«У нас стукнул под зад, вроде и ничего, а там пальцем не тронь». Большое интервью с директором балета на льду

Имя директора Государственного балета на льду Петербурга Михаила Каминова мало что скажет даже самым отчаянным фанатам фигурного катания. Однако перед его глазами буквально прошло все отечественное фигурное катание. О разнице советского и англосаксонского воспитания, об американских колготках, стрельбе в Колумбии и ледовых шоу, которые убьют фигурное катание как спорт, — в интервью Михаила Каминова «Фонтанке».

— Давайте начнем со страшных вещей. Как давно вы работаете в балете на льду?

— О, вам сейчас будет действительно страшно. Я здесь работаю с первого дня — с июня 1967 года. То есть 55 лет. Первые 22 года я был солистом балета, потом перешёл на административную работу, лет пять был заместителем директора, а с 1994 года занял должность директора балета на льду.

— Перед этим фигурным катанием вы же занимались?

— Я катался, да. Мастер спорта по фигурному катанию. Катался у Игоря Борисовича Москвина в одной группе с Тамарой Москвиной, Алексеем Мишиным и Юрием Овчинниковым. Это была первая группа Москвина. Вот я в ней имел счастье кататься. Сейчас, конечно, на меня глядя, не скажешь, что я был фигуристом, но я был стройный. Даже у меня где-то сохранилось фото… Вот.

— Обалдеть. А это кто у ваших ног?

— Это партнёрша, Рыбакова Наташа. Это где-то уже в восьмидесятых годах.

— Давайте тогда ещё глубже копнем. Как в ваше время попадали в фигурное катание и в какие годы это случилось?

— Да как и сейчас. Родители отдали. Мне было восемь лет. По теперешним временам уже поздновато. Тогда ещё фигурное катание не было таким супермодным, не было дворцов спорта, искусственных катков и прочего. Меня отдали на стадион «Динамо», там был естественный лёд. Там ещё был ученик знаменитого Панина-Коломенкина — Иван Иванович Богоявленский. И вот меня к нему отдали. Тогда там катались Протопопов и Белоусова и Жук — Жук. Это большая, это длинная история фигурного катания в Санкт-Петербурге.

— И вся она прошла буквального перед вашими глазами.

— Да… получается так. От первого фигуриста до теперешних. Редкий случай, должен сказать.

— Это, конечно, удивительно и потрясающе понимать, что я сейчас разговариваю с человеком, который, например, видел и общался с Иваном Богоявленским — по сути, основоположником петербургского, да и всего российского фигурного катания.

— Да, историческая личность. Чтобы вы понимали, он был чемпионом Советского Союза еще до войны (1933 и 1939 годы). Всё фигурное катание тогда развивалось у него на стадионе «Динамо». Там были для тенниса корты, а зимой заливали каток. И там были два таких знаменитых тренера: кроме Богоявленского еще Пётр Петрович Орлов.

— Потрясающе. Чувствую, я еще не раз это скажу сегодня. А у Богоявленского вы сразу с восьми лет начали тренироваться?

— Да. Он с детьми тогда много занимался. В те времена же не было такого ажиотажа с фигурным катанием. Этим спортом занималось очень мало народу, и поэтому все, кто приходил, оказывались у него. И тренеров не было огромного количества: там было на катке два-три тренера. Ну вот я попал к нему в группу. Мы катались только зимой. Летом ещё не было катка. Крытый каток с искусственным льдом позже появился на 16-й линии Васильевского острова, где сейчас военно-морская церковь, размером примерно, как наша сцена, — 15 на 15 метров. Площадка была маленькая, но всё-таки это уже был искусственный лёд — мы могли заниматься целый год без перерыва.

— А Богоявленский и Орлов что-то про Панина-Коломенкина рассказывали, как они учились у него?

— Слушайте, я Панина-Коломенкина живым видел.

— Да вы что?! Ничего себе!

— Да. Когда ему исполнилось 85, нас посадили в автобус и привезли к нему во двор, где он жил. И он подошёл к окну, мы ему крикнули: «Поздравляем!» — и он нам помахал рукой. Историческая личность.

— Обалдеть, вот сейчас я точно почувствовал дыхание истории.

— Да, и не говорите, это правда. Я начинал заниматься фигурным катанием в шестидесятые годы. Фигурное катание сейчас и в то время — это земля и космос, то есть это совершенно несоизмеримые вещи. Сейчас фигурное катание — это популярный вид спорта. Все родители считают, что, если ребенка отдашь в фигурное катание, обязательно вырастет Загитова или Трусова и будет зарабатывать большие деньги. А тогда это был обыкновенный вид спорта, любительский.

— Когда Панина-Коломенкина увидели, момент прочувствовали?

— Да что вы такое говорите! Мне же было лет 8 или 9. Я вообще не понимал, что это такое и зачем нас сюда привезли. Но сам факт такой я помню.

— А как он выглядел?

— Ну старый человек в очках. Я его видел со двора, он на втором этаже жил. Я даже не обратил внимание на него. Это я потом понял, когда я уже читать научился.

— Но он на каток уже не приходил?

