«У нас в России режим самоцензуры уже четыре года». Директор «Подписных изданий» — о книгах и времени, которое нужно пережить

«Фонтанка» пришла в гости в «Подписные издания» и расспросила директора магазина Михаила Иванова об экономике книжного бизнеса, самоцензуре, пропаганде, государственной власти, петербургском патриотизме и самых читаемых книгах.

— Михаил, вы же росли на Просвете, играли в футбол и, в общем, имели все шансы прожить жизнь нормального среднестатистического россиянина. Хотя, раз ваша бабушка и потом мама управляли книжным на Литейном, раньше семья, наверное, жила где-то в центре?

— Да, жили на Большой Морской в коммуналке. Потом уже на проспекте Просвещения.

— И школа была где-то рядом с магазином, раз вы с одноклассниками здесь тусовались?

— Нет, на Художников. Просто если ты родился или вырос где-то не в центре, поездка в центр — это то же самое, что для москвича приехать в Петербург, — событие. И в магазине мы могли абсолютно легально погреться холодными ленинградскими зимами. Мы задолго собирались, обговаривали, когда поедем, — это было где-то раз в месяц-полтора, в основном на праздники: 9 Мая, День города, День Военно-Морского Флота… А так все торчишь в наших болотах просветовских.

— Что-то в магазине осталось с той поры? Или вы переделали вообще всё?

— Переделано многое, но оставили то, что было еще до революции (здание Северного Пассажа было построено в 1912–1913 гг. — Прим. ред.), — это огромный витраж в портале, часть ковки и в целом планировка.

— Сколько вы сюда вложили?

— Думаю, миллиона 2 долларов — если за 12 лет посчитать. Но мы все в кредит.

— И как вам с кредитами?

— Ну, тяжело, как. Просто меньше зарабатываешь. А учитывая, что сейчас книжный рынок в глубочайшем кризисе…

— Чувствуется падение?

— Чувствуется, оно компенсируется ростом цен. За 4 года книги выросли в ценах примерно на 50 процентов. Самая большая проблема, что если ты становишься большим магазином, то ты становишься плательщиком НДС. А в случае, если ты хочешь продавать не те книги, которые везде можно купить (на вокзалах, в любом супермаркете), а книги классных маленьких издательств, то ты вынужден за них платить НДС (так как маленькие издатели в основном все на УСН, соответственно, при работе с ними мы платим НДС за них). При этом за крупные издательства ты его не платишь, то есть магазину выгоднее продавать книги олигополических издательств.

— А НДС у вас 20 или 10%?

— По закону ставка НДС на все книги автоматически 20%, но на ту продукцию, которая не является рекламной или эротической, в теории можно получить льготную ставку НДС — 10%. Но сейчас всё больше книг (в частности, иноагентов или просто книг на «сложные темы»), которые издательства сознательно не подают на льготную ставку, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Потому что может прилететь в любую минуту. Это тот же принцип, по которому многие издатели по умолчанию ставят на свои книги маркировку «18+», даже на какую-нибудь классику, которую все всю жизнь в школе читали.

— Вас, кстати, уже что-то просили убрать с полок? Советовали?

— Нет, слава богу.

— Вы же понимаете, что всё случается когда-то в первый раз.

— Прекрасно отдаем себе отчет.

— И как жить с этими ощущениями?

— Остается только ждать. Если мы посмотрим на историю Советского Союза и вообще России, то за любыми отменами потом шли разрешения. Нужно дождаться рассвета.

— Но этот период может быть достаточно долгим.

— Мне 36 лет, у меня есть ещё небольшой запас времени. Надеюсь, что Бог отмерил.

— Надежда связана с тем, что у вас еще многое впереди или все-таки с чем-то другим?

— Много планов, связанных и с книгами, и с городом в том числе.

— А с городом какие?

— Я всегда мечтал стать губернатором. (Улыбается.) Просто я понимаю, что пока мне не хватает ни мудрости, ни эмоционального спокойствия, ни понимания, как всё сейчас устроено, ни возможности лавировать. Но лет через 15–20 — кто знает.

— Кстати, как получилось, что вы шли по государственной линии, стажировались в Смольном, а сейчас мы с вами сидим и разговариваем о том, как бы не пришли, не закрыли? И книжный магазин стал местом, куда приходят свободолюбивые люди и где они могут поговорить о наболевшем.

