр Павельев) замахивается на жену и обзывает косолапой дурой, так местный «наполеончик» адвокат Смоковников (Владимир Баранов) свою половину и вовсе кусает: дела на работе не складываются, а тут еще сын задолжал кому-то – надо же кого-то «укусить», чтобы зло сорвать. Переводить метафорический образ в буквальное действие – фирменный праудинский прием, который отлично работает и в БДТ, и в ТЮЗе. О жене простодушного мужика Ивана Миронова (Ивана-дурака) и говорить нечего: вечно беременная баба, которую всё время тошнит и чья одежда гораздо ярче заспанного лица. Но именно с ней происходит характерная метаморфоза: стоит ее честному мужу превратиться в конокрада, как супруга бросается ему с азартом помогать – и потухший взор ее тут же воспламеняется. В каждой женщине дремлет колдунья – тут не поспоришь. А от колдуньи до чертовки с рожками и хвостиком и вовсе один шаг. Но это одна сторона женского вопроса, а есть и вторая – гораздо более печальная. Понятно, почему адвокатский сынок, лопоухий гимназист Митя Смоковников (Кирилл Маркин), обиженный отцом, не находит поддержки у матери – сквозь слезы горячей женской обиды трудно разглядеть даже собственного ребенка. И понятно, почему конторщица так зачарована старшим товарищем Мити Махиным (Юрий Елагин), что принимает поддельную бумагу за подлинную – язык змея-искусителя и длинная прядь русых волос на униженную и оскорбленную женщину действуют сокрушительно. И купон начинает кровавый путь.

Купон выглядит у Праудина как тонкое полено, поверх которого надето выщербленное изнутри толстое. Тут про деревянные деньги всякий поймет. Но дело даже не в их деревянности. Поддельный купон в спектакле – метафора инфляции гораздо более важных вещей: человеческих отношений и человеческой жизни вообще. И вот ярмарочная карусель образов чем дальше, тем стремительней несется в сторону трагической буффонады – этот мейерхольдовский жанр сатирическим опусам Праудина особенно близок.

Независимая женщина Турчанинова (Алла Еминцева) самоотверженно влюблена в юного революционера, имеет арбузоподобные груди, носит красный платок и «идет в народ» по головам зрителей. А чтобы спасти любимого, стреляет в министра из длинного неотесанного ствола дерева, но кого застрелишь из «деревянного» оружия? И вот она уже обессиленно прокручивает ногами брус, укрепленный на штыре: бег на месте из последних сил – берущий за живое образ безнадежный усилий. Платье девушки провисает там, где раньше ткань чуть не лопалась от натяжения, – разумеется, у героини на каторге случилась чахотка. И никакие прошения, полные христианских воззваний к трусливому (как в большинстве русских сказок) царю Шурику, не помогают: политика антигуманна по своей сути.

Актеры Праудина в последней премьере, кажется, пользуются одним из способов работы над ролью, разработанным Михаилом Чеховым (великим артистом начала прошлого века, племянником драматурга). Они «танцуют» от так называемого эмоционального центра образа. Например, у Турчаниновой этот центр – в невероятных размеров бюсте. У адвоката он драматично распределяется между попугайским коком на голове – и геморроем. У министра (обе роли играет Владимир Баранов) – между чапаевскими усами и бицепсами, предметом особой гордости (перед публикой герой является с обнаженным торсом). То, что эти эффектные мышцы не производят должного впечатления на Турчанинову, играет в ее судьбе роковую роль. Об этих замечательных деталях и их метаморфозах – например, о том, как адвокатский кок превращается в бородку стража закона в участке, как у следователя (Юрия Елагина) появляется поросячий нос, призванный вынюхивать, – можно написать отдельный текст.

При этом ключевых персонажей в спектакле два – убивец Степан Пелагеюшкин и его жертва-спасительница Марья Семеновна. Исполнители этих ролей – Александр Кабанов и Ирина Соколова – играют в «Фальшивом купоне» по одной роли. Они оба существуют вне социально-политической схемы. Это два нравственных полюса спектакля. Лохматое чучело Степан, утратив любимых коней, превращается в ходячую смерть, чистое зло – при каждом его появлении на заднике загораются не только красные глаза, но и красный дьявольский рот – стилизация под наив площадного театра тут работает всё на то же снижение пафоса, трагикомически. Легко вообразить, как огромные руки Степана хватают топор и крушат черепа мещан и крестьян, но топор каждый раз вонзается в какое-нибудь дерево, а герой просто констатирует как-то дико-бессознательно: убил, мол. Да еще и сосредоточенно чертит на полу меловые абрисы – к финалу первого акта контуры покрывает всю сцену, заползая и на лестницу, ведущую в зал. А Марья Семеновна, которой уникальная Ирина Соколова отдала всю свою ангельскую суть, премило шепелявя, читает Нагорную проповедь, а встретив на улице одной ей видимого учителя, смотрит куда-то вверх.

Метания грешника между чертями и призраком святой, им убиенной мученицы, попытки Степана с помощью Марьи Семеновны сложить из поленец буквы, а затем и слова молитвы, то есть история пробуждения во тьме безумия света мысли, история греха и покаяния – это, как следует из всего второго действия, сюжет отделения человека от системы, от социума. Например, дворник Василий (Сергей Ионкин) решает восстанавливать именно социальную справедливость, и на духовном пути продвигается не слишком далеко – до большой дороги, становится местным Робином Гудом. Иными словами, «Фальшивый купон» Анатолия Праудина – правдивая сказка о том, что путь веры и христианских заповедей – это путь глубоко индивидуальный, не имеющий отношения к государственным предписаниям и религиям.

У государства, у общества (в особенности, национального) – совсем другие, чтобы не сказать противоположные, цели и ценности. Кстати, черти, оставив Степана, принимаются, что характерно, распевать скабрезные частушки про царя Шурика. А из фольклорных песен слова не выкинешь.

Жанна Зарецкая
«Фонтанка.ру»

Фото: Дарья Пичугина

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»