ПоделитьсяСаша Купалян, один из самых молодых членов-корреспондентов Российской академии художеств и выпускник Художественного института имени Сурикова, — о том, как в переполненном современном мире разглядеть самого себя.
Со 2 по 21 июня в «Севкабель Порту» пройдет выставка Саши Купаляна — художника, чей мурал у Новой Третьяковки в Москве открылся буквально на днях. Его проект «Адамовым детям» — послание современному человеку, своими безответственными действиями уничтожающему планету. «Фонтанка» встретилась с автором и узнала, что скрывает его послание, и какие слова могут остановить отчаявшегося в точке невозврата.
— Саша, выставка «Адамовым детям» анонсируется как «крупномасштабный концептуальный проект», архитектура и сценография которого «превзойдут самые смелые ожидания». У вас стоит задача удивить?
— У меня нет задачи кого-то удивить, чем-то поразить. Мне вообще кажется, что художник должен быть закрытым человеком. Для меня творчество — это прежде всего попытка найти ответы на внутренние вопросы и разобраться в себе, диалог с собой — о времени, о том, откуда мы, что мы из себя представляем. И здесь важно сказать: у любого художника, мне кажется, должна быть какая-то опора. Для меня эта опора — мой учитель, Алла Дмитриевна Чернова, научившая меня видеть то, чего я раньше не видел.
— Раньше не видели в чем?
— Я вообще не понимал, как должен думать художник. Научить писать, рисовать, в принципе, можно любого. А вот научиться мыслить — это совершенно другой уровень, портал, туда очень сложно зайти, нужно обладать определенным ключом.
— Вы имеете в виду, что художник должен продумывать идею, создавая произведение? Или жить каким-то особым образом?
— Повторюсь: художник должен жить очень закрыто. Я стараюсь себя как можно меньше окружать художниками, не потому что они мне не нравятся и составляют какую-то конкуренцию, мне так легче. Я вообще не любитель художественной общественной жизни — я всегда в стороне. У меня есть свой четко очерченный «домик», в котором я сижу. Домик, который построил я.
— Башня из слоновой кости.
— Мне там легче, у меня есть люди, которые мне очень дороги, близкие друзья и мой учитель. Это пространство, где мне хорошо, я могу спокойно работать, спокойно существовать. Мы, люди, настолько ускорили время, что не справляемся. Мы постоянно должны что-то производить. И получается: ты только произвел какой-то качественный продукт, как понимаешь, что тебе надо срочно произвести следующий, еще более качественный. Времени мало. А я считаю, что творчество — это не социальная история: меня совершенно не волнует то, что сейчас происходит — катаклизмы экономические, политические, даже эта пандемия меня совершенно не затронула. Это то, что было, есть и будет. Все потребности людей в принципе не изменились.
— Ну, как же: границы первый раз во всем мире позакрывали, авиасообщение остановили.
— Это же было! Были войны, были закрытые границы. Просто мы жили какое-то время — 20 лет, когда все было открыто, а теперь — закрыли.
— Это вы про Россию, а в Европе — по-другому.
— В прошлом веке люди тоже не могли так легко пересекать границу без паспорта, это были отдельные государства. Ведь проблемы-то — какие? Человек всегда хотел хорошо жить, хорошо есть, что-нибудь у кого-то оттяпать (если брать государства), всегда шли войны за какие-то интересы. Просто сейчас все немного по-другому, с иными техническими возможностями. А потребности — те же: жить долго, счастливо, быть здоровым, богатым. Просто кому-то нужно столько пирога, а кому-то — столько.
Так вот, возвращаясь к творчеству: в современном, актуальном искусстве есть момент, когда какая-то тема, например сейчас — феминизм, становится острой, искусство входит в контекст и начинает быстро реагировать. Мне это не интересно, потому что это слишком маленький промежуток времени.
— А то, что человек все время хочет что-то «оттяпать» — интересно?
— Знаете, я сейчас занимаюсь посланием «адамовым детям». И мне кажется, что главное послание людям — относиться очень по-доброму друг к другу, а главное — к природе. Я считаю, что все проблемы оттого, что мы не в ответе за тех, кого приручили, мы не бережем землю, плохо относимся к результату чужого труда, очень небрежны ко всему.
Поделиться— И все-таки вы попадаете в русло актуального обсуждения — с темой экологии, например. Вы же занимаетесь и уличным искусством, а это место для острых высказываний, остросоциальных.
— Я себя не причисляю к уличным художникам, потому что вещи, которые я делаю, не вписываются в такую стилистику. Это все-таки мои картины, которые переработаны для улицы.
— Ради чего ваши работы «выходят» на улицу?
— У меня не так много уличных картин, всего лишь четыре, сейчас одна появилась к юбилею Третьяковки. Мне захотелось посмотреть, как эти работы вложатся в структуру открытого пространства. Мы привыкли видеть картины внутри пространства и под это подстраиваемся. А тут — совершенно другая история: ты город же не переделаешь. Значит, ты должен так подать свое произведение, чтобы оно ни в коем случае не ломало пространство, но при этом и не терялось.
