Поделиться«Фонтанка» публикует новый роман журналиста Антона Мухина. Главы «ЭМАСа» будут выходить по две в день. Читайте вместе с нами о том, как противостоять диктатуре сети.
О чем эта история
ЭМАС — социальная сеть, электромеханический адресный стол, созданный на базе телеграфа и механических компьютеров-табуляторов, появившихся в России во время всеобщей переписи 1897 года. Как и всякая соцсеть, она стремится установить полный контроль над своими абонентами. И лишь отверженные, прячущиеся на старообрядческом Громовском кладбище за Варшавской железной дорогой, подозревают, что абонентский номер — и есть предсказанное число зверя. Но не они одни восстанут против ЭМАСа.
XXI
Зубатов не знал, зачем Аня решила второй раз сыграть с ним в эту игру, но зато он придумал, как её обмануть. За полчаса до того, как Ламкерт должен был выйти на Большую Морскую, чтобы быть застреленным Ольгой, он сам зашел в главную контору ПТА и поднялся на второй этаж, где помещалась приемная директора-распорядителя.
— Что вам угодно? — поднялся ему навстречу из-за стола секретарь.
Зубатов оглядел приемную. В углу за конторками сидели два скучающих письмоводителя — скорее всего, охранники.
— Охранное отделение, по неотложному делу к Осипу Иосифовичу.
Зубатов махнул перед носом секретаря своим старым удостоверением, в котором тот всё равно не успел ничего заметить, и решительно толкнул дверь. Существовал, конечно, риск, что дверь открывается только при нажатой — секретарем или самим директором — кнопке, но, судя по тому, как была организована внутренняя охрана, о таких тонкостях здесь не думали.
Дверь действительно открылась, и Зубатов оказался в кабинете Ламкерта. Тот сидел за столом — живой старик в очках — и с интересом поднял на него глаза.
— Господин Ламкерт, Осип-Фердинанд?
Зубатов опустил руку в карман и взвел курок браунинга. Второй раз Анна не обманет его — она останется жить, потому что Ламкерта убьет он.
Федя, Миша, Янек, Фима и Катя, которых он 20 лет назад отправил на каторгу, смотрели сейчас на Зубатова и думали, что это будет справедливым: ведь он заставил их заплатить после Анны, но сам еще не расплатился.
— Здравствуйте, господин Зубатов. Погодите в меня стрелять. Во-первых, с такого расстояния попасть мудрено, и, хотя вы наверняка хороши в этом ремесле, я всё же опасаюсь, что вы можете не убить меня сразу, и я буду мучиться. Надеюсь, вы не ненавидите меня до такой степени. Во-вторых, я имею вам кое-что сказать.
Зубатов вытащил руку из кармана. Только в этот момент дверь кабинета распахнулась, и в него ввалились делопроизводители во главе с секретарем, но Ламкерт махнул им рукой удалиться.
— Располагайтесь, — он указал Зубатову на кресло перед собой. — Давайте сначала я отвечу на ваш вопрос, а потом мы перейдем к делу. Полиция знает, что вы готовите покушение на мою скромную персону. Подозреваю, ей сообщили ваши друзья, как их бишь… безномерные. Разумеется, чинам полиции категоричекси запрещено вести любые служебные сношения посредством ЭМАСа. Но… знаете, все тайны делятся на два рода: свои и чужие. Врать не буду: ни один филер, следящий за вами, ни разу не посылал своему шефу электрограмму. Однако его коллеги, не работающие по этому делу, но что-то слышавшие, переписываются и сплетничают безо всякого зазрения совести. Потому что это для них — чужая тайна. А уж как переписываются жены и любовницы этих коллег! Конечно, такие сведения обрывочны и, что гораздо хуже, многочисленны. Но что для людей хаотическая бездна сводок, для умных табуляторов — всего лишь переменные в давно обсчитанных функциях. Выбираем множество абонентских номеров штатных и тайных сотрудников полиции, добавляем множество их постоянных корреспондентов и ищем среди них упоминание моей фамилии. Можно добавить слово «наблюдение»... И вот, лишь незначительное напряжение ума — и я знаю всё, что знает обо мне вся сеть филёров охранного отделения. А очень скоро мои машины станут умны настолько, что и эту работу можно будет поручить им.
— И что же вы знаете в данном случае?