— Во-первых, это не единственное место, где люди, которые любят свободу и тексты, могут разговаривать: в принципе, можно сейчас это делать везде. Во-вторых, нас не за что закрывать, потому что мы не нарушаем закон. У нас несколько юристов, и нагрузка на юридическую службу за последние 4 года выросла раз в 30, наверное. Если у нас раньше был один юрист, которому мы писали два раза в месяц посмотреть договор, то сейчас их человек пять, работающих в разных направлениях: тут авторское право, здесь связано с экстремизмом, с иноагентами, там с налогами, здесь еще с чем-то. То есть мы серьезно к этому относимся. Страхуемся, стараемся максимально обезопаситься. Потом вы спрашивали, запрещали или нет, и справедливо заметили, что у нас сейчас не запрещают, а настоятельно рекомендуют, но не точечно, а создавая определенный шум в обществе, который здравомыслящему человеку подсказывает: наверное, не стоит с этим совсем связываться. Опять же, если говорить о том, что в последнее время «запрещалось», — условно это Акунин*, Сорокин, Улицкая**. Дело в том, что из-за эффекта Барбры Стрейзанд эти книги просто разлетелись, их мгновенно раскупили, боясь, что на протяжении еще долгих лет эти книги не увидят. И по большому счету уже просто и продавать-то нечего, все скупили буквально за 7−8 дней.

Новые тиражи, естественно, издательства не спешат печатать, перестраховываются. Потом, опять же, если это иноагенты, то есть определенные трудности, связанные с выплатами. Акунина, по-моему, вообще в список экстремистов и террористов внесли, а это вообще запрет на любое финансирование. То есть создаются условия — не впрямую, поскольку Конституция гарантирует нам свободу слова и свободу волеизъявления и всего остального. Они не могут впрямую запрещать конкретные книги, они просто создают некие условия, по которым эти книги вымываются постепенно из-за самоцензуры и перестраховки. Достаточно эффективно, стоит отметить.

— Слушайте, конституция у нас хорошая, конституция 1936 года тоже была ничего, и 1978-го тоже была ничего, а сейчас принимают закон, что иноагенты не смогут пользоваться соцсетями.

— Да, но дело в том, что это огромный массив. Для того чтобы цензурировать книги, работать надо по-настоящему, надо выстроить систему и методически всё прорабатывать. Это сотни тысяч наименований, это крайне тяжело. Поэтому в любом случае, как и в СССР, что-то будет проскакивать, каким-то образом это всё будет функционировать, пока им там самим не надоест. Скоро — прогноз! — появится список того, что мы обязаны продавать. То есть будут разнарядки.

— Ну, конечно: «Почему у нас нет в магазинах книжек стихов патриотических писателей?!» У вас же нет?

— У нас нет, так их не издают особо, если честно. И совершенно понятно почему: есть понятие таланта, и талант часто приводит к коммерческому успеху, а есть в понимании определенных ораторов талант, который не ведет к коммерческому успеху, и они считают, что, значит, государство должно стимулировать развитие этого направления литературного жанра. Как в Советском Союзе: сколько было всего выпущено по разнарядке, сто-, пятидесятитысячными тиражами! Всё это расходилось от Бишкека до Риги. Можно еще включить в школьную программу — то есть у них такие чаяния. Возможно, к этому когда-то и придет, но это все равно в Советском Союзе заняло десятки лет. То же самое, когда мы видим сейчас попытки что-то запретить, искоренить: даже в том же Советском Союзе люди находили пути.

— Будет самиздат?

— Возможно. Люди же находили самиздат, только раньше это было сложнее: тебе нужно было с кем-то познакомиться, втереться в доверие, подружиться, где-то что-то получить. Даже не вопрос денег стоял. Сейчас то, что хотят запретить, уже было настолько распространено, что контакты с этими произведениями искусства, с текстами были у нескольких миллионов человек. И намного сложнее «вымывать» то, с чем люди уже познакомились. То есть намного сложнее нам объяснить, что теперь мы должны ходить пешком, а не ездить на такси, или на метро, или на автомобиле. То же самое с книгами.

— Человек — такое существо, ко всему привыкает.

