Шишкин — новый Дюрер. Русский музей впервые за много лет показывает графику «русского дюссельдорфца» (фото)

«Фонтанка» побывала на вернисаже новой масштабной выставки, которая будет занимать залы Корпуса Бенуа до конца лета, и рассказывает, на что обратить внимание.

Иван Шишкин, которого называют непревзойденным рисовальщиком XIX века, нам известен в основном живописью (и, чего греха таить, коврами и конфетами с «Утром в сосновом лесу»). Русский музей на выставке «Иван Иванович Шишкин. 1832 — 1898» показывает Шишкина-графика, и эффект получается неожиданный.

Выставка вписалась в контекст: внимание к графике и техническому мастерству художника рифмуется с московской выставкой Альбрехта Дюрера. А ещё Шишкин, которого принято считать чуть ли не натуралистом, в графике раскрывается как романтик и подчёркивает российско-немецкую культурную связь — в чем пересекается с выставкой «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» в Третьяковской галерее. В итоге экспозиция, которая обещала быть скромной, подчёркнуто не «блокбастерной» (здесь все из фондов музея, привозных вещей нет), выглядит на удивление свежей и своевременной.

Свежей — в том числе за счёт дизайна. В музее придумали лаконичный ход в духе конструктивистской архитектуры: разделили залы Корпуса Бенуа охристыми опорами. Смотрится стильно, но дизайн не перетягивает на себя внимание. Дробление пространства намекает на лес и формирует камерные закутки для графики, где её комфортно воспринимать. Нехитрый ход дизайнеров и удачный колорит работают на вдумчивое восприятие.

Это первая за много лет возможность увидеть графику Ивана Шишкина.

«В 2009 году была выставка Шишкина, но такого количества графики на ней не было представлено, — рассказала «Фонтанке» старший научный сотрудник отдела гравюры музея Галина Павлова. — Сейчас здесь в четыре-пять раз больше графических листов, чем двенадцать лет назад, и когда, в принципе, такое количество графики показывали, я точно не скажу — мне кажется, таких выставок не было вообще».

И это при том, что исследователи отмечают: в рисунке Шишкин сильнее, чем в чисто живописных качествах, а значит, выставка — редкий шанс увидеть художника «в полную силу».

Но все, что хотели показать, в залы все равно не поместилось. По словам Павловой, в последний момент зрители лишились шестнадцати графических работ — буквально на стадии монтажа стало понятно, что они не будут смотреться в экспозиции — не хватит места, чтобы все вещи смогли «дышать». Это выяснилось, когда работы уже внесли в залы — Павлова уточняет, что некоторые из них попали в каталог и, вероятно, отправятся на выставку Шишкина в другой город (какой — в музее пока не уточняют).

«Среди тех листов есть замечательные вещи: например, «Опушка», большой офорт «Тёмный лес», «Папоротники», — рассказывает Павлова. — Как ни странно, это ушло в отсев, чтобы вещи в залах сочетались друг с другом».

В гравюрах художника много контрастов и композиций, тяготеющих к романтизму. В живописи Шишкин почти натуралистичен, пишет каждый листочек (посмотрите на «Травки», 1892, и «Сныть-траву. Парголово», 1884(5?), а гравюры так и просятся к московским «Мечтам о свободе». Есть ли тут диссонанс?

«Это не диссонанс, а свидетельство того, что он очень чувствовал язык гравюры как одного из видов графики, — считает Галина Павлова. — Он мастерски использовал первенство линии и контрасты, которые предполагает гравюра. Шишкин — единственный художник, который в XIX веке так освоил язык гравюры, в частности офорты».

Офорты и роднят его с Дюрером и немецким романтизмом, хотя и в них Шишкин не высокопарен — он гравирует тот же лес, но без солнечных бликов.

Есть на выставке и живопись: ранняя — более строгая, со сглаженными мазками и почти пастельными тонами, и поздняя, бойкая. Тоже много неочевидных вещей. Но будь тут больше популярных работ, возможно, была бы не так заметна эволюция живописца. Сложно сказать, намеренная ли это режиссура, но, начинаясь как камерная экспозиция, продолжаясь как документальная (в одном из залов почётное место занимает слепок руки художника, есть и офортная доска), выставка заканчивается поздней живописью, которая ощутимо сильнее ранних работ на холсте. От гладко положенных прохладных цветов художник пришел к прихотливой палитре с нежно-коралловой древесиной, щепками на солнце, пятнами света, обозначенными несколькими фактурными мазками. Палитра Шишкина стала смелее, манера — тем более: сравните «Хвойный лес. Солнечный день» (1895) и «Ивы, освещенные солнцем» (конец 1860-х — начало 1870-х).

В поздних вещах цвет дробится, выдает вибрацию света на отрисованных формах — кажется, это или импрессионистические веяния, или долгое и преданное наблюдение за натурой. Но точно не фотореализм и не фиксация для ботанического атласа.

Ведущий научный сотрудник музея Сергей Кривонденченков пояснил «Фонтанке», чем живопись Шишкина все же отличается от того, что вы увидите, если пойдёте вместо выставки гулять в лес: «Феномен Шишкина был в том, чтобы почти натуралистический вид превращать в законченную картину, он заставлял любоваться не сочиненной, а естественной красотой любого уголка природы, будь то травки, несколько камней или срубленные берёзы. Эта любовь, которую вложил художник, чувствуется. Ведь если художник будет холоден к натуре — искусства не получится».

Да и композицию пейзажей Шишкин строил синтетически: мог зарисовать какой-то уголок или пенёк, а потом добавить его в пейзаж.

На выставке есть и пейзажи, написанные в Германии: Шишкина даже относят к дюссельдорфской школе, в той стране он работал, путешествуя как пенсионер академии. При этом оформлена выставка цитатами художника, среди которых есть такая: «Пейзаж должен быть не только национальным, но и местным».

«На самом деле в 1860-е годы русская и дюссельдорфская художественная школа были очень близки — Академия художеств и там, и у нас прививала интерес к рисунку, скрупулезность и педантичность, — рассказывает Сергей Кривонденченков. — Поэтому Шишкина знали в Дюссельдорфе — когда он заходил там в магазин, про него говорили: «Это тот самый русский художник, который рисунки показывает». В то же время работы дюссельдорфцев, например братьев Ахенбахов, экспонировались у нас в академии. Это просто показатель прохождения определённого этапа развития пейзажной школы. И, кстати, потом, после импрессионистов, пути школ разошлись».

Есть у Шишкина и узнаваемый угол зрения: он часто пишет нижнюю часть деревьев, без верхушек, обозначает игру света на коре.

«Шишкин вырос в Елабуге, — поясняет Кривонденченков. — Там сохранился дом его отца с видом на Каму. У него выработался определённый тип композиции, он писал уголки, похожие на ту местность: деревья, верхушки которых выходят за верхнюю часть рамы, голубое небо, июль или август».

Иван Шишкин среди русских пейзажистов кажется мастером с блестящей техникой и без надуманной драмы. Не случайно он обычно писал летние месяцы — в то время как многие тяготели к неуловимым состояниям весны и осени. Шишкин писал солнечный день, в его живописи нет томной очарованности эффектными сумерками, лунными ночами, закатами.

Петербуржцев порадуют локации: в Корпусе Бенуа много работ, связанных с природой нашей местности, например сизый «Крестовский остров в тумане» (конец 1860-х — начало 1870-х), где Шишкин почти неузнаваем. Да и в немецком «Тевтобургском лесу» (1865) при желании можно увидеть сестрорецкие дубы.

Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»