— В данном случае я знаю, что группа боевиков, выкристаллизовавшаяся из секты безномерных во главе с бывшим начальником Особого отдела надворным советником Зубатовым готовит на меня покушение. Они установили за мной наблюдение, а полиция — за ними. Мне следовало бы обратиться к помощи детективного агентства, поскольку министр Столыпин, не зная, как поступить, занял какую-то конфуцианскую позицию: он, видимо, не будет убивать меня сам, но и не помешает это сделать кому-нибудь другому. Однако вместо этого я оставил дверь своего кабинета открытой и стал ждать вас, Сергей Васильевич.
— Почему же вы решили, что именно я приду вас убивать?
— Это не я решил, а охранное отделение. А они в этом разбираются. И, видите, оказались правы.
— И зачем вы меня ждали?
— Вот!
Ламкерт самодовольно улыбался, как кот, наевшийся жирной сметаны. Он явно упивался своим божественным всезнанием, почти как инженер Сухоруков. Зубатов удивился, что именно таким людям приходит в голову создание ЭМАСа.
Ламкерт ткнул пальцем в длинные стеклянные книжные полки вошедшей тогда в моду шведско-американской конторской мебели, встал из-за стола и подошел к одной из них.
— Вот тут, на видном месте, у меня хранится папка, любезно списанная по моей просьбе из архива Департамента полиции, чтобы никому больше она не попалась на глаза. Три донесения надворного советника Зубатова по вопросу развития сыскного дела с нелицеприятными комментариями министра, ему не показанными. Благоволите ознакомиться или помните наизусть?
Зубатов вздрогнул. Еще бы он не помнил эти соображения, писанные им летом 1904 года!
«Подходы к развитию общества в России так же, как и в странах Европы, очевидно устарели. Исповедуется принцип, что личность может делать всё, не запрещенное законом. В случае же его нарушения её ждет жестокая кара. Стремительное развитие науки, и знаний вообще, дает индивидууму в руки всё больше возможностей, которыми он пользуется бесконтрольно — до тех пор, пока не преступит закон. И чем большими возможностями он обладает, тем большее преступление может совершить, нанеся вред и себе (в виде последующего наказания), и окружающим.
В практическом плане мы видим, в частности, всплеск революционной борьбы и революционного терроризма. Развитие общества дало некоторым его членам возможность подняться над рутиной повседневности и, поставив перед собой философские вопросы, истолковать их ложным образом, допустив возможность насилия. Технический же прогресс (облегчение перемещения, коммуникации друг с другом, изготовления нелегальной литературы и взрывных устройств и т.д.) облегчил реализацию их планов.
В итоге с одной стороны — жертвы терактов, с другой — жертвы справедливого, но сурового правосудия. Разве же умножение числа жертв — то, к чему стремится Россия?
Злободневным вопросом является создание системы, при которой всесторонне исследуется благонадежность каждого члена общества. Коль скоро таковая признается достаточной, он получает возможность пользоваться всеми достижениями современности. В противном же случае доступ к оным ограничивается.
Таким образом мы придем не только к снижению революционной угрозы, но и к ограждению тех людей, кои способны на совершение тяжких преступлений, от неизбежной за них расплаты. То есть к тому, что гораздо ближе к понятию «гуманизма», чем проповедь «свободы человека», звучащая из иных уст».
Далее Зубатов излагал перечень ограничений, которые могут быть налагаемы на неблагонадежных членов — запрет на поступление в учебные заведения, публичные выступления, в том числе в печати, проживание в определенных местах, перемещение в пределах империи, выезд за границу и т.д., вплоть до постановки под гласный надзор полиции.
При этом, указывал Зубатов, чрезвычайно, первостепенно важно отойти от казенного понимания принципа благонадежности. Несогласие с существующим порядком и желание его улучшить в рамках своего понимания есть естественная реакция любого думающего индивида, особенно молодого. Неблагонадежность начинается там, где это желание переходит в противоправные, насильственные формы.
Особо он подчеркивал, что меры эти должны применяться не выборочно к тем, кто уже известен революционной деятельностью, а полностью ко всему населению — сначала только в Петербурге, потом Москве и других крупных городах, а далее — повсеместно, включая и Финляндию. В особенности же — к молодым, только формирующимся личностям, удерживая их от пути насилия. Благонадежным государство должно было предоставлять возможности, неблагонадежных — ограничивать.