— Привыкает, но память-то остается. К этому и относиться нужно как к временному. Потом всё вернется на круги своя. Мне это очевидно, во всяком случае.

— Мы все время апеллируем к опыту Советского Союза, а сейчас такой опыт где-то есть? Вы бывали, например, в китайских книжных магазинах? Есть что-то такое подобное сейчас, в наши дни?

— Был, это максимально коммерческие предприятия. Ну, стоит у них там Мао, понятное дело, пара портретов, — в остальном тебе и «Гарри Поттер» лежит везде, и Стивен Кинг, и игрушки с какими-то персонажами комиксов и фильмов, и всё, что захочешь!

— То есть все-таки, получается, они не выстроили системы регулирования магазинов?

— Я думаю, что нет. В любом случае у них, скорее всего, там тайваньская тема не поднимается, рефлексию на эту тему ты вряд ли сможешь найти в книжных магазинах. То есть это, наверное, на том же уровне, как и у нас.

— Есть китайский опыт, а есть корейский опыт. Там, наверное, чуть иначе в книжных магазинах.

— Там людей поменьше, ими проще управлять. Когда у тебя полтора миллиарда человек — это сложная задачка. То же самое и 140 миллионов человек, особенно учитывая, что все эти люди уже познакомились с какой бы то ни было свободной мыслью.

— Все ли? Когда мы говорим «все», то можно говорить про мегаполисы, а есть же остальная Россия.

— Прекрасная абсолютно Россия.

— Я же не говорю, что нет… Но там эти понятия — свобода и прочее — очень далеки.

— Почему так происходит? У многих людей в регионах просто времени нет об этом задумываться.

— Жизнь тяжелее.

— Жизнь тяжелее в разы, конечно. И, к сожалению, читают меньше. И задача людей книг в том числе — сделать так, чтобы пропаганда чтения распространялась не только на мегаполисы. У нас сейчас примерно 50% тиражей оседают в Москве, 25–30% — в Санкт-Петербурге, а всё остальное — это вся Россия. Поэтому, когда выходит книга тиражом 2000 экземпляров, она часто просто не доходит ни до какого города.

— У вас есть какая-нибудь региональная программа?

— У нас нет, но мы всегда пытаемся что-то придумывать. Например, у нас сейчас был розыгрыш путевки в Петербург на нашу распродажу, билет на самолет, две ночи в «Астории» с видом на Исаакиевский собор. То есть мы всегда стараемся выходить за рамки Петербурга, и вот людям давать свет и говорить, что «ребята, пожалуйста, приезжайте».

— А зачем в принципе читать?

— Чтобы думать, наверное, в первую очередь.

— Зачем, если это в итоге, по большому счёту, никак не меняет человека?

— Ну как не меняет? Мы такие, какие есть, потому что мы читали.

— Но другие люди — они не читали? Депутаты — они что, не читали? Тоже читали, в школе все учились как-то.

— Депутаты же тоже разные. В любом случае чтение помогает как-то структурировать запрос в космос. Оно учит структуре мысли. Это важно.

— Мысли могут быть как хорошие, так и плохие.

— Конечно. Меня уже пытали вопросом, может ли быть плохим человеком тот, который читает. Ну, конечно, может. Но значительно больше шансов, что он станет от чтения гуманнее, а не черствее. От чтения невозможно стать злым, просто, мне кажется, по природе букв и слов. Всё, что мы читаем, даже если брать школьную программу, — человеколюбивое, эмпатичное, в его основе — прощение, покаяние. То есть воспеваются максимально человеколюбивые черты. Другой вопрос — как ты уже этим распорядишься и что тебе от жизни нужно. Мы знаем огромное количество тех же самых пропагандистов, которые читают коробками книги.

— Про Россию же говорили в свое время, что это «самая читающая страна».

— Это совсем не так. Книжный рынок России, по-моему, то ли равен, то ли чуть-чуть поменьше турецкого, например.

— Притом что там население поменьше.

— Да, и притом что экономика Турции отличается от российской. Там сейчас ставка рефинансирования в 45 процентов, которая скачет.

— В чем причина?

