Полный консенсус, или Кто есть ху

В последнее время я что-то решительно перестал понимать многое из того, что говорят на ТВ и на радио, а также пишут в газетах и журналах. Не так давно прочёл в одной центральной газете книжный обзор и остался в недоумении, поскольку статья гласила: «Книга позиционирована, как детектив». Я, конечно, понимаю, что существует книжный рынок, и изданная книга в какой-то степени – уже товар. Тем не менее, писатели в литературе пока ещё работают в определённом жанре, а не «позиционируются».

Кстати, о жанрах: вы читали в отрочестве фантастику? Я тоже: Стругацкие, Азимов, Беляев, Бредбери, Воннегут, Булычев – все они были представителями жанра научной фантастики. Теперь пишут Перумов, Пелевин и Лукьяненко, и фантастика умерла – зато появилось чтиво для инфантильных личностей под калькированным с английского названием «фэнтези». Я ничего не имею против английского языка, более того, я его люблю. Но русский люблю не меньше, и предпочитаю их не употреблять «в одном флаконе». А то ведь можно читателей «фэнтези» в «ридеров» переименовать, водителей автобуса – в «бас-драйверов», а кинозрителей – в «муви-героев».

Кстати, это было бы не совсем верно: “Movie” по-английски означает «кино», а наши продвинутые зрители кино не смотрят – только «блокбастеры». В 1970-х годах блокбастерами в США стали называть популярные у зрителей высокобюджетные голливудские фильмы с участием известных актёров, приносящие в прокате высокие доходы – как минимум, в два раза превышающие расходы на производство ленты и её рекламу. У нас же этим словом часто называют любой «раскручиваемый» фильм, порой даже до выхода его в прокат. Более того, один телеведущий как-то кричал зловещим голосом с экрана: «В эфире – блокбастер «Первого канала»!» Как пела когда-то группа «Наутилус-Помпилиус»: “Зови меня так – мне нравится слово”.

Что, вам блокбастер не нравится? Да на здоровье! Смотрите тогда сиквел. Нет-нет, «продолжение» не «катит»: мы же современные люди. Что, и сиквел не по вкусу? – да ради Бога: посмотрите римейк; только при Киркорове это слово не произносите.

Бизнес вот у нас ещё процветает. Почти у всех ныне «свой бизнес», неважно, что это: производство пуговиц для наволочек или ларёк на авторынке. «Всё – “бизнес”, всё, что растит доллар. Получил проценты с разошедшейся поэмы – бизнес, обокрал, не поймали – тоже». Это Владимир Маяковский написал, между прочим, ещё в 1925 году. Правда, про Америку, а не о России. Ну вот, свершилась мечта Хрущева: догнали Америку, наконец. По крайней мере, её состояние на 1925 год. Почему бы не сказать просто по-русски - своё дело? Хотя, может, это и правильно; знаменитый российский певец Дмитрий Смирнов писал из Америки ещё в 1911 году: «Дела здесь нет, а только доллар».

В вашей речи встречаются слова «прокат», «аренда»? Ой, как вы старомодны! Уважающий себя человек ныне оперирует только такими словечками, как «хайринг», «лизинг» – или, на худой конец, «рентинг». Конечно, в этом виноваты и сами журналисты – особенно столичные. Недавно я прочёл в одной из московских газет пассаж, посвящённый возвращению Малому оперному театру его исторического названия – Михайловский: «приход В. Кехмана на пост директора был отмечен ребрендингом театра». Вот представляете, не так уж и давно мы ребрендинговали (или ребренднули?) улицы Гоголя и Герцена – и ничего об этом не знали! Вы думаете, как назвать новую улицу, задумались о названии нового издательства или магазина? Неправда, не думаете вы: вы нэймингом занимаетесь.

Продвинутость журналистов в маркетинговых терминах легко обращает самую невинную статейку в лучик солнечного идиотизма, который веселит и печалит одновременно. Хороших журналистов ныне мало – зато количество копирайтеров, стингеров и спичрайтеров растёт с неумолимостью снежной лавины.