Зубатов в общих чертах описывал механизмы контроля за благонадежностью. Внешним проявлениям — задержаниям полицией за участие в политических манифестациях, публичным выступлениям и т.д. — он уделял наименьшее внимание, так как они характеризовали ничтожное меньшинтво. С определенного возраста (14 лет) Зубатов предлагал заводить на каждого отдельное досье, куда включал результаты гимназических сочинений на провокативные темы, книги, получаемые в библиотеке, печатные издания, на которые осуществлялась подписка, а также внешние характеристики. Эти характеристики должны были давать специальные агенты, которыми мог стать любой, изъявивший желание регулярно сообщать полиции о взглядах своих знакомых. Для избежания необъективности в случае, если на человека поступало менее трех характеристик от разных агентов, Зубатов предлагал их не учитывать.
На основе всего этого полиция выводила каждому специальный балл благонадежности, который сообщался в министерство образования, министерство внутренних дел и иные ведомства для принятия конкретных решений.
Соображения эти, попавшие в руки только что назначенному либеральному министру внутренних дел князю Святополк-Мирскому, вызвали у него раздражение. Тем более что сопровождались комментарием директора Департамента полиции о крайней сложности воплощения их в жизнь с использованием выражения «оголтелые фантазии» и тому подобных. Хуже того: кто-то из чинов департамента передал их корреспондентам кадетской газеты «Речь», которые направили министру запрос о подлинности документов. Назревал грандиозный скандал, которого Мирскому удалось избежать, лишь пообещав кадетам в обмен на непубликацию донесений немедленно отправить Зубатова в отставку. Что и стало настоящей её причиной, скрытой слухами об его участии в убийстве предыдущего министра внутренних дел Вячеслава Плеве.
Достаточно насладившись видом впавшего в воспоминания Зубатова, Ламкерт снова самодовольно улыбнулся и продолжил:
— Надо сказать, я ознакомился с вашим докладом еще в 1904 году, когда он получил распространение среди некоторых журналистов. Но вспомнил о нём несколько месяцев назад, когда сам пришел к таким же размышлениям. Должен признать, единственный аргумент ваших противников, с которым я согласен — необходимость колоссальных трудозатрат. Но то, что кажется невозможным для людей, легко делают машины!
Он принял какую-то театральную позу.
— Итак, Сергей Васильевич, позвольте вас позвать в будущее, которое вы придумали 15 лет назад и которое я сегодня сделаю реальностью. Оно начинается прямо здесь.
Ламкерт открыл дверь, изнутри обитую войлоком для звукоизоляции — машинная зала начиналась прямо за его кабинетом.
Ряды табуляторов, как гвардии на параде, уходили в её бесконечность. Монотонно гудели миллионы вращающихся шестеренок.
— Нам не нужны будут никакие агенты, не будет никакой необъективности. Люди сами будут рассказывать нам самое сокровенное, потому что они не способны хранить свои мысли в себе. Машины прочитают каждую электрограмму и оценят её на благонадежность. Надо только научить их этому! Каждому абоненту будет присвоен свой балл, с каждой его электрограммой он будет меняться.
— Зачем вы рассказываете это мне?
— Знаете, у меня много помощников, все как один толковые, но — инженеры. Хорошо разбираются в шестеренках, а полета фантазии — никакого. Когда мы получили машины 2-го резервного цеха Главконтупра и увеличили мощности настолько, что появилась возможность думать о развитии, я не нашел никого, кто мог бы меня понять. А потом вспомнил о вас. Но, судя по вашей переписке в ЭМАСе, с которой я ознакомился, вы были, извините за формулировку, несколько выпавшим из жизни. Вас надо было немного взбодрить — и мы отключили ваш абонентский номер.
— То есть это не обезличенный социальный эксперимент?
— Эксперимент? А, это то, о чём говорит Егор? Нет, в целом он прав — мы действительно отключаем номера случайным людям и следим за их поведением. То есть, конечно, не совсем случайным — выбор делается по полу, возрасту, классу, роду деятельности и так далее, чтобы иметь картину, пропорциональную всем жителям Петрограда. Но имена значения не имеют. Вы были исключением. Хотя — в некотором смысле это тоже эксперимент, причем удачный: я отключил вас от ЭМАСА и привел сюда. Согласитесь, вам надо было увидеть то, что вы увидели, чтобы лучше понять, как всё работает.