— Территория, возможно. У нас все-таки население растянуто на десятки тысяч километров. От чего зависит вообще чтение? От достатка в том числе. То есть почему был сейчас резкий скачок в тиражах, в количестве читающего населения? Потому что с 2008 года доходы начали сильно расти, у людей начали появляться свободные деньги на книги, на познание, на развитие (а книги — это развитие, люди это, слава богу, начали понимать). Когда падает доход, естественно, процент читающих людей снижается. Потом должна быть сеть сбыта, то есть должны быть книжные магазины как институции, которые людей в книжную культуру втягивают. Намного проще втянуть человека, если он может прийти физически.

Почему вообще нужны деньги маленьким и средним книжным предприятиям? Потому что они намного лучше работают с аудиторией, они знают, как её привлечь, и если бы у них были свободные деньги, книжная культура, ее зерна сеялись бы шире и шире. Потому что у нас сейчас олигополия на рынке, то есть большая часть и магазинов, и издательств, и электронных изданий принадлежит фактически одному человеку (речь про Олега Новикова, владельца сетей «Читай-город», «Буквоед», «Литрес». — Прим. ред.). Если бы деньги, которые генерируются в виде этого кешфлоу, хотя бы часть из них, уходила вниз, — в низовых сообществах было бы намного проще развивать читателей и делать их адептами книжной культуры в целом. А сейчас все, кто работает в малом или среднем книжном бизнесе, выживают по большому счету. Это очень низкая рентабельность, большая закредитованность, долгая оборачиваемость, книги долго продаются, на них очень низкая наценка по сравнению с тем же общепитом.

— Если не секрет, какая у вас выручка за прошлый год?

— Около полумиллиарда.

— Феномен независимых книжных магазинов — это петербургская история?

— У нас их просто больше на душу населения. Но таким маяком и вдохновителем для многих стал московский книжный магазин «Фаланстер» — там Боря Куприянов бессменный руководитель уже 25 лет. Они были одним из первых магазинов DIY (do it yourself), когда ты ставишь шкафы и занимаешься авторским ассортиментом, и никто не может тебе сказать, что тебе продавать, в каком объёме, по какой цене и кому. Всё это зависит только от тебя. А в Петербурге так получилось, что да, во-первых, у нас в принципе более читающий город, потом он более компактный и сконцентрированный, у нас больше туристический потенциал, чем у Москвы. Ну и плюс мы были столицей долгое время, и культурный пласт у нас достаточно большой и широкий. И так получилось, что у нас независимых книжных в 2−3 раза больше, чем в Москве.

— Фактически здесь же вы застрельщиками выступаете, как основной авторский магазин.

— Ну нет, мы были далеко не первыми, хотя сам магазин давно существует в Ленинграде, через два года мы хотим отметить его столетие. У нас есть мечта привести в порядок Итальянский сад за нашим зданием, восстановить на зданиях исторические фонари, утраченные в советское время, очень красивые. Возвращаясь к вопросу, были разные магазины, в том числе «Порядок слов» появился раньше, чем мы в новой реинкарнации, «Все свободны»...

— Но они же маленькие!

— Так мы тоже были маленькие! У нас была площадь, когда я пришел, 80 квадратных метров. А сейчас 1200, просто постепенно развивались — и к этому пришли. И вот опять же, возвращаясь к тому, что происходит, мы налогов, как книжники, платим больше, чем общепит, в 5−6 раз. Потому что общепит с недавних пор освобожден от уплаты НДС при обороте до 2 миллиардов рублей. То же самое — отельный бизнес. А книги — нет. Сколько раз мы писали в Министерство экономического развития: друзья, ну посмотрите, в огромном количестве и стран, которые нам не близки, и стран, которые нам близки, в частности в Латинской Америке, — нулевая ставка НДС. У нас оборот всего рынка — 80 миллиардов рублей, то есть там этого НДС кот наплакал. Но только если для большей части рынка это нормальная соразмерная нагрузка, то для магазинов, как наш, или для издательств — это естественный барьер для развития. Мы на всех конференциях говорим: «Ребят, для вас важно, чтобы эта нижняя часть была сильной и независимой, потому что она вам же даёт идеи и стимулы, куда дальше двигаться, как развиваться».

— Почему вы думаете, что для них это важно? У них всё хорошо.

— Стагнация. Они же сами понимают, что невозможно издавать бесконечно, сотнями тысяч, эти непонятные книги, никому не нужные.

