ВИКТОР СУХОРУКОВ: «Я НЕ ЗНАКОМ С КИЛЛЕРАМИ И БАНДИТАМИ»

"Печально наблюдать весну зимой..." Та-та-та - и до последней, жизнеутверждающей строфы: "Осенний миг, взбрыкнув своим порядком, / Начнет куражиться, беснуясь и сердясь, / И вместо плода, сброшенного мягко, / Вскипит цветеньем, небывалым отродясь!" Чуть меньше месяца назад, справляя пятидесятилетний юбилей, Виктор Сухоруков отчеканил этот стих собственного сочинения с восторгом пацана, чисто и звонко - так что каждый звук долетал до последнего ряда набитого под завязку кинотеатра "Аврора". А за день или два до этого, когда мы встретились для разговора, актер явно сипел и похрипывал - сорвал глотку, озвучивая финальную частушку в картине Сергея Овчарова "Про Федота-стрельца".

- Орали много?

- А как же! На съемках-то я больше плясал - на камеру работал. А тут картинку показали - там поле, Гражданская война и народ танцует. "Выдай частушку так, - говорит Овчаров, - чтобы тебя в конце поля услышали". Ну я и выдал. И вот что теперь с горлом творится.

- С вами самими ничего не творилось, когда 30 октября у метро "Царицыно" случилась бойня? Не екнуло: может, те, кто учинил погром, насмотрелись "Братьев" и - вольно или невольно - вы, вернее, ваш персонаж, спровоцировали это дело?

- Как только я узнал по телевидению об этом трагическом случае, первое, что пришло в голову: "Брат-2" здесь ни при чем. К счастью. Нас изначально обвиняли в фашизме, неонацизме, квасном патриотизме, агрессии - но нет, нет и нет. Сто раз повторю, ужаснувшись. Потому что после этого фильма я, извините, побывал в школе - обыкновенной, без выкрутасов, у метро "Пионерская". Я видел глаза семиклассников, перед которыми выступал. Они меня встретили аплодисментами, пирожными, спели под караоке "Надежда - мой компас земной, а удача - награда за смелость". Чудесные лица - ребята улыбались, уважали меня. И совсем другие лица, уверен, были у тех, кто устроил погром в "Царицыно". Я слышал, там набежали футбольные фанаты, организация РНЕ - она, кстати, существовала задолго до "Братьев". И потому, отвечая на ваш вопрос, с чистой совестью заявляю: да, мною сыгран подлец, сволочь, гнида, но пока, сегодня, я не сделал той роли, которая могла бы худо повлиять на человека.

- А трудная это была штука - погрузиться в атмосферу убийц, жадин, подонков? Вы как-то изучали эту жизнь?

- Сразу скажу: единственное, что конкретно взял в "Брате", - это руки на руле в автомобиле. Если кто заметил, я их держу необычным образом - подсмотрел у одного из братков. Остальное - и плач, и вся роль - работа Балабанова. Это он заставил меня так себя вести. Может быть, своим грубым разговором, может быть - жестокостью, но он вводил меня, как ни странно, в атмосферу образа, а не в атмосферу этих людей. Я даже не знаю, какие они - киллеры, бандиты. Вот говорят: идут братки. Ну что - братки и братки: кожаные куртки, бритые затылки. Это же все поверхностно. А основную глубину и точность, за которую хвалят мою работу, нашел Балабанов. Он даже сам потом признавался в полный голос: "Это роль не Сухорукова, но я был уверен, что он с ней справится. И не ошибся". А спроси меня сегодня - как я справился, чем руководствовался? Черт его знает. Вот вам вся тайна.

- Откройте тайну, как вам жилось и снималось в Америке?

- Да хорошо. Очень хорошо! Может, потому, что я там работал, жил в прекрасных условиях, получал суточные. Меня кормили, возили, ублажали. Я даже в Чикаго свой день рождения отмечал. Интересный был момент, приятный. Как-то Сергей Бодров повел меня по магазинам - я позвал, он английский здорово знает. Шли, шли, и я остановился у одного свитера, стал его разглядывать. "Чего, нравится?" - мимоходом спросил Сергей. "Нравится", - говорю. Ну и дальше отправились. Прошло недели две, у меня 10 ноября был день рождения, Сергей уехал на съемки, я намылился гулять один. Чтоб никто не приставал, выучил пару фраз: "Айм джаст лукинг - я просто смотрю" (а то там сразу набегают продавцы: чего изволите?). Перво-наперво мне захотелось мороженого. Но я не знал, как по-английски "мороженое", зашел в продовольственный магазин, сунул нос в холодильник (там оказалось полно мороженого) - прочитал слово "айс крим" и отправился искать кафе "Айс крим". Нашел, купил - оно оказалось невкусным, хуже, чем наше, отечественное. И все равно приятно - поел мороженого, потом приготовил обед вкусный. Вечером со съемок прибегает Бодров, кидает мне какой-то пакет, говорит: "Поздравляю!" - и снова умчался сниматься. Я открыл этот пакет - а там свитер, который мне понравился в начале поездки.

Эта поездка... Америка словно знала, что я впервые у нее в гостях. Чикаго - город дождей и ветров. Балабанов специально выбрал такое время, чтобы американскую часть фильма снимать в плохой погоде. А теплынь установилась как в Турции - 20 градусов, сплошное солнце. Всего один раз пошел мощный дождь, мы уже ехали со съемки. Так они не выдержали - режиссер с оператором Сережей Астаховым, всех отправили домой, а сами выскочили и стали снимать. Этот кадр есть в фильме - когда Данила ждет старшего брата под дождем. Единственным дождем, который пролился в Америке в тот месяц.