— Да какой каток, он едва ходил. Нет. Я же говорю, что тогда были тренеры Пётр Петрович Орлов и Иван Иванович Богоявленский, у которых все занимались. Орлов был очень известным тренером, у него начинали кататься две наши знаменитые пары: Протопопов и Белоусова, а также Станислав и Нина Жук — две пары, которые внесли профессионализм в это дело. Они первые поехали на чемпионат Европы среди российских фигуристов. Тогда фигурное катание у нас было очень слабое. Вот только эти две пары были очень сильные. Они впервые стали делать акробатические поддержки, чего не делали зарубежные пары. Там Европа, помню, внесла даже законопроект, что нельзя делать какие-то трюки, но наши всё равно делали, и за счёт этого они сразу пошли в лидеры. Сначала Жук — Жук стали серебряными призёрами чемпионата Европы, а потом уже Протопопов и Белоусова. Протопопов и Белоусова были такой классической парой, а Жук — Жук — чисто спортивной.

— В ваше время какой максимум в прыжках был?

— Два оборота.

— Тогда вообще могли представить, что будут четыре прыгать?

— В три мог представить. Как прыгают четыре оборота, я до сих пор не очень представляю. Ну они тренируют с детства крутку: встают на такие кружочки вращающиеся и с малых лет всё время крутятся. То есть они группируются очень сильно и отрабатывают скорость вращения всем телом. Малюсенькие девочки с утра до вечера это делают. Ну и потом сейчас много приспособлений: на «удочке» прыгают там, с лонжи прыгают.

— А как вас в шестидесятые учили прыгать?

— Да как… Нас учили прыгать один оборот, потом два оборота, полтора оборота.

— То есть ничего подобного, как «удочки», не было?

— Да нет, конечно нет. Может, где-то и было, но не у нас. Мы не были самыми главными в Советском Союзе. В парном катании я был на юношеском первенстве и там третье место занял — это моё, пожалуй, высшее достижение. Ну и был чемпионом Ленинграда и, кажется, дважды обладателем Кубка Панина в парном катании.

— Чемпионом Ленинграда в каком году?

— Ой, не помню… где-то 1962–1963 год, наверное.

— А что за коньки тогда были?

— Советские, куйбышевского завода. Дубовые такие.

— Наверное, страшно в них было кататься?

— Ну мы не знали другого. Лет в 17 впервые увидел английские MK, John Wilson. Наши научились их доставать.

— Как же вы на старых советских умудрялись кататься и прыгать?

— Ну мы делали всякие прокладки, выбивали их. Сейчас это всё значительно проще. Сейчас есть специальные станки, и они по твоей ноге выбивают сразу там все… А мы кипятком заливали. Ну в общем... не очень интересная механика. Сейчас, если ботинки плохие и коньки плохие, в четыре оборота не прыгнешь. А если прыгнешь, сломаешь сразу и ногу, и колено, и всё что хочешь. Нагрузка сумасшедшая. Не зря же эти девочки на 2 сантиметра выросли, на 2 килограмма поправились и… Почему они падают? Не потому, что они разучились, а они не докручивают.

— Да там не 2 килограмма, там и 500 граммов уже критичны.

— В общем там очень маленький перевес веса и маленький прирост — уже недокрут прыжка. Если надо приземляться вот так и выехать, они приземляются вот так. Уже четверть оборота не докручивается, а недокрут в четверть оборота — сразу падаешь, ничего сделать невозможно.

— Богоявленский долго вас тренировал?

— Лети до десяти, наверное. Потом был Игорь Борисович Москвин — еще один наш легендарный тренер. У него занималась Тамара Братусь, потом она вышла за него замуж и стала Москвиной. Еще в нашей группе был Юра Овчинников — тоже знаменитый фигурист, в Сан-Диего работает сейчас. Приезжал сюда, работал шесть лет в России, на время Олимпийских игр был в совете Олимпийского комитета. Когда Олимпийский комитет разогнали, на всякий случай вернулся обратно в Америку. У нас в балете других проблем хватает. Понимаете, у нас сейчас ребята массово уезжают в Америку на корабли.

— Корабли?

— Да, там круизные лайнеры из Майами ходят по Карибскому морю по кругу неделю. Там прям на корабле сделаны катки и проходят ледовые шоу. И там сейчас 90 процентов русских. И вот мы молодых ребят готовим-готовим, доводим их до уровня солистов, и они с нашими номерами благополучно туда уезжают.

— Сколько же им там платят?

— Пять тысяч долларов в месяц. Что мы можем с этим сделать? Здесь они получают в несколько раз меньше. Эта тенденция давно идёт, но просто сейчас это стало массово. Это касается не только нашего балета на льду, но и всех ледовых шоу. Если вы спросите Навку, Авербуха и Плющенко, они все вам скажут, что набрать мальчиков в шоу очень тяжело. Именно в кордебалет. Их просто не существует. Но они справляются за счёт того, что у них там огромное количество занимающихся, и мальчиков можно брать с 16 до 18 лет.

— А с чего ваш балет начался?