— Ну это же куда-то уходит, всё это кто-то покупает.

— Далеко не всё, очень много не продаётся, лежит мертвым грузом.

— Сколько у вас сейчас наименований примерно продаётся?

— 42−43 тысячи книг. Это очень много, да. Некуда ставить, валится с полок.

— Как вы вот эти 40 тысяч отбираете, по каким критериям?

— Критерии очень простые. Во-первых, десятки тысяч ты просто сам знаешь наименований. Уже мозг так устроен, как экселевский файл, когда ты в нём что-то ищешь, он уже выдает все эти книги. Во-вторых, есть издательства с безупречной репутацией, ты им доверяешь, понимая, что они будут работать исключительно в контексте, заданном самой редакцией. Есть редакторы, у них есть некие регалии, есть книжные журналисты, мнению которых мы, опять же, доверяем, есть, собственно, сами авторы. Таким образом, это всё отбирается по направлениям: есть искусство, есть политология, есть художественная литература…

— Из этих 40 тысяч основная часть выручки на сколько позиций приходится?

— Думаю, процентов на тридцать. Вообще, мы очень много книг продаем. А всё остальное — есть книги с оборачиваемостью три тысячи дней, которые мы продадим почти через десять лет. Но мы тоже к этому относимся как к некой книжной магии: когда человек искал книгу несколько лет, и вдруг он приходит, ее уже нигде нет (или вообще не было никогда), — и находит. Такое часто, кстати, бывает, когда священники приходят: у них же такой своеобразный теологический запрос. Один как-то удивлялся: «Ого, вот этот настоятель оттуда-то, да вообще про него никто не знает, откуда у вас это?» Да мы, честно говоря, сами не очень понимаем, просто мы стараемся работать с редкими книгами, с редкими поставщиками.

У нас же вообще, в принципе, путь книги на полку непрост. Это кажется: в издательство написал, тебе всё прислали, всё четко. А на самом деле, нет. Во-первых, поскольку рынок очень не ёмкий денежно, в нём многие процессы абсолютно не отточены, не автоматизированы. Очень много делается на коленке. Где нет денег, там практически нет системы никогда. Ты буквально выпрашиваешь книги у поставщиков. Есть поставщики, которые прячутся, и мы не понимаем, куда они книги девают, которые издают. Но иногда ты годами охотишься, как охотник за головами, и потом, когда к тебе приезжает наконец-то коробка, буквально 30 книг, — такое удовольствие получаешь от того, что ты наконец-то этого добился! У нас более 700 поставщиков сейчас.

— Практически все издательства, которые есть в стране?

— Да, от одной книги и до нескольких тысяч. То есть мы охотимся, мы готовы.

— А какая часть — ваша собственная издательская программа?

— Не очень значительная пока, мы еще растем. В 2023 году издали около десяти книг, в 2024 планы уже в два раза больше. В объёме — да, они самые весомые, имеют большое значение. Это не только имиджевая история: наши книги мы можем продавать тысячами штук. Мы понимаем, для кого издаём, что издаём, как издаём. Поэтому мы знаем, как это продавать.

— Какие книги вы никогда не будете продавать?

— Литературу низкого качества, бульварные романы — условно это то, что в киосках на вокзалах в ассортименте. Мы не продаем пропагандистские издания.

— Как определить, пропаганда или не пропаганда?

— Обычно это очевидно в первом же приближении. Ну а дальше работает та же схема: есть издательство, есть к нему какое-то доверие, есть автор, есть к нему какое-то определенное отношение. Я, вообще, на примере Прилепина это всегда объясняю. Говорят: «Вот, вы не продаёте книги патриотических авторов». Я говорю: «Всё не так, мы продаём».

— То есть Прилепин у вас продаётся?

— Конечно. Вопрос того, что Прилепин образца 2000−2008 годов и Прилепин образца 2024 года — это два разных человека. У нас есть и «Санькя», и «Обитель», — в общем, все его заслуживающие внимания произведения.

— А можно назвать ТОП-5 самых продаваемых книг за последний год?

— Я могу за прошлую неделю сказать. Во-первых, Олкотт «Под маской, или Сила женщины», которую мы сейчас издали, малоизвестная американская классика. «Маленький принц» стабильно.

— Почему?