— И вы действительно отключаете людей, чтобы узнать, насколько зависимы они от ваших машин?
— Конечно. Пока у нас около 7 процентов самоубийств, кто-то уезжает на фронт, кто-то впадает в более или менее сильное душевное расстройство, пьянство. Но 40 процентов, к сожалению, переживают отключение без серьезных последствий. Это много, я думаю, когда показатель снизится до 10–15 процентов, можно будет считать, что ЭМАС достиг достаточной неизбежности. Впрочем, экспериментов много. Например, с общедоступными экранами. Может быть, вы видели. Когда в будке можно набрать сообщение, и оно тут же высветится. Считается, что это — ошибка в работе механизма, но на самом деле мы придумали такую штуку, чтобы подтвердить нашу догадку: ЭМАС нужен людям для того, чтобы ощущать своё существование, и для большинства это — единственный способ получения такого ощущения. У каждого такого экрана есть наши агенты, они составляют подробные отчеты — клянусь, по ним одним Бехтерев мог бы учить студентов своего Психоневрологического института.
— Егор сам всё это понял?
— Егор появился сам по себе, если вы об этом. Но там есть такой очкастый, Пётр… не помню отчества. Мы кое-что ему рассказываем. Хотя Егор — умный парень, надо отдать ему должное.
— Зачем рассказываете?
— Когда создаешь новый мир, лучше сразу предусмотреть в нём уголок для зла и следить за тем, что в этом уголке происходит. По крайней мере, будешь знать, где зло находится и как выглядит. А то еще вызреет где-нибудь само… Так вот, новый мир. Государство издает законы, а тюрьма является средством принуждения к их исполнению. Когда угроза отключения станет сопоставимой с угрозой тюрьмы, ЭМАС сможет создавать свои собственные законы — и они будут сильнее государственных! А потом мы покроем сетью наших проводов империю и всю Европу. И распространим на них свою власть. Но это всё — впереди. А пока мы внедрим балл благонадежности. Он будет нужен для занятия любой должности — от ординарного профессора до министра. И этот балл буду устанавливать я!
Ламкерт перевел дух.
— Вот, таков будет новый мир. Вы придумали его 15 лет назад и подверглись осмеянию. А теперь я предлагаю вам помочь мне его создать... Впрочем, у вас есть возможность застрелить меня и отправиться на виселицу. Как угодно.
В этот минут за окном грохнула полуденная пушка.
— У вас еще минута на размышление, — улыбнулся Ламкерт. — Кстати, чтобы быть честным, я предупрежу вас об одном условии. Впрочем, вы, вероятно, про это знаете, но всё же. Если вы решите укокошить меня, вникнув во все детали и договорившись со Столыпиным, что он поддержит вашу кандидатуру на пост директора-распорядителя, то у вас ничего не выйдет. Поскольку шестерни находятся в постоянной работе и изнашиваются, а у нас тут, на минуточку, 65 721 фут зубчатых передач, каждый день в 12 часов я должен вводить в головную машину специальную корректировку скорости их вращения. Корректировка рассчитывается по формуле, которую знаю только я. Если со мной вдруг что-то случится, уже через несколько дней машины начнут давать сбои. Надеюсь, я не умру внезапно и успею сообщить формулу тому, кого изберу наследником. Не исключаю, что даже и вам.
— 65 721 фут? — переспросил Зубатов.
— Именно!
Ламкерт подошел к небольшому ящику на стене и открыл его. За дверкой было три верньера с цифрами, похожие на кодовый замок сейфа. Ламкерт повернул их и закрыл крышку обратно.
— Приходится каждый день в 12 быть в конторе. Тяжело. Но доверять никому нельзя… Итак, ваше решение?
— Всё-таки довольно странно, что вы готовы сделать своим ближайшим помощником человека, только что собиравшегося вас убить.
— Странно — это когда наоборот. Из гонителей христиан всегда получаются самые крепкие духом апостолы, тогда как из верных учеников — Иуды. Впрочем, не забывайте: благодаря машинам, я вижу все закоулки вашей (как, впрочем, и любой другой) души. Я понимаю ваши мотивы, мысли и эмоции. Не интуицией, как какой-нибудь Распутин, а математически, то есть точно. Я рассчитал вас и разработал алгоритм, предложив вам решение на перфокарте.