— В 1967 году, в год пятидесятилетия советской власти, было принято решение о создании Ленинградского балета на льду. Одновременно с этим было решение построить «Юбилейный», «Октябрьский» и Ленинградский мюзик-холл. В ЦПКИО, в котором мы сейчас выступаем, проводили отбор людей. С июня по декабрь репетировали и катались на площадке 24 на 36. Тогда открыли много типовых дворцов спорта в СССР. У нас вот «Юбилейный» сделали. Мы, кстати, открывали «Юбилейный». На лёд «Юбилейного» первым вышел Ленинградский балет на льду. Это в 1967 году, осенью, где-то перед ноябрьскими праздниками.

— Краской ещё пахло?

— Не помню, но лёд был очень тонкий. В общем-то, нормально. Мы были, думаю, первые, кто вышел на лёд «Юбилейного». Именно на лёд. Потом мы там очень много лет выступали. Мы с самого начала были ориентированы на классику по той причине, что во главе стояли Константин Фёдорович Боярский и Дудинская — Сергеев (это тогда художественные руководители Мариинского театра). Поэтому с самого начала у нас был такой упор.

— А как вообще придумали, что на коньках можно катать балет?

— Был такой австрийский балет на льду — Ice Revue. Они приезжали в Ленинград, выступали на Зимнем стадионе. Там делали каток и трибуны с двух сторон.

— Какой год был?

— Ну... это был 1965–1966 год. Они не один раз приезжали. В Москве они выступали в Лужниках. У них с собой был передвижной каток. Потом они его еще благополучно оставили в Ленинграде. Его поставили в ЦПКИО, каким-то образом залили, и мы даже еще покататься на нем успели. Потом еще американский балет приезжал. То есть это довольно популярная история была в то время. Мы увидели это и решили тоже сделать. Так организовались три советских балета на льду: киевский, московский и ленинградский. Киевский был с национальным колоритом. У его основания тоже стояли большие балетмейстеры, например Вронский. Во главе московского балета стоял Лавровский — главный балетмейстер Большого театра. Мы самые последние организовались.

— А они сейчас существуют?

— Нет, остались только мы. Украинский давно не существует. Ну из финансовых соображений. Московский постепенно стал цирком на льду.

— А вам в Ленинграде помогали Боярский, Дудинская и Сергеев, да?

— Да. Поэтому традиции петербургского балета на полу у нас были сильны. Они пытались как-то перенести их на лед. Ну и, грубо говоря, сейчас мы обладаем репертуаром всего Чайковского и всего Прокофьева — это самые знаменитые балеты. Мы в репертуаре имеем пять балетов, это уже при мне сделали.

— А вот тогда, в шестидесятых годах, трудно было переучиться с фигурных элементов на балетные?

— Ну как балетные. Балетные — это же только сам принцип построения, а в остальном используют элементы фигурного катания. Тем не менее мы многое перенесли со сцены на лёд. Ну вот мы тогда тоже делали всякие постановки классические, у нас появился главный балетмейстер Константин Рассадин. Он тоже был солистом Мариинского театра. А в 1994 году, когда я стал директором, у нас поступило предложение попробовать балет «Спящая красавица». На его создание нам дали три месяца. Ну это недружественная страна предложила — США, естественно.

— В 1994 году — совсем дружественная.

— В 1994 году ещё была дружественная, да. И благодаря, между прочим, этой недружественной стране все балеты мы и поставили. Они на все балеты дали денег. И мы с 1994 года по 2008 год каждый год объезжали всю Америку. 48 штатов объехали. А потом и всю Южную Америку объездили. Ну не считая Колумбии, Венесуэлы и так далее, Бразилия и Аргентина — всё это мы были. Вообще до ковида мы объездили стран 70, наверное.

— Какая самая экзотическая страна?

— Самая экзотическая? Думаю, Колумбия. Там стреляли просто.

— Стреляли?

— Ну когда из города в город через горы ехали. У них какая-то партизанская война шла, и там пропускали колоннами. Мы ехали в автобусе в составе такой колонны: впереди бронетранспортер, сзади бронетранспортер. И вот мы слышим выстрелы… Ну не в нас стреляли, слава богу.

— Испугались?

— Ну так… было не очень приятно, честно вам сказать. Страшнее гораздо там было ехать по их горному серпантину. Высота 3 000 метров. Смотришь в окно, а под тобой облака и дальше пропасть. И вот мы несемся по серпантину и даже кого-то обгоняем. Как они видят, что там, я не знаю, но так страшновато ездить на автобусе, прямо скажем. Я летал всё время на самолете, но один раз мне все рассказывали, как красиво там в горах, и я решил поехать. Проклял всё на свете, страшно жутко. Я еще сидел на первом сиденье за водителями, автобус поворачивает, и из-за узкой дороги получается, что колёса-то поворачивают, а я словно вишу в воздухе. Ну это жуткое ощущение.

— А до 1994 года куда вас выпускали?

