Андрей Битов: «Я такой один…»

Андрея Битова называют «легендой», живым классиком». «Ключевое слово здесь — "живой"», — усмехается Битов, привыкший к тому, что о нем больше пишут, чем его читают. Вот и на презентации нового романа «Преподаватель симметрии», состоявшейся 28 октября в Доме книги, Андрей Георгиевич предположил, что этот текст вновь одолеют немногие, потому как рассчитан он на особенного, внимательного читателя.

Андрея Битова называют «легендой», «живым классиком». «Ключевое слово здесь — "живой"», — усмехается Битов, привыкший к тому, что о нем больше пишут, чем его читают. Вот и на презентации нового романа «Преподаватель симметрии», состоявшейся 28 октября в Доме книги, Андрей Георгиевич предположил, что этот текст вновь одолеют немногие, потому как рассчитан он на особенного, внимательного читателя.

Книга, вышедшая летом в малоизвестном издательстве «Фортуна Эл», называется «Преподаватель симметрии» и выдается за вольный перевод, сделанный Битовым с «иностранного языка». Она представляет собой ряд новелл, часть которых уже была в разное время напечатана. Можно читать новеллы вперемешку, но лучше — по порядку, и тогда читатель расслышит эхо, распространяющееся от одной истории к другой, найдет его источник и сможет осознать текст именно как роман. Жанр так и обозначен на титуле: роман-эхо — как раньше были роман-пунктир и роман-странствие.

— Этот роман — сплошной шифр, но все ключи даны, — уверил Андрей Битов обозревателя «Фонтанки». - Так что неленивый читатель может приниматься за расшифровку прямо с титульной страницы (уж наверное, недаром мифический год создания романа — 1937 — совпадает с годом рождения Битова, а фамилия «автора» — Tired-Boffin — переводится как «Усталый исследователь». – Прим. Авт.). Впрочем, почему с титульной страницы? Можно начать и с обложки: ведь использованный в оформлении фрагмент картины сумасшедшего английского художника Ричарда Дадда «Мастерский замах сказочного дровосека» тоже помещен сюда явно не случайно. В общем, от читателя потребуется серьезная работа, ибо, с точки зрения Битова, умение читать — искусство не меньшее, чем умение писать:

— Я не считаю читателя бараном, не могу к нему снисходить, считаю, что это позор. Я не элитарный писатель — я простой, но меня надо научиться читать.

— А зачем было выдумывать мифического автора, да еще и пишущего героя, перемешивать главы о самом герое с новеллами, этим героем написанными?

— Зачем? Мне хотелось справиться с сюжетом. В великой русской литературе с сюжетами не все в порядке, сюжетных вещей почти не писали: это сумел разве что Пушкин в «Пиковой Даме» и «Капитанской дочке», и еще Достоевский. И вот, поскольку я знал, что все, что происходило последнее время в России, не поддается сюжету, я придумал свою «иностранную страну», в которой сюжеты возможны, в которой они прозвучат глубже. Я, конечно, вложил в них свой человеческий опыт. Но, приглашая вас к чтению, прошу: не читайте послесловия. Я не люблю ни предисловий, ни послесловий. И хотя это послесловие написали очень хорошо, но вы не заглядывайте в него заранее, а прочтите потом, после романа, чтобы иметь возможность вынести самостоятельное суждение. Наша беда, что все боятся быть дураками и оглядываются на чужое мнение. А вы не бойтесь, будьте свободными людьми!

— Андрей Георгиевич, стало быть, предисловий и послесловий Вы не любите. А как относитесь к рецензиям и литературной критике в целом?

— Я сам последние десять лет, до того, как вернулся к беллетристике и написал роман, занимался литературной критикой или, скорее, эссеистикой. Это очень увлекательное занятие. Это тоже проза, в которой требуется слово очень высокого напряжения. Мне это было всегда интересно. Критика нужна: как я уже говорил, чтение — это искусство, а критик — человек высокого уровня чтения. Он — настоящий «исполнитель» текста, в этом случае имеет право что-то говорить другим, объяснять читателям, как он понял текст. Но ежели это просто организатор литературного процесса или представитель какого-то направления или какой-то группы — я такому критику не доверяю.