— Хотел бы я знать. Простая книга с налетом интеллектуальности — так всю жизнь считалось. Хотя по сути это немножко наивное произведение, фантастическое. Лёгкое, но, опять же, читать не стыдно. И через него в книжную культуру достаточно просто влиться. Ведь как вообще это всё работает? Если брать книжный рынок советского периода, книги были в дефиците, соответственно, у тех, кто работал в книжном деле, всегда было ощущение такое: я вам больше нужен, чем вы мне, зачем нам тут с вами сейчас миндальничать. И сейчас мы пытаемся это отношение изменить: даже когда читатели просят что-то, по нашему мнению, совсем негодное, мы никогда не скажем: «Зачем вы это читаете?» Мы всегда говорим: «У нас, наверное, закончилась эта книга, но по этой теме можно еще вот ознакомиться с этим, с этим и с этим». И начинается погружение в книжный цикл: люди прочитали «Маленького принца», приходят за чем-то похожим, получают следующую книгу. И эта дружба с продавцами десятилетиями порой держится, совместное развитие.

Возвращаясь к тому, что сейчас еще продается: у нас была презентация, мы вместе с Музеем истории ГУЛАГа делали книгу «Вырванные годы. Украденная свобода», воспоминания австрийца, прошедшего колымские лагеря. «За фасадом. 25 писем о Петербурге и его жителях» — краеведение. Вообще, всё, что связано с Петербургом, пользуется спросом, у нас магазин фанатов города. «История мозга». «Петербургский алфавит». Шульман***, «Практическая политология», иноагент. «Клуб неисправимых оптимистов» — уже 10 лет книга держится, это художественная литература. «Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра». Эйдельман****, «Как работает пропаганда», тоже иноагент. «Не могу молчать: Статьи о войне, насилии, любви...», Лев Николаевич Толстой. «1984», Оруэлл. И тут же «Норвежский лес» Мураками. Ну вот как это вообще всё сочетается, я понять не могу. «Клуб убийств по четвергам», детектив. «Наивно. Супер» тоже. «Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры» Баунова***** (иноагент), «Зельеваренье на Руси».

— Какой «компот»!

— Компот, по-настоящему, и художка с нехудожкой, и, пожалуйста, мистический триллер «Лисьи броды», и «Как смотреть кино» Антона Долина******, и тут же «Сказать жизни «Да!» Франкла и «Безлюдное место. Как ловят маньяков в России».

— А вам самому какая последняя книга понравилась, которую вы читали?

— Я сам по краеведению читаю, Засосов и Пызин, такие были два петербуржца-ленинградца, вот они написали о Петербурге последних 10 лет перед революцией глазами обывателей. Это букинистика.

— У вас, кстати, в итоге взлетело букинистическое направление?

— Честно — нет, конечно, не очень.

— А как вы для себя формулировали, для чего туда приходить?

— Искать то, чего уже нет в магазинах. На самом деле, с точки зрения гипотезы, всё было выстроено абсолютно правильно. Но мы это делали не ради денег, а для того, чтобы просто сохранить помещение.

— Но это же не просто «сохранить» — это вложение!

— Вложение. Ну, во-первых, с 1936 года в этом здании «Академкнига» находилась — то есть почти 90 лет! И, конечно, это память места, мне хотелось, чтобы это сохранилось. Во-вторых, когда мы выплатим этот кредит, это будет навсегда уже наше помещение (если не начнутся конфискации имущества). Если ты сейчас не можешь ни во что вкладывать, то, наверное, инвестировать в недвижимость — самое логичное. И потом, действительно, была теория, что раз сейчас такое время нестабильное, запрещают и что-то исчезает, — это будет интересно. На что-то права не продлевают, а в букинистах эти произведения еще можно отыскать. С авторскими правами опять же: тут же не только наше государство виновато, это и инициатива западных правообладателей, которые решили отыграться почему-то на людях, читающих книги.

— Один из вопросов как раз с этим связан: что для вас самое большое разочарование последних лет?

— Не то что разочарование... Меня, если честно, гложет одно и то же, над чем я постоянно думаю: я готов работать, гнуть свою линию, как говорится, но, если честно, надоело перед всеми оправдываться. Вот это, на самом деле, самое сложное, что принесли последние годы, начиная еще с ковида. Что бы ни сделал, готовься оправдываться. У нас, собственно, режим самоцензуры работает уже в России четыре года.