— Были во Франции несколько раз, в Швеции, в Польше много-много раз, в Венгрии. Мы тоже ездили, но у нас была совершенно другая программа. У нас не целые балеты были, а отдельные концертные номера. И если были классические балеты, то это было примерно на один акт, 15 минут. Много классической музыки, но никогда не брались за целиком произведения, чтобы от начала до конца, как в театре. У нас, кстати, работали и Протопопов — Белоусова, и Смирнова — Уланов. Ну скажу, как люди Протопопов — Белоусова… Вот недавно он умер, 90 лет ему было. Она умерла лет 6 тому назад. Они такие люди странные были. Они когда остались в Швейцарии…

— Они же вас очень сильно подставили тогда, сбежав с гастролей?

— Это мягко говоря. Ну вот представляете, мы завтра утром должны улетать на три месяца в Бразилию и Аргентину. На три месяца. По сути, это значило обеспечить себя на всю жизнь. Тогда же, вы понимаете, артисты ездили как коммивояжеры: там купили, здесь продали. За одну поездку можно было на машину собрать. Но не в этом дело. Ночью они остались в Швейцарии и делают такое… Причём отношения в коллективе у них были жуткие, со всеми ругались. Их выпустили только потому, что Суслов (член Политбюро ЦК КПСС. — Прим. ред.) им разрешил поехать. Они сказали, что будут показывать свои медали, что сделают выставку своих достижений и будут их представлять как достижения Советского Союза.

— Хитро.

— Я из-за них так накувыркался, столько совещаний было. Меня без конца вызывали в ЦК КПСС, в отдел культуры, — долбили и долбили, понимаете. А они еще сделали заявление из Швейцарии, что в Ленинградском балете на льду много людей, которые с удовольствием бы к ним присоединились. И вот нас снимают с гастролей буквально с трапа самолёта. Звонят и говорят: «Поездка отменяется». Поэтому отношение к ним у нас, мягко говоря, не очень хорошее. Они лишили своих коллег по балету больших денег. Мы много лет потом были невыездные из-за них. Это уже потом произошёл девяностый год и так далее. Сейчас эти люди пенсионеры и получают пенсию 15–20 тысяч рублей, и если бы не Протопопов и Белоусова, их жизнь могла бы сложиться чуть более счастливо. А правда в том, что никто, кроме них, не собирался сбегать.

— Долго были невыездные?

— Лет пять где-то. Это потом, когда уже пришел Горбачёв и началась перестройка, нас потихонечку стали выпускать.

— Говорите, у них были сложные отношения в коллективе? Склочные были?

— Ну они не склочные, а со сложным характером… Он воспитывался только мамой, а она более мягкая. Они никогда не говорили «я», они всегда говорили «мы», Белоусова и Протопопов. И они всегда требовали к себе отношения как к великим. Любой разговор с ними надо было начинать, с того, что «вы великие, само собой, а мы вообще половые тряпки». Они всегда были чем-то недовольны. То каток на 20 сантиметров меньше, то еще что-то. Они выдающиеся фигуристы, спору нет. За это им многое прощалось, да чего уж, им прощалось вообще всё. Все их требования выполнялись. Поэтому, когда я услышал уже после их побега, что Ленинградский балет на льду не создавал им условия для работы… Слушайте, какие условия? Они что хотели, то и творили. Им слово боялись сказать.

— Настоящие звёзды.

— Звёзды, да, самые натуральные звёзды всесоюзного, мирового масштаба. Ну чего говорить, двукратные олимпийские чемпионы. Но очень капризные. У них ещё была целая плеяда каких-то женщин, которые у них были как фаны теперь. Только средний возраст их фанов был лет 60. И вот эти женщины ездили с ними на гастроли, готовили им еду, убирали. Ну какие-то сумасшедшие женщины. Да, весело, одним словом.

— После их побега виделись с ними?

— С Протопоповым виделся, в 2003 году он приезжал в Петербург. Ну как виделся... Я поздоровался, в беседы не вступал. «Здравствуйте, Олег Алексеевич. Здравствуйте, Людмила Евгеньевна» — и всё.

— Такими же звездами вернулись?

— О, еще бы. Им же тогда специально памятник сделали у «Юбилейного». Потом его сломали, правда. Они приезжали по приглашению, по-моему, Фетисова. Потом приезжали еще на Олимпиаду 2014 года. Им предлагали оставаться. Они жили в Швейцарии в горах, у них была там небольшая квартирка в деревне. Такое тихое и спокойное место. В общем, для них в самый раз. Им больше и не надо было. Они там ходили на местный каток, им давали бесплатно полтора часа льда. Они же вместе катались до 80 лет. После ее смерти он еще лет пять катался один, как бы с воображаемой партнершей. Нет, этого у них нельзя отнять: они катались до последнего дня очень прилично, для своих лет просто расчудесно.

— Да, я встречал на YouTube где-то запись, где они уже совсем-совсем старенькие.

— Да-да-да, он там еще в парике таком белом и розовом костюме. Да, они молодцы. Они вообще себя берегли всегда, они не нарушали режим, они ложились спать вовремя, они пили только чай какой-то специальный и кофе не пили. У них был железный режим. Если им надо было куда-то ехать за границу, то они по тому времени начинали недели за три жить. Нет, они такие люди... непростые, но выдающиеся, что говорить. Кстати, вторая пара — Жук — Жук — тоже выдающаяся. Жук Станислав — выдающийся тренер, он воспитал уйму народу. Водорезова — его последняя ученица. Она сейчас тоже тренер. Но у него другая статья — выпивал. Если Протопопов суперрежимистый, то Жук совсем другой.

