ПоделитьсяЗападные звезды по понятным причинам стали редкостью в Петербурге. Но есть те, кто приезжает в Россию несмотря ни на что, и продолжает выходить на сцену к своей публике. Один из таких артистов мирового масштаба — итальянский оперный певец, бас, Ферруччо Фурланетто. Вечером 20 ноября он выйдет на сцену Мариинского театра в партии Филиппа II. А накануне, 19 ноября, ему вручили национальную оперную премию «Онегин». «Фонтанка» поговорила с гостем об актуальном: как теперь приезжать в Россию, об отмене русской культуры и о Валерии Гергиеве.
— Как вы добрались до Петербурга? Сейчас же напрямую никак. Через Турцию?
— Я из Вены прилетел в Хельсинки, а из Хельсинки ехал восемь часов на автомобиле. Может быть, можно было доехать и за четыре часа, но — контроль на границе. У нас была прекрасная, чудесная, удобная машина, и все же… Но мне удалось поспать потом.
— Вам вручается премия «Онегин» в номинации «От России с любовью — за выдающиеся достижения в области оперного искусства». С кем или с чем у вас будет ассоциироваться эта награда?
— Прежде всего, я хочу повторить, что «из России с любовью» — это действительно так, и эта любовь взаимна. Потому что я 20 лет приезжаю сюда — то на летние фестивали, то на исполнение Дон Кихота, как и обычно, в декабре. Я получил все премии, я сделал все, о чем мечтал. В Москве мне тоже удалось исполнить партию Бориса Годунова — и тот факт, что это исполнение было как в Москве, так и в Санкт-Петербурге, — для меня особая гордость. Это любовь к России и невероятные отношения, которые у меня есть с вашей публикой.
Публика, которая приходит здесь в оперу, очень похожа на публику в театрах Италии: люди приходят из-за любви, которая на протяжении многих веков сохранялась к этому виду искусства. Или как в театре Колон в Буэнос-Айресе, где я был до того, и где 420 мест, — в этом городе огромное количество итальянцев, которые в свое время эмигрировали в Буэнос-Айрес, и поэтому там наша публика тоже присутствует. И эта публика похожа, и у меня была возможность исполнять как партию Дона Карлоса, так и Симона Бокканегры. И это тепло, которое я получил как в Аргентине, так и в Италии, так и здесь, в России, — доказательство этой взаимной любви. И это чувство — невероятное.
— Почему вы снова и снова приезжаете выступать в нашу страну? Для вас это только интересные и прибыльные контракты? Или вы успеваете что-то посмотреть?
— Петербург я уже весь полностью обошел и объехал. В особенности после моих летних исполнений, когда мы заканчивали в 23:00–23:30, и маэстро Гергиев приглашал меня прокатиться на кораблике, как в Венеции, по рекам и каналам.
И мы поднимали тосты, ужинали на этом кораблике, прогуливались по каналам с этими невероятными, подсвеченными зданиями, в удивительной красоте. И маэстро мне все время повторял: «Смотри сюда, посмотри, это все было построено итальянцами!» Так что, конечно, здесь великолепно.
— Если вы пойдете куда-то в Петербурге в этот раз, что это будет и почему?
— В этот раз, к сожалению, совсем мало времени. Закончится наше интервью, я сразу же еду на репетицию Дона Карлоса в театр, потом премия, и в понедельник я уже должен лететь в Москву. Поэтому, к сожалению, в этот раз не думаю, что у нас будет возможность побыть туристами. Но я уверен абсолютно, что это не последний раз.
— А можно ли сказать, что вы с Гергиевым — друзья? Если да, то с чего началась ваша дружба?
— Мы начали работать вместе очень давно. Впервые мы встретились на Дон Жуане на фестивале в Зальцбурге в 2000 году. Он меня пригласил на исполнение партии Бориса. Изначально в Ла Скалу, а затем сюда. Потом Дон Карлос, потом Бокканегра, потом Дон Кихот. Я очень хотел исполнить партию Дон Кихота, и он дал мне эту возможность. Он хотел также поставить «Убийство в соборе» (опера Ильдебрандо Пиццетти. — Прим.ред.), семистейдж (полуконцертное исполнение. — Прим.ред.), но, к сожалению, пока еще не было возможности это сделать. Но надежда умирает последней. Поэтому 20 лет очень активного сотрудничества — не только в России, но и в Ла Скала, Нью-Йорке, Токио, в Вене. Это дирижер, с которым я очень много сотрудничал, и с которым у нас всегда была удача и удовольствие после оперы вместе провести время, поужинать, поболтать, поговорить. То есть да, конечно, конечно, друг.
— Сейчас говорят, что Гергиев может возглавить, кроме Мариинского, и Большой театр. Что вы об этом думаете?
— Удачи! Потому что управлять двумя театрами, такими крупными, это непростая задача. Это у него вообще времени на себя не останется, что ли? Потому что это такие крупные театры — я говорю не только на российском уровне, — на международном уровне! Потом он ещё приедет в Вену, возглавит театр, что ли? И всё.
— Вот у Мариинского театра, вы сейчас абсолютно правильно сказали, много площадок, много выступлений, а силы артистов ограничены. Нужно же ещё репетировать успевать, а не только выступать. Поэтому за качество исполнения в Петербурге многие беспокоятся. Как вы считаете, в вашем личном рейтинге, куда бы вы отнесли Мариинский театр, с его нынешним уровнем?
