Геласимов пишет для всех

В этом году литературную премию «Национальный бестселлер» получил роман Андрея Геласимова «Степные боги», в центре которого 1945 год, забайкальский лагерь для военнопленных, врач-японец и русский мальчик Петька. В годовщину начала Великой Отечественной войны «Фонтанка» решила разобраться в том, зачем современные писатели пишут про войну.

Уже давно понятно, что последняя большая война ХХ века стала едва ли не единственным фактом отечественной истории, по-настоящему объединяющим наших людей. Ну, еще космос и спорт. Все остальное недавнее прошлое моментально вызывает жуткие споры и приступы классовой ненависти. Но с некоторого времени и война перестала быть чем-то для всех одинаково безусловным. Нет, про то, что Вторая мировая, как и все войны – неприятная, кровавая работа, наша публика догадывалась еще со времен Бориса Васильева и «лейтенантской прозы» в лице Окуджавы. Но в последние годы, когда в моду вошли политические и исторические разоблачения, единственным пунктом, в котором все согласны, стал тот факт, что наших на войне погибло много, и всех их очень жалко.

Современная литература как нельзя лучше демонстрирует эту разноголосицу. Именно поэтому стало возможным сочинять про войну фэнтези, детектив или сложно сконструированные, глубоко рациональные истории, герои которых напоминают читателю о разных литературных или даже мифологических традициях. Именно таковы «Шпионский роман» Бориса Акунина и «Спать и верить» Вячеслава Курицына, в прошлом году номинированного на «Нацбест». «Спать и верить» – густой суп из вагнеровщины, Гоголя и, как ни странно, Тургенева, у которого Курицын позаимствовал глубоко положительные женские образы. Здесь фашистов называют фашиками и пишут письма Гитлеру. К этой же традиции «умышленного» романа принадлежат и «Степные боги» Андрея Геласимова, получившего «Нацбест» в этом году.

На первый взгляд, Андрей Геласимов своим романом пытается возвратить той войне утраченную в нашем сознании безусловность и четко показать, где свои, а где чужие. В первую очередь этого добивается с помощью одного из двух главных героев – подростка Петьки. Петька живет в деревне Разгуляевка, хочет стать летчиком и ищет по окрестным оврагам Гитлера, который куда-то пропал из Берлина. Он разбирается в типах самолетов и, разумеется, мечтает убежать на фронт. Покуда с фронтом выходит заминка, воюет с местным оболтусом Ленькой и его подростковой бандой. А еще ходит на станцию встречать военные эшелоны и выспрашивает у кого только можно про своих воюющих на фронте дядьев. Своей верой и обаянием Петька вполне способен примирить читателя с жестокостью и бестолковостью власти, которая расстреливает безвинных людей только за то, что единственная в деревне лошадь по дурости переломала себе хребет в охотничьей ловушке, пачками отправляет на фронт мужиков, а баб и детишек заставляет в глубоком тылу пухнуть от голода. Не может все быть плохо, когда у нас в советской стране есть такие Петьки. Но слишком очевидны литературные Петькины корни – гайдаровские Чук, Гек и Тимур с его командой. Понятно, что искомое единение в оценках войны здесь не почерпнешь – как бы ни был наивен наш читатель, но до детской чистоты ему далеко.

Другой автор, несомненно, лежащий в анамнезе у «Степных богов», – Михаил Шолохов, чей станичный колорит оправдывается в геласимовском романе наличием у жителей Разгуляевки казачьей крови. Эта самая кровь, безусловно, добавляет роману юмора и азарта, но одновременно обрекает героев на бессмысленную жестокость. Этой жестокости вполне достаточно и у Шолохова, но там она сдерживается социальным заказом, а у Геласимова, ни в какое светлое будущее не верящего, выплескивается через край. В «Степных богах» бьют все и всех: бабка Алена – Петьку, который «выблядок», потому что мамка родила его невесть от кого. Дед Артем – бабку, потому, что она ему всю жизнь заела. Оболтус Ленька - Петьку, потому, что такова правда мальчишеских отношений. Солдаты-охранники из соседнего лагеря – военнопленных-японцев. Желая поддать реализму, Геласимов показывает, что между героями идет что-то вроде гражданской войны. Как будто не достаточно войны с врагом внешним! Этот бесконечный конфликт ведется и между полами – жены активно изменяют воюющим на фронте мужьям, вследствие чего исчезает еще один миф того времени – женская верность, а большинство мужиков превращаются в несущих похабщину жеребцов.