— Вы с ним близко общались?

— С Жуком разговаривал. Ну он такой парень простой был, но жёсткий, очень жесткий. Вот Тутберидзе ученица же его. Она тоже и матком, и поддать может. В общем, примерно принцип работы такой же.

— Как же он совмещал свою жесткость, просто гениальный тренерский талант и эту вредную привычку?

— Ну как сочеталось... Он, думаете, один такой был что ли? В России таких навалом, которые были выдающимися и спивались. Это же дело такое. Может генетически это заложено, не знаю. Но поддать он любил. А Протопопов — трезвенник. Зато педагогического таланта ноль. Он сам всю жизнь работал над собой. У нас он выступал с двумя своими номерами: в первом и втором отделении.

— Сам всё ставил?

— У него свои номера были, никто этого не касался. Но он работал недолго, года два или три работал. Смирнова и Уланов работали у нас в 1989 году, потом мы поехали выступать в Швецию, они отработали в Швеции и в 1990 году уехали в Ice-Capades. У всех одна дорога тогда была, особо выбирать не приходилось.

— А Москвин вам как-то помогал с балетом?

— Игорь Борисович? Нет, с балетом он не помогал, но Игорь Борисович — выдающийся тренер. И Тамара — выдающийся тренер. И Алексей Мишин — выдающийся тренер. Они именно Тренера с большой буквы, которые своей ежедневной работой заслужили уважение к себе.

— Вот Москвин, что его отличало? Какой у него был характер?

— Москвин, между прочим, тренировал Белоусову — Протопопова, многое взял от них. У него характер был, как говорят, нордический. Он же занимался ещё и парусным спортом, на яхтах гонялся. Ну он такой спокойный, в общем-то. У него еще одно было интересное увлечение. Тогда же не показывали чемпионаты мира, а у него плёнки были всех американских фигуристов знаменитых: Робертсон, Джексон, которые делали фантастические вещи… Джексон в 1960 году в Праге прыгнул все пять тройных. Я сам видел это выступление по телевизору.

— Вот вы тогда наверное обалдели.

— Да, это вообще было что-то нереальное. А Робертсон вращался так, что только сейчас начали так вращаться. Его не видно было. То есть Москвин изучал их, как они прыгают, что они делают там. Дик Баттон был такой знаменитый олимпийский чемпион 1952 или 1948 года, потом комментатором много лет работал, он и его плёнки смотрел. Вообще у него была огромная коллекция плёнок всех знаменитых фигуристов.

— Он эти пленки из зарубежных поездок привозил?

— Да, из зарубежных поездок, у кого-то переснимал. Они же ездили на чемпионат Европы, там с кем-то контактировали.

— Вместе смотрели?

— Да. У него дома такой проекционный аппарат стоял, две бобины. И вот Протопопов — Белоусова ездили один раз в Японию на соревнования и выиграли там 25 тысяч долларов. А жили они… Им квартиру дали, знаете дом «Дворянское гнездо»? Это на набережной напротив Летнего сада, там, где сейчас памятник Аникушину. Вот этот дом раньше назывался «Дворянское гнездо». Там давали квартиры актёрам, партийным работникам и другим знаменитостям, в том числе Протопопову и Белоусовой. И он приглашал нас к себе в ту квартиру смотреть эти видеопленки. Тоже в какой-то момент ими увлекался, у него тоже всё было. И вот он нам показывал свое выступление в Японии, как он выиграл. Он ведь послал подальше работников советского посольства, когда к нему пришли за деньгами.

— В смысле?

— Ну он должен был отдать деньги, вот эти 25 тысяч.

— Это же огромные деньги.

— Да, он послал их подальше и купил на всё аппаратуру. Он помешан был на аппаратуре. У него в квартире были три комнаты, одна из которых была сплошь заставлена аппаратурой: кинокамера, проекторы и так далее. Но ему это сошло с рук. Он сказал: «У меня нет денег, я купил аппаратуру. Что сделаешь?»

— А тогда все должны были делиться, да?

— Если выигрывал, то делиться. Он получал, но не всё. Мы, когда ездили, получали тогда 25 долларов в день. Это считалось очень хорошо. Цены были другие. А 25 тысяч долларов — это совсем космос. Он для этого выиграл чемпионат мира среди профессионалов. Вот в этом доме у него была квартира, с которой он уехал. У него гараж там был, стояла «Волга». Когда после его побега в квартиру пришли, она была полностью пустая. Ни гвоздя.

— Куда все делось?

— Видимо, он готовился и всё продал. Так что нельзя сказать, что уехал совсем бессребреником. Там еще человека, который у него «Волгу» купил, потом таскали по допросам. Все пытали его: «Вы знали, что он уезжает?» — «Откуда я знал! Предложил купить Волгу, я купил».

— А Москвина всегда была таким «живчиком»?

