По ту сторону «Радуги» (фото, видео)

В Петербурге работает XI Международный фестиваль «Радуга», организованный Театром юных зрителей им. Брянцева. Как и всякое другое событие, связанное с нашим многострадальным ТЮЗом, он провоцирует на размышления, в том числе невеселые, хотя спектакль таллиннского Linnateater, показанный на открытии, оказался столь хорош, что отогнал дурные мысли.

Представляя фестиваль прессе, руководитель художественных проектов театра, режиссер Адольф Шапиро – в прошлом худрук легендарного Рижского ТЮЗа, одного из лучших позднесоветских коллективов, – многократно повторил, что фестиваль – это не только смотр спектаклей, но прежде всего активная творческая работа в рамках офф-программы. Кто бы спорил, но настойчивость повторения удивила. «Радуге» давно нет нужды извиняться за свою основную программу. Когда фестиваль начинал существование, там действительно показывали что ни попадя, пытаясь правдами и неправдами оправдать звание «молодежного» и «международного» и радушно приглашая разнообразную самодеятельность. За последние годы политика «Радуги» перестроилась в единственно верном направлении: ТЮЗ стал звать интересные спектакли. В основном, это отечественная продукция, в основном, к тюзовской спецификации отношения не имеющая – но съездить в Екатеринбург сегодня не менее затратно, чем в Варшаву, а лучшие спектакли для старшеклассников, как давно доказано, это хорошие взрослые спектакли. Так что к программе, особенно по нашим кризисным меркам, претензий нет. И две постановки по пьесе Лагарса «Мы, герои» из Таллинна и Екатеринбурга, и «Прощание славянки» Дмитрия Егорова из Барнаула, и «Калека с Инишмана» Сергея Федотова из Перми, и «История мамонта» гитисовских студентов Олега Кудряшова из Москвы – разных достоинств, но не случайные гости: они заслуживают внимания. По-видимому, то же можно сказать и о «Западной пристани» «Тильзит-театра» из маленького городка Советска Калининградской области: этому коллективу создали репутацию работы Евгения Марчелли, у «Пристани» другой режиссер, но невольно настраиваешься на нечто серьезное. «Толстая тетрадь» из Кирова в беспомощной режиссуре Бориса Павловича оказалась в фаворе благодаря душевной щедрости экспертов «Золотой маски», отобравших ее в конкурс: теперь это вроде и не провинциальный анекдот, а патентованная культурная ценность. Петербургские спектакли программы тоже приличные. «Записки провинциального врача» Андрея Корионова – лучшее детище молодежной лаборатории «ON.Театр»: хотя и «эскизное», не доведенное до сценической кондиции, но остроумное зрелище, которое украшает работа артиста Василия Реутова. «Кафе», поставленное Сергеем Бызгу в Большом театре кукол со студентами Театральной академии (курс Руслана Кудашова), при всех его недочетах, – редкий пример (к вопросу о провинции) петербургского студенческого спектакля со столичной выправкой.

Совсем без самодеятельности, правда, не обошлось – организаторы пригласили на фестиваль театр московской школы № 686, но разве ж нам жалко? Если это кому-нибудь нужно, пусть они себе зажигают. Печально другое: в программе «Радуги» нет ни одного нового – да что там, вообще ни одного – спектакля самого организатора, то есть петербургского ТЮЗа. Строго говоря, нонсенс. Показать театру нечего – последние премьеры удручают. В этой связи офф-программа, которой так гордится Адольф Шапиро, наводит на размышления. Ее тема актуальна и важна: «Актерский тренинг». Приехали специалисты – Юрий Альшиц, известный как сподвижник знаменитого режиссера Анатолия Васильева, датский педагог Анне Лизе Габольд. Меж тем труппа ТЮЗа, большей частью состоящая из талантливых и ярких актеров, растренирована и лишена достойной работы. Шапиро занят делами в Москве и Самаре, бывает в театре наездами и не поставил в нем ни одного спектакля. Сама труппа проявляет заинтересованность в оздоровлении. На первом фестивальном спектакле автор этих строк наблюдал настоящий аншлаг тюзовских актеров, желавших посмотреть гастрольную постановку, – довольно редкая в актерской среде и внушающая уважение активность. Артистам можно посоветовать (не на показе, а в рамках офф-программы, разумеется) захватить в заложники кого-то из маститых визитеров и заставить работать у себя: тогда, глядишь, кроме художественных проектов в ТЮЗе появится еще и художественная политика.