— Наверное, Мариинский театр будет одним из первых. Мне очень трудно сказать, какой театр самый важный. Когда-то, много лет назад, во времена Караяна, фестиваль в Зальцбурге был для меня Олимпом, — и в плане музыки, и в плане искусства, и в плане театра, — всего. Он приглашал самых именитых дирижеров, самых именитых постановщиков и лучших исполнителей. Поэтому этот фестиваль, конечно, был максимумом, это было что-то вообще фантастическое. Но после того, как Караян умер, все, скажем так, перестроилось. Поэтому есть огромное количество театров, которые прекрасно себе работают, однако… И Мариинский — в их числе, и также благодаря тому, что в управлении стоит такой великий человек (как с точки зрения музыки, так и с точки зрения постановки), как в Ла Скала, когда был Аббадо, как в «Метрополитен», когда был Джеймс Ливайн. Джеймс Ливайн был невероятным гением, его оркестр был лучшим оркестром, который существовал на тот момент. Репетиции происходили настолько выверено, точно, всё работало просто божественно! Почему? Потому что эти величайшие личности знают, что необходимо сделать для того, чтобы создать великие театры. Поэтому, я повторюсь, чего сегодня не хватает — так это крупных личностей, которые смогут управлять большими театрами. То есть вам здесь повезло, потому что у вас такой человек есть.
— Сегодня в России часто говорят о том, что на Западе пытаются отменить русскую культуру. Вы сталкивались с такими примерами?
— Да нет, это глупость полная. Глупость, ерунда, которая вышла благодаря журналистам где-то в прессе, и посредственные люди начали спекулировать этой темой. Если завтра Италия сделает нечто подобное, что-то странное, не знаю, воинственное какое-то, что же мы тогда сделаем? Отменим Верди? О чем речь?
— А вообще стало ли меньше русской музыки в репертуаре западных театров?
— В некоторых местах — да, это произошло, но в целом нет, у меня не создалось такого впечатления. У меня было такое ощущение, что был период, когда меньше обращались к исполнителям российского происхождения, но сейчас тоже этот период уже прошел.
— Одна из партий в вашем репертуаре — Бориса, в «Борисе Годунове», Мусоргского. Приглашали ли вас ее исполнять за последние два года?
— Да, на некоторых концертах я исполнял сцену смерти Бориса, даже на прошлой неделе, кстати говоря. Потому что это великие сцены, которые необходимо исполнять, и они даже в рамках концерта очень органично смотрятся. Поэтому они, разумеется, для меня — неотъемлемая часть жизни.
— Известны судьбы хороших музыкантов, которые уезжали из России с началом спецоперации, но не могли никуда устроиться по профессии на Западе, потому что россиян боятся принимать музыкальные коллективы, чтобы избежать осуждения. Вы разделяете такой принцип коллективной ответственности?
— Нет, я не разделяю, потому что одно дело — политики, которые принимают решения относительно того, что они сами хотят делать, а есть еще люди, обычные люди. И абсолютно точно смешно ограничивать каким-то образом человека, который является исполнителем, который поет. Почему? Ну, почему? С другой стороны, это всегда происходило, это не впервые. В послевоенное время продолжали говорить, что Караян был нацистом. Почему так говорили? Потому что нацисты, которые тогда были у власти как в Германии, так и в Австрии, потому что это были соединенные территории, выбирали великих людей искусства, театра и как бы себе присваивали для того, чтобы с культурной точки зрения казаться важнее. Но это всё просто полный абсурд. И так произошло с огромным количеством людей. В Италии тоже, кстати. И во времена режима Муссолини были эти проблемы. Я хочу сказать, что мы, обычные люди, должны продолжать нашу нормальную, обычную жизнь и делать это с открытым сердцем, с душой.
— Вы приехали выступать в Россию, хотя за это можно быть отменённым на Западе. Вы уверены, что не будет последствий в Европе?
— Честно говоря, уже многие исполнители сюда приезжали, это зависит... Но нет, честно говоря, нет, вообще-то меня это особо не волнует. В моем возрасте чего я теряю? Только мое достоинство, если бы я повел себя как-то недостойно. Однако я приезжаю сюда, потому что я очень сильно люблю публику, людей, которые живут здесь, в России, приходят в театр, на наши спектакли, и всё остальное вообще не имеет значения. Для меня важно, что русские люди, российский народ сделал невероятный вклад в мировое искусство, так же как и итальянский народ. Что же мы, во времена Муссолини отказались от Верди? Нет. Что же мы, взяли и разрушили скульптуры Микеланджело или Кановы? Нет. Нет. Это абсолютно разные вещи. Этот ореол политики распространяется не только здесь, но и во всем мире. Те, кто идут в политику, — это определенная категория людей, ужасная с моей точки зрения. А есть обычные люди, которые на самом деле гораздо важнее.
— И последний вопрос. Вы почетный посол ООН. Какое послание, если поиграть словами, несет собой факт вашего выступления в Петербурге в эти дни?
— Я как раз тоже думал о том, что я почетный посол ООН в области музыки. И в прошлом, когда была война в Сербии, в Косово, были беженцы, которым приходилось покидать свои дома. И мы организовывали концерты для того, чтобы найти фонды и помочь этим несчастным людям снова вернуться к своей обычной нормальной жизни. И здесь, и по всему миру. И такая практика повсеместна. Это и есть послание, универсальное послание о музыке. И у меня есть такая привилегия, я счастлив, что я могу это послание передать людям, потому что музыка всегда примиряла людей. Я убеждён, что я здесь для того, чтобы подчеркнуть эту мою почётную роль.
Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»