— Да. Ей сейчас 82, но я вам отвечаю, что она сейчас на коньки встанет и с партнером сделает все верховые поддержки. Надо знать Тамару Николаевну — это железная леди. Таких теперь не делают. По характеру такая же Тарасова, Тарасова не может кататься, но по характеру… Ну выдающаяся, в общем. Она больше не как тренер выдающаяся, а как организатор. На самом деле она одну пару только взяла детьми и довела до чемпионов мира. Это танцевальная пара Моисеева — Миненков. Все остальные её чемпионы приходили к ней готовые. Зайцев — Роднина к ней ушли от Жука, Ягудин ушел от Мишина, Бестемьянова и Букин — от Дубовой. Она подбирает всех, кто уже готов, которые уже вот-вот станут, но она умеет организовать тренировочный процесс и все остальные условия. Она там в Америке сняла дом для всех, и они там жили коммуной. В девяностые годы же всё фигурное катание уехало в Америку. Здесь катков не было, тренироваться было негде. Тарасова же и к нашему балету приложила руку.

— Каким образом?

— У Овчинникова было шоу «Все звёзды», и она ставила там постановки, причём очень хорошие. Она там поставила «Болеро», половецкие пляски. Такие одноактные балеты. Это выдающаяся была труппа. Все знаменитые сейчас тренеры работали в ней. И мы попали в Америку с подачи Татьяны Анатольевны. Она должна была ехать в Америку в 1995 году в январе с балетом «Спящая красавица», и у них что-то случилось — труппа распалась. А американский импресарио Кэрол Бреснер уже подписала под эту «Спящую красавицу» договоры с театрами. И так получилось, что я лично был в Нью-Йорке, где договаривался о «Щелкунчике» с совсем другим импресарио. И вот мне звонят из Москвы, из «Союзтеатра», и говорят, что меня разыскивает в Нью-Йорке вот этот американский импресарио и что не могу ли я вместо Тарасовой поехать выступать на сцене на площадке 12 на 12. Я говорю: «Ну я не знаю. Записи есть какие-нибудь посмотреть?» Они говорят: «Да, записи есть, она в Нью-Йорке», и дали мне адрес её офиса у Центрального парка. Мы зашли, она мне ставит плёнку — тарасовскую «Спящую красавицу». Я смотрю, там ничего такого суперособенного нет, площадка маленькая, но и, соответственно, всё и делают на маленькой площадке. Висит задник, меняет декорации: ну такой театр-театр. Времени осталось до гастролей три месяца. Я говорю: «Но у нас и денег-то нет на костюмы, на все остальное». Они говорят: «Я могу вам дать такую-то сумму, а остальное вы давайте сами как-то». И мы вот поехали в декабре с этой суммой денег. Здесь заказали костюмы и подбор. В итоге с этой «Спящей красавицей» в первый раз поехали в Америку с декабря 1994 года по февраль 1995 года. Ну молодой был, рисковый.

— И как всё получилось?

— Ну всё получилось, как вы видите. И мы после этого ещё пять балетов там дали. Успех был. У нас тогда и ребята были очень сильные как фигуристы. В итоге прокатились от Аляски до Мексики. Один раз в автобусе водителю стало плохо из-за диабета. Он почти потерял сознание, но успел затормозить, слава тебе господи. Кто-то набрал экстренный номер, и буквально через 15 минут — как в кино: полиция, скорые помощи, нас с автобуса тут же в гостиницу какую-то привезли, через два часа пришёл другой автобус, нас пересадили, и поехали дальше.

— После Протопопова и Белоусовой кто у вас такие звёзды?

— Такого уровня уже нет. У нас были квалифицированные люди, мастера спорта, призеры чемпионатов России, но таких звезд, как они, не было. Но и принцип у нас совсем другой стал. По теперешним ценам самое маленькое, что хочет звезда… Ну 200 тысяч рублей. А так могут и 400, и 500 потребовать.

— За выступление?

— За выступление. То есть это примерно как всему коллективу заплатить. Поэтому у них и билеты на шоу стоят по 4 500–5 000. Но они популярны, на них валом народ идет. Вот тебе и весь сказ. А у нас другая система: мы же показываем балет, его же надо оттанцевать. Та же Трусова, например, не может в «Лебедином озере» танцевать Одетту и Одиллию и ещё вдобавок скатать, не знаю, испанский танец. Она должна в первом отделении всё скатать и во втором отделении всё скатать — полный балет. Поэтому…

— А представляете, какая была бы сенсация, если пригласить, к примеру, Туктамышеву.

— Ну какой из Туктамышевой Лебедь? Вы Туктамышеву живьём видели?

— Ну хороший лебедь такой, крепкий.

— Да нет, но рост какой? Нельзя же, чтобы она… Туктамышева — очень хорошая девочка, я её очень люблю, она мне очень нравится, но она никогда не пойдёт танцевать классику в балет. Она для этого не очень годится. Да и мы ее не сможем пригласить. Она же не пойдет кататься за зарплату в 100 тысяч, понимаете? Нет, это всё далеко в прошлом, у нас всё теперь на коммерческой основе. Поэтому мы танцуем балеты, практически репертуарный театр. А шоу работают по другому принципу. Там за две недели до шоу собирается народ… Кордебалет учит свои номера, солисты разучивают свои, потом все это собирают, и они работают в дни каникул каждый день по два спектакля. Потом перерыв до следующего большого «чёса» — весенних каникул. У них нет людей на зарплате. Они получают свои деньги только за выступления. Вот вся разница между нами.