Что же до первого публичного показа нынешней «Радуги», то он превзошел самые смелые ожидания. Таллиннский Linnateater давно не приезжал в Петербург, его руководитель режиссер Эльмо Нюганен давно ничего не ставил в России, да и прежние его российские работы не были безусловными удачами. Тем приятней обнаружить, что маэстро находится в превосходной творческой форме. Трудная пьеса французского драматурга Жана-Люка Лагарса «Мы, герои» – предсмертное произведение автора, полное горечи и тоски, исполненное кафкианских мотивов, прошитое цитатами и тонкой словесной игрой, полифоническое; при неумелой постановке многословный хор Лагарсовых персонажей, не ритмизованный острой сюжетной интригой, может обернуться какофонией. Но Нюганену удалось не только избежать этой опасности, но добиться прямо-таки литургического звучания.

Странные герои Лагарса (актеры бродячей еврейской антрепризы где-то в центре Европы накануне Второй мировой) ведут длинные сложноустроенные диалоги: то отдающие философским диспутом, то поэтической высокопарностью, то абсурдистской комедией. Эльмо Нюганену хватило культуры и таланта осмыслить аспекты пьесы в рамках цельного и удивительно насыщенного сценического текста. Сценография Владимира Аншона двусмысленна: вроде пражская пивнушка по соседству с бульварным театриком, где гастролирует антреприза. У фланга – металлическая выгородка для актерских переодеваний. По ходу действия догадываешься о жутком подтексте. Уж больно смахивают длинные столы пивной на прозекторские, выгородка – на концлагерную колючую проволоку, пивной кран – на оборудование газовой камеры. Одиннадцать обреченных в этом зловещем интерьере разыгрывают друг для друга нечто вроде последнего спектакля – исповедуясь друг перед другом и перед собой.

Нюганен позволяет им быть именно героями – поднимает каждого на котурны, пестует, любуется каждым. Начиная (в первой сцене снятия грима) с грубых, фарсовых реакций актеры постепенно сбрасывают невидимые коконы, словно очищаясь в темпераментных монологах (обращенных партнерам и одновременно кому-то выше) и обжигающих, подобно спирту, зонгах. Режиссер много и умно мизансценирует, перестраивая артистов, как бойцов, достигая их сплоченности и строевого равенства – героев перед лицом гибели (какой герой без гибели?), актеров перед лицом искусства. Эффект фантастический: в постбеккетовской пьесе, проникнутой мотивом человеческого одиночества, возникает (как редко это случается в театре!) коллективное тело, дышащее в одиннадцать легких, бьющееся единым пульсом. Труппа Linnateater справляется с главной закавыкой лагарсовских пьес – как организовать существование молчащих героев во время длинных монологов других? В эстонском спектакле герои слишком близки друг другу, чтобы опускаться до ходульных бытовых оценок вроде кивков и ответных вздохов.

Блестящая труппа спектакля напоминает о лучших польских актерах, о которых говорят как об уникумах, соединяющих западную формальную отточенность игры и русский «психологизм». И тем, и другим гости-эстонцы владеют вполне, причем психологическая проработка образов столь же глубока, сколь свободна от случайных бытовых деталей. «Бытовуха» изгнана из спектакля поганой метлой. Античный – по накалу страсти, величавости и совершенству рисунка – образ мадам Щиссик создает божественная Анну Ламп. Вульгарный обжора мсье Щиссик, попав в руки виртуоза – актера Андруса Ваарика, обращается в героя редкой внутренней сложности и силы, страдальца и мудреца. Кюлли Теэтам в роли умственно неполноценной Эдуардовы досталось совсем немного текста, но и без слов она превращает свою партию в шедевр: без малейшего нажима играет внутреннюю скорбь и преодоление – упрямым лбом, вздернутым подбородком, сверлящим грустным взглядом ясных глаз. Пирет Калда складывает роль костюмерши Мадемуазель из странностей – нелогичных реакций, мягких движений невпопад, неловкости и элегической дремы наяву. С тем, чтобы перед финалом вдруг, одним жестом, «раскрыть карты» (кстати, в сцене игры в карты): Мадемуазель не странна, она смертельно влюблена.