Единственным светлым пятном на фоне этого веселого беспредела становится уже много лет сидящий в советском плену врач-японец Миянаги. С самого начал японец являет собой полную противоположность миру, в который попал из-за нелепости войны. Он добр – лечит и соотечественников и врагов. Умен – из ничего способен сотворить нечто и вылечить травами от гонореи. Верен семье – в нечеловеческих условиях умудряется записывать историю своего рода, адресуя сыновьям. Более того, в плену Миянаги остался из-за сына своего благодетеля, хромого озлобленного фанатика. Любознателен – вместе с историей семьи описывает лечебные травы Дальнего Востока. Именно эта его любознательность и помогает разобраться в том, почему мрут, как мухи, пленные, работающие на руднике и детишки в Разгуляевке.

То есть, поучаствовав в очередном разрушении мифа о нутряной справедливости воевавшего с гитлеровской Германией Советского Союза, Геласимов обращается к другим элементам нашего коллективного бессознательного – страху перед родным государством (которое ради стратегически важных ресурсов готово загубить всех без разбору) и трепету по отношению к Востоку.

Последнее – блажь не только отечественная. Китай, или «Катай», как собирательный образ Востока, был для европейцев, а не только русских, своеобразной землей обетованной еще в XVIII веке. А к концу позапрошлого мысль о «волшебной Шангри-Ла» овладела умами части отечественных интеллектуалов настолько, что породила целые культурные феномены – от живописи Рериха до книжек Блаватской. Говорят, даже Лев Толстой, незадолго до смерти говорил: «Был бы помоложе, ушел бы в Китай».

Поэтому и становится японец, умеющий сочетать западные знания и восточную чертовщину, таким молодцом. И даже если читатель запнется на немного картонной фигуре Петьки или его друга, погибающего от лучевой болезни Валерки, то уж никак не проскочит через увлекательные описания японского житья-бытья XVII века. Во-первых, про это мы знаем еще меньше, чем про собственную историю ХХ века. А во-вторых, Геласимов подчеркивает сходство между Японией и нашим отечеством. Середина XVI, начало XVII века в Японии удивительно похожи на наши девяностые и двухтысячные. Тот же кризис центральной власти, те же поиски «сильной руки». Те же конфликты с Западом, который приходит в феодальную Японию с новыми технологиями – фитильными мушкетами и новой верой – христианством, и лезет во внутреннюю политику суверенного государства. Те же попытки от этого влияния избавится. Особенно от христианства. Которые, кстати, привели к превращению Японии в закрытую страну. Здесь Геласимова читать по настоящему интересно – он со вкусом описывает интриги японских дайме и увлекается темой родства буддизма и учения Иисуса Христа, занимавшей еще Франциска Ксаверия – первого в Японии христианского миссионера. Это единство проскальзывает в тексте и дальше, в очередной раз сближая японского врача, советского мальчика и российского читателя.

В общем, совсем неудивительно, что именно «Степные боги» получили «Нацбест». Ни менеджер в садулаевской «Таблетке», ни история андеграундного композитора Сергея Самсонова, и тем более ни элегические зарисовки на тему петербургских памятников Носова, и даже ни «Танкист» Бояшова, тоже пишущего про Вторую мировую, не смогли состязаться с обращающимся к отечественному коллективному бессознательному - геласимовским романом. Оказалось, все они пишут для себя и для таких, как они, а Геласимов пишет для всех.

Елена Некрасова, «Фонтанка. ру»