— А кто из современных фигуристок в России самый, ну так, в теории, самый подходящий для балета?

— Да нет, они все подходящие. И Щербакова подходящая.

— Ну вот вы говорите, что Туктамышева ростом не вышла.

— Ну она чуточку… Все остальные подойдут, но они, во-первых, все одиночницы. Они, конечно, могут в паре кататься и что-то делать. Вон Медведева каталась на «Ледниковом периоде». Но все эти молодые девочки... они же теперь шоумены. Всё это прыгают, все четверные, три с половиной, а с 17 лет, когда начинается этот период у девочек, они моментально теряют свои прыжки — они вырастают и поправляются. Редкие единицы, кто может перескочить через этот барьер. Редкие! А потом, если даже перескочили, они уже не могут прыгать четверные. Они могут прыгать тройные, прекрасно катаются, прекрасно вращаются. В шоу незаменимые — с именем, с катанием. И они правильно решают, что надо начинать зарабатывать деньги, а не прыгать четверные. И они переходят в шоу. Они очень популярны в Азии. В Японии и Китае они вообще национальные героини. Им достаточно одной Японии: там платят такие деньги, что и не снилось. Понимаете? На кой ляд им эти соревнования…

— А с Тутберидзе вы были знакомы до того, как она стала…

— С Тутберидзе я не был знаком. Но я знаю, что она начинала работать в московском балете, потом тоже уехала кататься на кораблях. Она прошла такую неслабую школу, со всех сторон. Она очень сильный специалист, но я думаю, что главная её специальность — это организация.

— Как Тарасова, да, они чем-то похожи.

— Да, она, скорее, как Тарасова. У Тутберидзе есть технический специалист — Дудаков, он ставит всю технику, он ставит все эти прыжки. Она тоже, конечно, разбирается в этом всём, но мне кажется, что ставит всё он. Всю технику всем девочкам ставит он. А она такая… Ну ладно, не буду говорить. Она прошла в жизни всё: огонь, воду и медные трубы. Она работала в Америке и тренером, и в шоу, и на корабле — где только она ни работала, понимаете? И вернулась сюда. Конечно, ей надо памятник ставить, что она сумела организовать этот «Хрустальный», этих девочек и что совершила такой скачок в фигурном катании.

— Тяжело конкурировать со всеми этими шоу ледовыми?

— Понимаете, в чём дело… Мы им не конкуренты, мы не можем снимать дворцы спорта ввиду их сумасшедшей стоимости. Мы не можем собирать по 8 тысяч зрителей. Наша норма — это 1 000–1 500 человек максимум, поэтому нам желательно работать в театрах или в концертных залах с билетами от полутора до двух тысяч рублей. Нас это вполне устраивает. Наш обыкновенный зритель — не фанат прыжков в четыре оборота, но нас смотреть интереснее. У нас не прыгают даже в три оборота, потому что на 12 метрах не очень прыгнешь. Прыжок за счёт чего? За счёт скорости в основном. Но мы создаем картинку, у нас декорации, как в театре. У нас всё как в театре, только под ногами лёд. А в шоу всё электронное. Мы — как антиквар уже, у нас всё рисованное, всё ручной работы. Сейчас, кроме нас, такое никто не делает. Поэтому мы им не конкуренты. И самое смешное, что и они нам не конкуренты.

— Какая сумма минимальная, чтобы вы куда-то поехали?

— Все зависит от того, куда мы едем. Ярославль, Саров — вот в таких городах 350 тысяч рублей за одно выступление. При этом они артистов кормят, поят, ещё и какие-то карманные деньги дают.

— У кого из наших многочисленных шоу, Авербуха, Навки, Плющенко, самые качественные, на ваш взгляд, постановки?

— Как шоу, как зрелище — на мой взгляд, у Навки. У неё просто очень дорогая световая аппаратура и техника. У неё там всё сверкает, стреляет, крутится, вертится. А с точки зрения постановки, наверное, всё-таки у Авербуха. А чисто по-спортивному — у Плющенко. Ну вот смотрите, Плющенко афиширует «Лебединое озеро», да?

— Ага, на вашу поляну полез.

— Вот если бы он полез. Он не на нашу поляну полез, он берёт обычных балерин из театра, и они танцуют у него там лебединый акт на полу! А на льду выходят он как Зигфрид, его сын как какой-то маленький Зигфрид и там Трусова, например. В общем, бред сивой кобылы. Ну ты хоть не называй это «Лебединым озером». Ну какое «Лебединое озеро» на льду, когда «лебеди» танцуют на полу? А еще какой-то сценарий, даже не могу понять, что такое… Зигфрид маленький, Зигфрид большой — вы такое в «Лебедином озере» видели? Я не видел. На мой взгляд, это бред. Ну не знаю… хотя, если люди ходят, значит, все нормально. Теперь вот Тутберидзе тоже стала ездить. Что деньги-то другим оставлять? Все хотят зарабатывать. А мы государственные получаем, но денег, конечно, мало…

— Денег всегда мало.