— Вы всё сделали правильно. Я согласен.
— Иного и не ожидал, — улыбнулся Ламкерт.
Зубатов вынул часы. Они показывали семь минут первого. Ольга уже давно была внизу, в ресторане напротив подъезда ПТА, за ближайшим к двери столиком, нервно взбалтывая на дне чашки остаток кофе.
Вдвоем с Ламкертом они вышли в приемную.
— Александр Владимирович, позвольте документ, который я утром просил вас подготовить, — обратился директор к секретарю.
Тот подал машинописный лист на конторском бланке ПТА.
— Это приказ о вашем назначении моим товарищем, — сказал Ламкерт. — К работе можете приступать с завтрашнего дня. А сейчас мне надо идти.
Секретарь поднял трубку телефона и вызвал директорский мотор к подъезду. Они вместе вышли на лестницу.
— Вы не хотите мне ничего сказать? — спросил Ламкерт.
Зубатов пристально посмотрел на него.
— Когда сядете в автомобиль, занимайте место не как обычно, а рядом с водителем. И езжайте не на Невский, а под арку на Дворцовую, — соврал Зубатов.
— Спасибо, — улыбнулся Ламкерт. — Именно на совет такого рода я и рассчитывал.
Он спустился по лестнице, а Зубатов отстал и подошел к окну. Ольга вышла из ресторана, как только подали машину, и теперь стояла, сжимая ридикюль, и Зубатов не видел, но чувствовал, как побелели её пальцы. Потом Ольга бросилась к нему — конечно, не к нему, а к вышедшему Ламкерту, на ходу доставая браунинг.
Директор-распорядитель был так уверен в себе, что даже не испугался подбегавшей к нему барышни, хотя ему хватило бы времени, чтобы укрыться за автомобилем. Ольга выстрелила раз, наверное, пять — с каждой попадавшей в него пулей Ламкерт взмахивал руками, таращил глаза и хватал ртом воздух, как рыба в аквариуме, а на дубовые двери за его спиной вылетали брызги крови и кусочки мяса. Потом он, наконец, грузно осел на землю, упал затылком о мостовую и посмотрел вверх, на Зубатова, удивленными мертвыми глазами.
Ольгу схватили за руки — за одну дворник, продолжавший отчаянно свистеть в свисток, который забыл выплюнуть изо рта, за другую — городовой. Они неловко повалили её на землю, на спину, и — Зубатов был уверен — она увидела его в окне. Он посмотрел на часы — 12:19.
Потом Зубатов много раз возвращался в памяти к двум минутам начала первого часа этого дня — седьмой и девятнадцатой.
Он собирался умереть за Ольгу, но ей это было не нужно. Она любила Фауста и хотела пройти его путем — в чём же была его вина, когда он позволил ей сделать то, что она желала? И если не было его вины в предательстве её, то не предал ли он самого себя? Да, предал, но — какого? Того прежнего себя, проводившего время в бессмысленном существовании, невостребованного и непонятого. Но нового, обретшего смысл и цель, — нет, не предал. А старого разве теперь жаль?
Он мог бы спасти Ламкерта от смерти — но вот это-то было бы настоящим предательством Ольги. И его самого, потому что новому смыслу и цели старик был совершенно не нужен.
XXII
Придя в обед домой, Зубатов достал из ящика конпутатрум — единственное, что осталось от инженера Толоконникова. Ввел длину зубчатых передач и время до ближайшей корректировки — 24 часа. Прибор зажужжал колесиками и выдал число 32. Зубатов усмехнулся, достал из ящика стола лист бумаги и сел писать.
«Ваше высокопревосходительство Пётр Аркадьевич!
Вам, вероятно, известно о необходимости регулярно, в 12 часов дня, вводить специальный код в ЭМАС, что до своей сегодняшней трагической гибели делал О-Ф. И. Ламкерт. Так случилось, что я был назначен товарищем директора-распорядителя за несколько минут до этих несчастных событий и являюсь единственным обладателем указанного кода. Готов прибыть к вам в любое время для обсуждения возможности назначения меня на пост директора и перспектив тесного сотрудничества ПТА с вверенным вам министерством.