— Нравятся ли Вам рецензии на самого себя?

— Иногда нравились. Иногда это было глупо. Вспоминаю одну статью по поводу новеллы «Вкус», чудом напечатанной в тяжелые советские времена — в «Литературной Грузии». Это один из лучших моих рассказов, который позже стал главой в романе «Улетающий Монахов». Статья, опубликованная где-то на Западе, называлась «Опаздывающий поезд»: о том, как я в своей судьбе всегда опаздываю к раздаче успеха и признания. Статья была хорошо написана и показалась мне соответствующей действительности. А теперь я думаю, что я был не опаздывающий поезд, а скоростной: просто вырвался далеко вперед… Это не хвастовство, так оно и есть. Вот сейчас печатают и собираются переводить то, что я писал тридцать лет назад. Лет через тридцать время дойдет до того, что я пишу сегодня…

…Как Битову удается оставаться собой, делать то, что он считает нужным и важным, не обращая внимания на пугало современной книгоиздательской отрасли, называемое «неформат»? У него есть свой «секрет»: он предпочитает взаимодействовать с маленькими издательствами, а не с крупными, ориентированными на коммерческую литературу, и таким образом пишет и публикует не то, что «можно», а то, что хочет. Действительно, кто еще из современных писателей может позволить себе работать над романом тридцать семь лет?

— На самом деле я пишу быстро, хотя редко. И если сложить время, потраченное на роман за эти тридцать семь лет, то наберется, наверное, месяца два. А за пятьдесят лет «творческой жизни» писал, наверное, в общей сложности два-три года — поясняет Андрей Георгиевич.

— Почему Вы пишете редко?

— Потому что я нормальный ленивый человек, «гуляка праздный», не люблю работать, а всегда любил выпивать, любил женщин, дружбу, любил путешествовать. И потом, надо поймать момент, когда текст «летит» — а до этого нужно дослужиться, домолиться…

— А как же профессионализм?

— Я уважаю профессионализм в писательском деле, в частности, наших дам, пишущих детективы, но литература — это немного другое

— Как Вы относитесь — с точки зрения профессионализма — к проектам Акунина, в частности, к его жанровым экспериментам?

— Акунин очень интеллигентный, мыслящий человек. Положим, читать этого его… Фердыщенко… или как там его?

— Фандорина…

— …Фандорина, да, — я читать не могу, но Акунин придумал одну очень важную вещь. Он перенес действие своих детективов в то время, когда в Англии зарождался детектив, а в России о нем еще и не слыхали. Таким образом, Акунин соотнес себя с Конан-Дойлем таким странным путем. Всякое развитие жанра должно быть постепенным — у нас оно было пропущено. И он восполняет сейчас то, что должно было быть написано в восьмидесятые годы девятнадцатого века. Это очень умный литературоведческий и творческий шаг.

— Петр Вайль однажды назвал Вас «человеком европейски дисциплинированного ума». И в то же время Вы утверждали, что российское пространство, в то числе литературное — пространство неорганизованное. Как человек европейски дисциплинированного ума чувствует себя в этом неорганизованном пространстве?

— А зачем мне литературное пространство? Мои тексты сами организуют себя, живут по своим законам. Я делаю то, что хочу и могу, я иду по линии свободы. Вот спроси меня: «Да кто ты такой?», а я отвечу: «Я — это я, я такой один». Какой я — покажет время, но такого же не будет, это точно. Конечно, можно было бы себя укорить: «Ты мог сделать больше!» Но — уж что я сделал, то сделал. И все равно — собрание в десять томов набралось. Много. Лучше бы пять…

— Как Вы чувствуете, не пришло еще время мемуаров?

— Просто мемуары — родился, учился, женился, напился — это неинтересно. Но я много узнал об истории своей фамилии — и начала рождаться идея написать книгу, которая так и будет называться — «Битов». А уж вокруг фамилии и закрутится вся история…

Беседовала Юлия Зартайская,
Фонтанка. ру