Перечислены лишь особо выдающиеся актерские работы, остальные – просто выдающиеся. Цимес спектакля не только в них, но и в способности режиссера совладать (и даже вступить в полемику) с интеллектуальным подтекстом пьесы. Лекция руководителя антрепризы Отца (Александр Ээльмаа) о немецком классике Геббеле будет прочитана им, стоящим на пивном бочонке, наподобие Фауста. Тем временем его сын Карл (Андрес Рааг), одетый в сценический костюм обезьянки, будет тонуть в похожем бочонке с головой, оставляя на поверхности лишь обезьяньи уши. Так ловко и лаконично Нюганен высказывается о поколенческом разломе идиш-культуры, вскормленной идеалами немецкого просвещения; сыновья уже не могут слышать о Геббеле, предпочитая Дарвина. Подобных эпизодов в спектакле десятки. Вместо положенного зонга мадам Щиссик издает звонкий гортанный стон на мотив «Тум-балалайки». Гримировальные салфетки превращаются в платки для еврейской пляски. Столы, на которых плясали, вдруг получают функцию школьных парт, а герои садятся за них, подобно ученикам, – школа жизни. Нюганен изрекает афоризм за афоризмом – и непостижимым образом его голос не срывается. Ни разу.

И не подумайте, что тут какие-то локальные национальные радости еврейской диаспоры. Лагарс не был евреем, еврейство в «Мы, герои» – метафора вечного актерства, метафора изгойства, метафора смертельного испытания. Спектакль Нюганена не о богоизбранности, он о робкой надежде на существование бога. Ведь если есть герои – должны быть и боги, в конце-то концов. (Приятный резонанс своим размышлениям автор этих строк получил на организованной «Радугой» и Французским институтом лекции Жана-Пьера Тибода, автора исследовательской монографии о Лагарсе: оказывается, тот – в числе множества своих гуманитарных штудий – серьезно штудировал античное наследие.)

Показ спектакля Нюганена оказал медвежью услугу спектаклю по той же пьесе Лагарса, поставленному в Екатеринбургском ТЮЗе французским режиссером Франсуа Рансийяком. Сравнение не в пользу француза. Рансийяк много ставит Лагарса во Франции и претендует на роль создателя постановочного канона. Что ж, Лагарсу не повезло: его канонизатор, кажется, неглубоко вчитывается в канонизируемые тексты. На поверхность вытащен лишь чувственно-сентиментальный аспект пьесы, усугубляемый к месту и не к месту исполняемыми песенками Вертинского. Режиссер не способен управиться с одиннадцатью персонажами Лагарса одновременно, он группирует их в кружки – по половому и возрастному признаку, бесконечно уводит за кулисы и возвращает, а особенно смешит – когда гасит свет и подсвечивает полилог трех персонажей карманным фонарем. Как обычно случается, когда галлы приезжают к нам на постановки, они начинают апеллировать к «актерской школе», которая – как система приемов – у них жива, а у нас сдохла примерно в позднесталинские времена. На-гора лезут густые актерские штампы, мелкая бытовщинка, умерщвляющая исповедальную патетику пьесы. Удержаться в пределах хорошего тона удается только исполнителю роли Макса (Илья Скворцов) за счет великолепной органики и исполнительнице роли Матери (Марина Гапченко) за счет способности к остранению и самоиронии. Плюс Виктору Поцелуеву в роли Деда; он довольно безучастен к происходящему вокруг.

Беда Рансийяка и в нелепой режиссерской паранойе. Он знает, что Лагарс увлекался Чеховым (даже написал пьесу «Путешествие мадам Книппер в Восточную Пруссию»), а еще он знает, что у Чехова герои говорят не то, что думают. Бесконечно намекая зрителю, что персонажи «нового Чехова» Лагарса врут, Рансийяк к финалу спектакля окончательно завирается сам – теряя все логические нити, доходя не до абсурда (такой результат был бы еще удовлетворителен), но, как ни печально, до сумбура. Много помогает французскому гостю на этом пути бескрылый и неловкий русский перевод, сделанный екатеринбургским толмачом Наталией Санниковой. Актеры путаются в неудобном тексте, постоянно забывают слова, пропускают целые периоды, наконец, несут бессвязную отсебятину.

На среднестатистическом фоне российского театра екатеринбургские «Мы, герои», конечно, не так уж и плохи. (Особенно в сравнении с «Толстой тетрадью» из Кирова, показанной на следующий день.) Тут есть попытка игры с формой, выхода за рамки привычного. Хотя налицо – всегда неприятная – подмена смысла элегантностью. Да и элегантность небезупречна. В сцене прощания очкарика-интеллигента Макса с Эдуардовой, после их поцелуя, уходящий на войну Макс зачем-то прикрывает девушке лицо шляпой, и все актеры тут же запевают страдательное из Вертинского – «потому что нету родины у нас». Невероятная пошлость! В такие минуты юношеские иллюзии автора настоящих строк, когда-то всерьез поверившего, что Ален Делон не пьет одеколон, разбиваются вдребезги.

Андрей Пронин
«Фонтанка.ру»

Фото и видео: пресс-служба Театра юных зрителей им. А.А. Брянцева, Linnateater.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»