Примите уверения в совершеннейшем к вам почтении,
надв. сов. С. В. Зубатов».
Запечатал конверт и подписал «П. А. Столыпину в собственные руки весьма срочно». Потом вызвал Медникова электрограммой и, пообещав, что на этот раз просьба будет последней, попросил передать адресату по полицейской линии. Тот покривился, но исполнил, потому что уже через час ЭМАС отстучал электрограмму «Жду как можно быстрее у меня на Фонтанке. П. С.».
Зубатов был знаком со Столыпиным: встречался с ним по полицейским делам еще в бытность последнего саратовским губернатором, но когда звезда министра начала восхождение в Петербурге, уже давно находился в опале. Столыпин, однако, Зубатова вспомнил. Или сделал вид, что вспомнил.
Надворный советник рассказал, что был приглашен Ламкертом, который оценил его соображения об отделении благонадежных людей от неблагонадежных и предложил пост товарища директора по вопросам совершенствования ЭМАСа.
— Я подозревал, что рано или поздно блаженной памяти Оскар-Фердинанд Иосифович может стать жертвой покушения — полиция делала всё возможное, чтобы его предотвратить, но, вы сами знаете, это не всегда удается, — ответил министр. — И всякий раз с ужасом думал, что вслед за ним мы потеряем и ЭМАС, или, по крайней мере, он остановится на продолжительное время, пока инженеры не найдут способ наладить его работу. А такая остановка была бы губительна для населения столицы, поскольку разом прекратила бы все коммуникации между людьми. Поэтому я был несказанно рад вашему предложению и благодарю Бога, что Ламкерт выбрал именно вас, человека, безусловно преданного престолу и имеющего большой опыт службы в МВД, своим преемником.
Столыпин, несомненно, знал всю историю подготовки покушения от начала до конца, раз её от полицейских кругов знал и сам Ламкерт. Но всё это было неважно, а важно — что Зубатов владеет кодом и пришел за поддержкой именно к нему, а не к премьеру Трепову или даже к Александре Фёдоровне. На него надо делать ставку — эта партия казалась министру хорошей. Тем более что Зубатов, действительно, человек из полицейского ведомства, то есть свой.
— Вопрос о назначении директора-распорядителя формально относится к компетенции министерств почт и телеграфа, но, учитывая его значимость, будет обсуждаться на заседании кабинета министров. Думаю, я сумею отстоять вашу кандидатуру, и уверен, что мы с вами одинаково понимаем нашу службу как следование интересам России, — сказал Столыпин, имея в виду подчеркнуть, что рассчитывает на полное взаимодействие со стороны Зубатова.
Однако на кресло главы ПТА был и еще один претендент — инженер Панкрат Фещенко. Новость об убийстве Ламкерта нашла его на Балтийском заводе, в лаборатории, в самый разгар опытов по изучению животного магнетизма. Узнав о траических событиях на Большой Морской, Фещенко, не теряя ни минуты, отправился к Распутину. Он не ожидал убийства директора ПТА и не готовился к борьбе за его пост, но, по здравому рассуждению, имел на него все права. Ведь никто так, как Фещенко, не понимал машины, не чувствовал их и наступающую эпоху. Если Бог существует и он справедлив, то, безусловно, должен отдать ЭМАС ему.
Старец не признавал электрограмм — не из опасений за свои тайны, а, вероятнее, по суеверию или малограмотности, поэтому Фещенко помчался к нему на Гороховую, где от лакея узнал, что Григорий Ефимович в монастыре на Карповке поклоняется мощам о. Иоанна Кронштадтского. Там инженер действительно застал Распутина и долго объяснял ему, что надо ходатайствовать перед государыней о своем назначении. Влиятельный старец, однако, был плохим помощником в этом вопросе, поскольку не понимал могущества ЭМАСа и не видел в этом предприятии своей выгоды. Но, поскольку Фещенко казался ему перспективным, он пообещал помочь и даже написал на следующий день императрице записку, весьма, впрочем, малоубедительную. Однако к этому моменту Столыпин уже известил всех лиц в правительстве, что Ламкерт накануне гибели назначил себе товарища и передал ему код для управления машинами. Позиция Александры Фёдоровны, таким образом, оказалась заведомо проигрышной.
Продолжение следует.