Вот что интересно: если в статье о балетной премьере, допустим, я вдруг пущусь в пространные рассуждения о brisé, demi-plié, croisée, jeté или grand rond de jambe, то читатель, скорее всего, решит что кто-то из нас двоих тронулся разумом: либо я, либо мой редактор. Однако многих других менее вменяемых редакторов и авторов словарик учебника по маркетингу почему-то манит неотвратимо. И не только: многие выступления и статьи просто кишат «модными» словечками-паразитами. На смену «знаковым» режиссёрам, писателям, фильмам теперь пришли «культовые». На смену словечку «конкретно» в лексиконе теле- и радио-ведущих пришло «реально»: «реально дорого», «реально круто», «реально красиво»…

У дорогого ресторана паркуются машины: дилеры и риэлторы, дистрибьютеры и промоутеры спешат на «корпоративку». Только так! Неважно, что в организации трудится всего 23 человека, включая уборщицу… виноват, «клининг-менеджера»: всё равно – «корпорация» (на худой конец – «фирма») проводит «корпоратив». Круто! Точнее, «круто» было раньше. Теперь – «кул» (от английского “cool”). Хороший журнал – «кул», интересный фильм – «кул», красивая девочка – «вау!»... Огромное количество родных слов, выражающих мысль в традиционно яркой для русского языка форме, остается невостребованным. Рискну предположить, что это – явный признак скудоумия и душевной деградации: неспроста у Ильфа и Петрова словарь Эллочки-людоедки состоял всего из двадцати слов.

Порой мне кажется, что «падонковский» язык с его «медведами» и «кросаффчегами» возник как реакция на заполонивших интернет «аффтаров», которые в различных сетевых ЖЖ, дневниках и «каментах» сплошь и рядом пишут просто с вызывающей безграмотностью. И ладно бы только дневники, которые далеко не всякий станет читать: различные веб-мастера иногда создают сайты, причём по заказу довольно серьёзных компаний, на очень высоком уровне – но не считают нужным привлечь к работе над сайтом хотя бы одного грамотного корректора. Не так давно я увидел на одном сайте следующее сообщение: «Дорогие друзья! Наш сайт оснащён системой проверки правописания, поэтому если Вы заметете опечатку или неграммотность…» – я не стал читать дальше..

В заимствовании иностранных слов в русском языке, конечно, есть и своё преимущество: скажем, намного легче и быстрее сказать «сейф», чем «несгораемый шкаф», «шоп-тур» гораздо проще, чем «поездка за границу с целью закупок»; по сравнению с громоздкими коренными или калькированными описательными выражениями, подобные заимствования более экономичны, что ли.

Но к сожалению, краткость не всегда дружит со здравым смыслом. Энциклопедический словарь «Конституция Российской Федерации» совершенно ясно сообщает, что Конституция РФ в 1993 году впервые ввела должность Уполномоченного по правам человека (статья 103, пункт “д”). Уполномоченного, понимаете? А не какого-то, прости Господи, омбудсмена: это слово у меня почему-то ассоциируется с ковбоями, прериями и австралийскими аборигенами. Должность под названием «омбудсмен» тоже была предусмотрена конституцией – но не российской, а шведской (“ombudsman”, по-шведски, – представитель чьих-либо интересов) ещё в далёком 1809 году. Подобные институты существуют в нескольких десятках стран, но там они называются в соответствии с национальными традициями (посредник, проведор, комиссар, и так далее). Может, потому и пытались не пустить Владимира Лукина на заседание суда по делу Максима Резника ретивые судебные приставы? Может, вспомнилось им заученное ещё со школьных времён «отсель грозить мы будем шведу», и восстали они на неведомого омбудсмена. А скажи им просто: Уполномоченный по правам человека РФ – глядишь, и конфликта бы не было…

Сегодня многие откровенно злоупотребляют иноязычной лексикой – в первую очередь, наверное, из-за социального «престижа» иностранного слова. Например, если магазин торгует «тряпками» (всё равно, какими!) – то это ни в коем случае не магазин, но «бутик». А если одежды в лавке вообще нет, только резиновые сапоги, консервы и жвачка – тогда это уже «шоп». Недавно в крупном универмаге я поинтересовался у девушки, раскладывавшей товар по полкам, где найти то-то и то-то. Она повернулась ко мне, а на визитке, приколотой к её форменной куртке, значилось крупными буквами: «Светлана. Мерчендайзер». Ах ты, Господи!