А стоило нам с Дашей Лесниковой сесть в самолет, чтобы лететь в Петербург, и тут же по иллюминатору ударили капли. Романтично, лирично, но это правда. И что интересно, сидим мы с ней в креслах салона, я говорю: "Даш, я даже не заметил таможни, нас вроде никто не проверял, не обыскивал". А она заплакала: "Ну кому мы здесь нужны? Они небось нам вслед сказали: "В Россию, в Россию, давно пора!"

- Ну, допустим, пригодиться в России тоже дорогого стоит. Вы сейчас нарасхват - и в антрепризах, и в кино. Отсюда детский вопрос: где вам как актеру комфортнее, интереснее, легче дышится?

- Желаю многим актерам попасть в кино, чтоб их узнали и пошли смотреть на них в театр. Потому что театр - конечно, первостепенное дело. Я клоун, я лицедей, я ряженый, я хочу дышать, хочу быть мокрым, хочу общаться с живыми людьми. А кино - техническое искусство, оно завязано на производстве. Я однажды определил: театр - это мой дом. Тогда кино - дача. Ты ее вымахаешь на Рублевском шоссе, шикарной, трехэтажной, но она все равно останется временным жильем. И потом дача может быть - может не быть. А дом должен быть всегда. Я не о стационарном театре говорю - о призвании, о деле. Как ни крути, театр - более трудное, более высокое искусство. Но и лечащее: если ноет зуб, на сцене все проходит, головная боль - тоже, спина может перестать болеть.

- А какие у вас отношения с камерой - мешает, помогает?

- Тут можно сказать: либо я хитрый, либо принимаю условия игры - конкретно камеру или сцену, то есть зрителей в театре. Либо умею владеть профессией. Честно признаюсь: я продался. Актерство - дело публичное, значит, мне скрывать нечего. Какой я есть, такой есть. Даже других утешаю, когда они, увидев себя в кадре, начинают страдать: ой, какой ужас! Я говорю: "Даш, чего ты ужасаешься? Ну цвет так поставлен, ну здесь не туда повернулась. Вот и кажется, что у тебя нос большой, уши отвисли. Но это ты - значит, бываешь и такой. Поэтому люби себя всякой. Как только ты поверишь, что можешь быть разной - даже страшной, нехорошей, но оставаться собой, - тут же успокоишься". Я в этом смысле абсолютно без комплексов - принимаю себя всяким. И всяким люблю смотреть на экране.

- Не бывает досады: елки-палки, облажался, наиграл?

- Наоборот! Я смотрю в экран и говорю: о, вот здесь надо было повернуться, здесь - пукнуть. Тут - рукой махнуть, тут присесть или промолчать. Ой, там не надо губы вытирать!.. То есть я вычленяю себя и впихиваю в персонаж.

- Если вас выпихнуть из персонажа - кто-нибудь, что-нибудь окажется рядом или вы вдрызг одиноки?

- В двадцать лет я стыдился своего одиночества - мне казалось, что это неприлично, порочно, даже ненормально, я скрывал его от людей. Но в сорок лет одиночество мне помогало делать карьеру - я поздно начал, у меня все поздно. Тогда уже одиночество было моей подружкой, я понял, что сроднился с ним, скорректировал свою жизнь под него. Или под нее - возможно, чуть-чуть рисуясь, я говорил не "одиночество", а "одинокость". Мне кажется, это разные понятия. Потому что по сути я не один - у меня есть друзья, подружки, тут все в порядке. Моя одинокость проявляется в конкретных вещах - когда надо ложиться спать. Я не построил семейную жизнь по образу и подобию общественных правил. Абсолютно одинок в работе - потому что, когда начинаю репетировать, ни о чем другом не могу думать. Иногда я представлял себе: если бы у меня были дети, как бы я работал - так же или по-другому? Наверное, они бы меня стали раздражать, но я бы ни на крупицу не изменил стиль работы над ролью. Трагические сейчас вещи говорю. Сегодня одиночество - это я сам. Оно уже не подруга, не имидж - просто моя суть. И теперь все в своей жизни я строю с учетом этого факта. При этом чувствую себя прекрасно. Больше скажу: в любой компании я могу находиться максимум два часа. Потом не выдерживаю и возвращаюсь в свою нору.

- А там что?

- Покой, размышления.

- Не книжки, не музыка - просто сидите сиднем?

- Почему?! И книжки, и музыка, и телевизор. И сочинительство - пишу стихи не для гонорара, а для себя.

- Никогда не поверю, что человек, написавший "Печально наблюдать весну зимой", хоть раз в жизни не сходил с ума от любви.

- Сходил. Сейчас скажу когда - в 76-м году. И так сходил с ума, что уехал в Одессу, кстати, на свадьбу Юрки Стоянова. Это была первая его женитьба - меня тут же кинуло туда, как в спасение. Ой, я рыдал, плакал, страдал, терял себя. Собирал снова. Безответная любовь - страшная штука. Я так себя измучил безответностью, что устал от нее. И, наверное, от этой усталости стал размышлять: Витя, ты вон той девочке нравишься, а она тебе нет. Что же ей теперь делать? Так же и здесь - ты влюблен в человека, но он тебя не замечает... Я был готов куда угодно сбежать из Москвы, где оставил эту любовь. Очередную, между прочим. И не последнюю.

Беседовала Елена ЕВГРАФОВА