— Вы задумывались, что своим творчеством хотели сказать человеку, который просто идет по улице мимо вашей работы?
— Хотя бы чтобы он поднял голову наверх. Мы все идем, уткнувшись в землю. «Грузимся», идем в своих проблемах, а эти проблемы в большинстве своем незначительные. И мне иногда хочется, чтобы человек просто поднял голову и посмотрел на небо.
— Не на вашу работу, на небо?
— Пусть моя работа сначала возникнет, может быть, даже как раздражающий элемент. Его что-то остановит, он увидит, может, даже возмутится, — и посмотрит на небо, где перед ним откроется красота. Это будет большой плюс для меня! Надо немножко ко всему несерьезно относиться, потому что в искусстве, на мой взгляд, — элемент игры. Мы же играем в игрушки, правильно? И вот я иногда думаю: художники — как мартышки, мы начинаем рисовать дерево или лист, но ведь лучше его никто не создал. А мы пытаемся его нарисовать, подражать ему. Смысл в этом какой?
— Ну, кто-то подражает, а кто-то выражает мысль в другой форме.
— Вот. А задача искусства — человека выпрямлять. Духовно выпрямлять. Оно должно нести момент созидания. Взять суперактуальное искусство: мы придем, разгадаем эту загадку и уйдем. Второй раз ты не пойдешь его смотреть. А когда ты подходишь, например, к Джоконде, одному из самых великих произведений, что там нарисовано по большому счету? Женщина! Но мы каждый раз пытаемся ее разгадать. И всякий раз в нашем жизненном цикле — когда-то нам плохо, когда-то хорошо — вещь воспринимаемся по-разному. Вот что это такое? Почему так?
— То есть Джоконда — «ваша» картина. А есть какая-то «не ваша»? Которую бы точно дома не повесили.
— Я бы вообще никакие картины не повесил, кроме детских рисунков.
— Что дает созерцание детской живописи? Мы же видим, что она неумелая.
— Честность искренности, непосредственность.
— У вас есть дети?
— Нет. Может быть, будут.
Поделиться— Почему вы вообще решили взять на себя миссию выразить некое послание?
— Это не миссия, это точка зрения. Мне кажется, сейчас настает момент остановиться: мы настолько изгадили землю, воду! А нам надо все-таки как-то существовать. И это, наверное, не крик души, а высказывание. Не с плакатом, а посредством творчества.
— Вы упоминали своего учителя — ее особая роль в вашей жизни связана с выходом из того сложного периода, который вы пережили?
— Да. Когда я закончил суриковский институт, где как раз работала Алла Дмитриевна, я участвовал в какой-то выставке. Пришел смотреть работы в ЦДХ и… не нашел свою работу. Не потому, что ее не повесили — просто все слилось в огромный ковер. Я вышел и думаю: боже мой, я столько учился — а меня нет! Я один из миллиона! Я не говорю, что я такой гордый и хочу быть большой величиной. Но я понял, что что-то надо делать. И я погрузился в жуткую депрессию, много дров наломал, были алкоголь, разгульный образ жизни, запрещенные вещества... И в какой-то момент я понял: или ты останавливаешься — или все, уже конец. И в этот момент на пути возникла Алла Дмитриевна. Для меня это было как картина Рембрандта «Возвращение блудного сына».
— А какие слова она нашла?
— «Ты должен работать, ты художник». Я начал писать картину, она зашла, увидела — я начал писать эту работу, может быть, от отчаяния. На той картине была изображена герцогиня Альба. Мертвый человек, лежащий. Но после ее слов я смог вернуться, и все, что сейчас имею в плане развития — это ее заслуга.
— Это частая история, когда человек по тем или иным причинам «проваливается» и теряет годы.
— Да, я за то время, что вел такой образ жизни, потерял время, я это понимаю.
— Так что же нужно, чтобы «вынырнуть»? Одной поддержки недостаточно, что-то внутри самого человека должно произойти.
— Вы знаете, в жизни каждого есть какой-то человек, который дан с неба. Их за жизнь может быть один-два-три.
— Тот, кому он поверит?
— Это будет такой ангел-хранитель, человек, который тебя в тяжелый момент жизни поддержит и «повернет». Особенно творческих людей. У каждого большого художника, только я не говорю, что я большой художник, была муза. У меня есть такая муза. Я счастлив, потому что у многих художников ее нет. Мне повезло. И мне очень страшно, что это когда-то прервется. Что будет дальше? Может, я вообще закончу рисовать.
—А вам страшно закончить рисовать?
— Мне страшно потерять. Потерять близкого человека. Насчет того, страшно ли перестать рисовать, наверное, нет, я, кстати, не задумывался. Мне кажется, человек должен в жизни, как заяц, делать петли. Знаете, когда заяц бежит, спасается, он же не прямо бежит, а резко петлю делает.
— От чего вы бежите?
— Я не бегу, я иду. Я имею в виду, как все поменять, когда становится некомфортно — не ломиться со всеми, а постоять и сказать: «Ага, вы туда, а я или постою, или пойду в другую сторону». Не надо быть как все.