— Нет, денег всегда мало не для нас даже, а денег мало, чтобы балет на льду как-то развивался. Понимаете, надо же иногда те же костюмы обновлять. А цена костюмов выросла так: в 1994 году пачка для спящей красавицы стоила, грубо говоря, 100–150 долларов. Сейчас самая простая пачка стоит уже 1 200 долларов, а выдающаяся — все 2 500. Цены выросли на все. Но есть и другие проблемы. Раньше мы катались в американских колготках. Они закончились, новые уже не достать. А наши не подходят по цвету. Наши розовые — как в балете на полу, а мы катаемся в колготках телесного цвета и без люрекса, не блестящих даже.

— Фигуристы коньки из Великобритании через Казахстан возят.

— Возят. Но, во-первых, это всё — сроки. Плюс надо заказывать за наличные, а мы же государственный коллектив, наличных нам не дают, все только по безналу. Что говорить, справиться с этим может только человек, который всю жизнь здесь работает. Но мне уже 79 лет. Как вы думаете, я долго ещё протяну?

— Ну надо ещё немножко.

— Вот немножко надо протянуть. В том-то и дело, что надо. Это я не хвастаюсь, просто такого найти тяжело, как я. Человек же, который придёт просто директором, он не сможет этим всем руководить, он этого ничего не знает.

— Надо преемника найти и учить его потихоньку.

— Ну преемники... преемники не катались на коньках сами и не знают всё это. А у меня на глазах уже три-четыре состава поменялось.

— Понятно. Кто за вашу жизнь вам больше всего запомнился из звёзд фигурного катания?

— Я-то дружу со многими. Вот Сергей Четверухин — известный советский фигурист, одиночник номер один. У Жука он был первый одиночник, который серебряную медаль выиграл на Олимпийских играх 1972 года. Сейчас он в Канаде живёт. Ездим иногда друг к другу в гости, ну и по телефону разговариваем. Мой одногодка.

— Такой же бодрый?

— Да, ещё лучше меня. Он худой, стройный. Работал тренером в Канаде. Там, кстати, тренером работать довольно сложно: нельзя вообще до детей дотрагиваться. У нас стукнул под зад, вроде и ничего, а там пальцем не тронь. Тренеры даже перчатки надевают, чтобы, не дай бог, их не обвинили ни в чём. Они там словами говорят: подними ногу повыше. А у нас как? Ногу взял и задрал. Там это исключено. Поэтому многие наши тренеры там резко перестраиваются. Кто здесь орал матом, там начинают культурно разговаривать. С русскими учениками можно, с китайцами можно, а с англосаксами — ни-ни-ни.

Вообще там очень много наших. Тот же Малинин с русскими корнями. Коренные американцы кататься не идут, у них там спад фигурного катания. Боюсь, что и у нас то же самое скоро произойдёт. В Америке пик интереса был в 90-х годах, когда они становились олимпийскими чемпионами. Тогда у них на этом фоне тоже появилось много ледовых шоу. Они без конца ездили по всей Америке. Что у нас сейчас происходит? То же самое. И что, вы думаете, у них произошло потом? Народ насытился, пошел спад. Поэтому и я боюсь, что мы перекормим зрителя этими шоу. Ну это же невозможно — четыре большие труппы. В любую дыру приедешь, а там уже кто-то был перед тобой. Казалось бы, откуда? А там Авербух выступал. Откуда там может быть Авербух? Так они создают специальные мини-программки для групп по 15–20 человек. И вот начинается чёс по всем деревням. И это грозит только одним: они убьют фигурное катание. И родители уже начинают понимать, что их ребенок будет одним из тысяч. Вот в чем уникальность тех же Москвиной и Мишина?

— В чем?

— Уникальность в том, что они не просто пришли откуда-то за большими деньгами. Они начали заниматься сами для себя, когда ещё фигурное катание не было таким суперпопулярным. То есть они на своём горбу этот вид спорта поднимали буквально за идею. Они же были призерами чемпионата Европы в парном катании, хотя оба изначально одиночники. Тамара Братусь, то бишь Москвина, она была чемпионкой Советского Союза в одиночном катании, а Мишин был бронзовым призёром чемпионата СССР в одиночном катании в 1964 году. Я ведь с Мишиным в одном номере жил, когда он эту бронзу выиграл в Кирове. 8 марта у него день рождения, и в тот же день он медаль эту взял. Пришли в номер, сильно отмечали.

— Напились?

— Очень-очень. Он просто ну совсем сильно. Но не о том речь. Вы должны понимать, что они все люди другого воспитания. Они не ставили во главу угла заработать все деньги мира. Не потому, что они бессребреники. Они, естественно, все хотят зарабатывать деньги, но они… Тот же Мишин преподавал в институте Лесгафта и был завкафедрой, настоящий профессор, книжки писал. Поднималось фигурное катание, и они поднимались. Они стали маститыми тренерами в 60–70 лет. То есть у них все шло постепенно, не то что у нынешнего поколения.

Беседовал Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»