— Но это же cancel culture («культура отмены»), это же по всему миру!

— Да, но если честно, там, откуда это пошло, сейчас стали проще к этому относиться, наигравшись, а у нас это прогрессирует. Ты всё время в режиме оправдания. Работаешь — значит, ты виноват, что ты поддерживаешь такой-то режим. Не работаешь или поддерживаешь либералов — значит, ты виноват в том, что наши скрепы сейчас начнут трещать по швам. Неловко сказал какое-то слово — обидел вот этих. Все стали жутко обидчивыми: и правые, и левые, и посередине. И, к сожалению, вместо того, чтобы заниматься пропагандой чтения, развитием рынка, профессионалов на рынке, ты должен тратить огромное количество времени на оценку рисков, мысли о том, как тебе достанется за то или за другое. И, к сожалению, условно левые от условно правых в этом плане никаким человеколюбием не отличаются: и там, и там растопчут тебя за секунду, за любое неверное движение. И ты постоянно лавируешь, хотя по большому счету — что спрашивать с книжников? Наоборот, нужно поддерживать книжных людей, потому что они в какой-то степени блаженны, поскольку занимаются делом, которое съедает всю нервную систему, без остатка, приносит не очень много денег и при этом несет в себе огромное количество ответственности. Нет сейчас ни одной индустрии, которой досталось столько за 4 года, как книжному бизнесу! Даже у кинотеатров отлегло, которые были закрыты из-за ковида: сейчас у них появились кассовые фильмы. По нам же просто стучат изо всех орудий.

— Мы говорили про права на книги — отношения с Европой в этом плане изменились за последние пару лет?

— Вообще, с европейским рынком несколько проще, чем с американским. Если вынести за скобки Великобританию и страны Балтии, то, скажем так, на уровне общения европейские книжники особенного акцента на политику не делают.

Права — пожалуйста, покупайте, хотите — издавайте. Многие европейские издательства сами предлагают, пишут: давайте вот это издадим, вот это. То есть им как книжникам важнее всего книжное дело и деньги. Это адекватная позиция, потому что, наверное, кто-кто, а издатели книг в России не имеют никакого отношения к происходящему.

— Вы же сами сказали, что раз вы здесь работаете, — значит, вы уже виноваты.

— Да, да. Но все-таки несколько тысяч лет европейской мысли позволили им прийти к умозаключениям, что это не так.

— Но от уехавших вы же слышите такой упрек? Часто?

— Часто, конечно.

— Работаете, платите налоги, правильно?

— Конечно. Но, во-первых, уехавшие — это не однородная масса. Они не в один день уезжали и не на одном самолёте летели. Как и везде, есть радикалы, это 3−4 процента, мне кажется, просто они очень громко готовы высказываться, обвинять других. То же самое и здесь: мы считаем большинством тех, кто кричит, а на самом деле большинство — это те, кто молчит. И вот в этом большая разница. Что там кричат 1 на 50 человек, что здесь кричат 1 на 50 человек. У меня, наоборот, нет никаких претензий к тем, кто уехал и кто что-то оттуда говорит. Так и в ковид было: были очень громкие люди, которые считали себя вправе навешивать ярлыки, уличать локальный бизнес в том, что это мы «виноваты в том, что гибнут тысячи людей». Так будет и потом, когда всё закончится: опять будут находиться какие-то новые темы и те горлопаны, которые будут создавать видимость большинства.

— Вы употребили чуть раньше слово «ответственность» — что она для вас?

— Есть несколько видов ответственности, на мой взгляд. Во-первых, ответственность перед сотрудниками: они же тоже, смотря на меня в том числе, поменяли свои планы, решения. Поняв, что я их защищаю своим присутствием, волей, силой, они никуда не уехали, хотя у многих были такие мысли. Некоторые уехали. Ответственность перед нашими читателями: мы 10−12 лет создавали для них такой островок безопасности, где можно спокойно существовать и не думать о чем-то плохом. И тут мы такие берем и, испугавшись, уходим от своих принципов, либо закрываемся, либо полностью меняем свое отношение к жизни. Хотя мы стараемся никакие политические взгляды не транслировать через наш ассортимент, потому что это ведет к его деградации. И, конечно, ответственность перед родными.