— У вас в принципе нет сугубо актуальных работ? У вас же есть своя «Герника» (знаковая картина Пабло Пикассо, написанная после бомбардировки испанского города Герники — прим. ред.)?
— У меня есть картина «Памяти Герники», посвященная войне. Нарисовано разбитое яйцо, растекающееся, которое висит в пространстве.
— Какого она года?
— 2016-го. Но это глобальная история, не связанная с конкретными событиями: мы все понимаем, что есть такой город, который пережил бомбежку, где погибло очень много мирных жителей. Ведь Герника — это олицетворение войны. И у нас своих Герник полно. У меня возник образ разбитого яйца. Потому что яйцо — это сакральная вещь, у всех народов: в нем заключена невероятная энергия жизни, но оболочка настолько хрупкая: его разобьешь — все, уже жизни не будет! Его не склеишь, не поправишь — ничего не сделаешь.
Я вообще аполитичный человек. Есть факт: погибли люди. А есть причина. И причина в том, что мы, люди, создаем такие бомбы и не можем договориться. Я поражаюсь: почему? Нам же дан язык, зачем мы изобретаем оружие? Мы сейчас сидим, разговариваем, рождаются люди, сажают деревья, — и в то же время какие-то люди создают оружие, заведомо зная, что эти снаряды могут прилететь на нас, хотя мы — не при делах. Зачем создавать бомбу, которая может уничтожить всю жизнь на Земле? Мне жалко людей, которые из-за политики попадают «под раздачу». Для меня это просто преступление. Мы все — люди, задача всех людей — уметь договариваться и попытаться сохранить мир. Потому я «Гернику» и писал, что мы с такой жаждой, искренностью что-то создаем, и с такой же жадностью и искренностью — разрушаем.
— Вас это пугает?
— Меня пугает развитие науки. Пугают все эти искусственные интеллекты, потому что когда у них появится эмпатия — мы не сможем просто так флэшку вытащить и с этим искусственным интеллектом расстаться, потому что он будет себя защищать. Он будет понимать и чувствовать, как и мы. Для чего мы это делаем? Мы скоро разучимся ходить: я выхожу на улицу — на велосипедах, на самокатах, на каком-то колесе люди едут… Я понимаю, что мы не должны в Каменном веке сидеть, но если мы развиваемся, мы должны параллельно и сохранять то, что нам было дано.
— У вас достаточно четко сформулированы идеи, а искусство — не громкое.
— А чего орать-то? Все орут.
— Но ведь художнику приходится конкурировать с огромным количеством источников информации и видов искусства. Нужно запомниться, пробиться сквозь огромный поток.
— Да, но сверхзадачи пробиться у меня нет. Людям сейчас так впихивают все в рот, что, мне кажется, надо наоборот: если ты подаешь какой-то продукт, какую-то свою мысль, надо это делать очень аккуратно, тихо, потому что человек должен немножко напрячься, прийти, посмотреть — сам, а не потому, что «кто-то свистнул, и ты побежал». Все сейчас говорят об постоянно муссируемых «актуальных» историях, но это не вызывает ничего, кроме раздражения. Потому что я понимаю, что это чьи-то интересы, в которые меня впутывают. Ты становишься рабом этой навязываемой информации, иногда подсознательно с ней соглашаешься. А я не хочу, чтобы за меня делали выбор. И поймите: я не человек, который гонит всех жить в леса — нет! Я хочу, чтобы человечество развивалось, но и параллельно улучшало качество жизни на земле, а не играло в одни ворота, потребляя, выкапывая, вырубая. От чего-то отказывалось, например от цирков. Не знаю, почему люди ходят в цирк, смотрят на бедных тигров, бедных слонов, бедных обезьян.
— А вы энтомологией по-прежнему увлекаетесь?
— Да.
— И у вас кто-то живет?
— Я иногда что-то собираю, но это называется «сухой материал» — когда в коробках. А когда сижу на улице, конечно, наблюдаю. Иногда покупаю, привожу куклы бабочек. Это очень интересно: ты видишь, как они вылупляются, сам момент, когда из чего-то появляется новая жизнь. Я их потом выпускаю на улицу. Хотя это часто тропические бабочки, и я не знаю, как они живут. Но по крайней мере, они все-таки летают, а не в комнате сидят.
— Что будет на вашей выставке?
— Будет серия работ. Я знаю, в «Севкабель Порту» сейчас перестраивают площадку, потому что работы большие — от 4 метров. Будет представлен мой первый цикл «Гибель городов» и новый цикл, связанный с Адамом.
— Это все живопись?
— Живопись, смешанная техника. Для меня не органичны работы в видеоарте, инсталляций тоже нет. Я люблю живое. Люблю, когда у меня в руке материал, кисть, краски.
— С каким настроением человек выйдет с вашей выставки?
— Не знаю. Мне кажется, человек выйдет и — не каждый, но какой-то вопрос себе задаст. У него должно возникнуть стремление сделать что-то положительное.
Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»
Партнёром выставки Александра Купаляна является сеть магазинов парфюмерии и косметики РИВ ГОШ