Вообще, могучая экспансия иноязычной лексики в русскую речь случилась в 1990-е годы: президент, инаугурация, спикер; избиратели (в этом слове ещё можно различить человеческие лица) с некоторых пор обратились в некий безликий и безмолвный «электорат». Встречи глав государств на наших радио и ТВ тоже под негласным запретом: только «саммит». Правда, под пресловутым запретом ныне и одно иностранное словечко, что было очень популярно в конце 90-х: это «импичмент». «Вотум доверия» тоже как-то растворился во времени – зато безмерно популярным стал «рейтинг» – показатель оценки популярности или авторитета какого-либо лица. Забавно, что русский фольклор тут же отреагировал на это «по горячим следам»:

Здравствуй, милая моя,
От тебя не скрою,
Нонче новые слова
Я тебе открою.
Фирма, биржа и концерн,
Рэкетир и индекс цен.
Капитал и акция –
Такая вот новация.

С некоторых пор у нас в моду вошло словечко «элитный». Элитное нынче всё: коттеджи, квартиры, машины, щенки, продукты и нижнее бельё (постельное, впрочем, тоже). Меня охватил нервный смех, когда я увидел вывеску: «Элитный секонд-хэнд». Теперь не удивлюсь, если и «элитное вторсырьё» появится, например. Дарю эту идею деловым людям.

Кстати, о деловых людях: образа делового человека у нас в стране просто нет. Есть «бизнесмен», а у него нема образа – зато есть «имидж». И поправив у имиджмейкера причёску и костюмчик, деловой человек спешит не на встречу, не в кино и не в театр – он стремится на презентацию, на шоу, на промо-акцию или дегустацию – или, на худой конец, на новый триллер. И не занимается он благотворительностью – он «спонсирует»; он не соглашается, а достигает консенсуса; у его служащих не сплочённость, а консолидация; в делах не застой, а стагнация, и так далее.

Где-то в конце 90-х годов во Франции официально запретили использование английских компьютерных терминов; затем обязали всех вместо слова «e-mail» в официальных документах писать «courrier electronique» («электронная почта»). Министерство культуры Франции организовало несколько специальных комитетов с целью подбора французских аналогов для распространенных английских терминов, и нельзя сказать, что их затея не увенчалась успехом: у французских компьютерщиков прочно вошли в оборот такие слова, как «logiciel» (программное обеспечение), «informatique» (информатика), «octet» (байт), «fiche» (файл); даже невинное интернациональное “Start” они на «Marche» заменили. Кроме того, во Франции, по закону о французском языке (так называемом «Законе Тубона», принятом в 1994 году и некоторое время назад ужесточенному), действуют санкции против немотивированного использования англицизмов вообще. Закон запрещает необоснованное использование американизмов в публичной и официальной речи под угрозой большого денежного штрафа. Специальные цензоры следят за употреблением заимствований в газетах, журналах, на телевидении и радио.

Я сначала посмеивался над французами, а теперь вот призадумался: может быть, они и правы? У нас невинная интернетовская шуточка уже привела знаменитый «превед!» в СМИ и в кремлёвское окружение; в передачах и статьях, никоим образом не нацеленных на «продвинутых» в экономике и маркетинге зрителей-читателей, постоянно слышишь про супервайзеров, мерчендайзеров, ипотеку, рекрутеров и верифайеров.

Знаменитый философ и филолог Вильгельм Гумбольдт утверждал: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык». Ведь язык не просто набор слов и грамматики – это ещё и показатель культуры человека. Российский царь Пётр I в своё время упрекал одного из своих послов: «В реляциях своих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела вразуметь невозможно...»

Кирилл Веселаго,
Фонтанка.ру