— А бабушка до сих пор приходит?

— Бывает, да. Ну, сейчас пореже: она за городом живет. Тяжело ездить.

— Сколько ей лет?

— 75.

— И она одобряет, когда видит то, что здесь происходит? Ей нравится?

— Сейчас уже да.

— А, то есть сначала не нравилось?

— Не то что «не нравилось»: просто когда ты уже с таким жизненным опытом...

— Раскритиковала?

— Не раскритиковала, это же по-другому, по-доброму, не так, что «ты движешься не туда». Но надо было доказывать, и это на самом деле хорошо. Если бы всё время говорили «ты всё делаешь правильно, внучок», и не возникало бы никакой критической мысли, то, наверное, ничего бы и не получилось. А здесь, поскольку у тебя такой цензор всегда, ты намного серьёзнее к делу подходишь.

— Вы сказали, что Петербург — туристический город. А какая доля среди ваших посетителей — приезжие?

— Если брать в сезон, то половина точно не петербуржцы. В основном москвичи. Ну, и в целом в выходные тоже, если вы пройдете, то каждый второй человек будет из Москвы. Очень много москвичей. Многие целенаправленно едут из Москвы в «Подписные». У нас есть доставка: ты можешь здесь выбрать, купить, — мы в коробки запаковали, в Москву отправили. У нас даже на сайте в интернет-магазине половина посетителей — это москвичи.

— У вас на телефоне с обратной стороны написано J’adore Saint-Petersbourg. А вы можете сформулировать, что именно вы в нем любите?

— Я люблю в нем непредсказуемость — и людей, и самого города: архитектура, метеорология, география — вот этого всего. Я размышлял, насколько у нас живут разные люди, совершенно друг на друга не похожие, и чем-то все равно похожие. Это было в контексте увиденного видеоролика на YouTube, около нашего здания снятого, возле бара. Там два друга ругаются, пьяные в хлам, и один другому кричит: «Ты предал нашу философскую жизнь ради баб!» И друг ему отвечает: «Замолчи, чего ты орёшь на всю улицу?» Он говорит: «Я не ору, я разглагольствую!» И всё это из такого максимально непрезентабельного бара, часа в 4 утра, наверное. Вот он, Петербург. Ну, конечно, архитектура. Конечно, другое воспитание. У нас очень патриотическое воспитание внутри города, локально. Ты рождаешься, и тебе с детства говорят о том, что этот город необычный.

— Тебе могут даже этого не говорить, но ты это чувствуешь.
— Опять же, мы ходили в детстве в Кунсткамеру, в Этнографический музей. Я в Этнографическом музее с детства так ни разу вообще не был. Но он потрясает. Само здание, внутри всё как сделано.

— Ты идёшь, а там чум. И ещё огонёк горит в чуме.

— Это очень интересно. Я вот, честно говоря, в артиллерийском тоже не был. Но в детстве это были неизгладимые впечатления — насколько там было круто. Как в Петропавловке здорово — ходить, смотреть на это всё! Даже просто сидеть на скамейке. И ты это с детства впитываешь, понимаешь. В других городах нет такого. Этот урок у нас с 1 класса, по-моему, идет.

— Петербурговедение.

— Да, это всё с детства в тебя вдалбливается! А дальше уже, в зависимости от того, какие у тебя интересы, Петербург тебе может дать всё. Хочешь посмотреть большую часть территории России, не выезжая из Петербурга, — у тебя есть 5−6 районов в городе, в которых ты увидишь весь срез России. Хочешь ее в одной ипостаси посмотреть — идешь либо в Мариинку, либо в Филармонию, либо была там «Открытая библиотека» Николая Солодникова. Хочешь во второй посмотреть — вот был салют в честь Дня защитника Отечества, на Кронверкской набережной тысячи людей смотрят на салют, перекрыв дороги. То есть город очень контрастный и соединяющий в себе всё, что есть в России. На самом деле Санкт-Петербург — это как Гранд-макет России в рамках одного города.

— А что вам не удалось изменить, если что-то не удалось?

— Не думал над этим, потому что, в принципе, у меня такое отношение, что мы сделали, наверное, всего процентов 20 от того, что можно сделать, — с точки зрения не конкретного магазина, а того, что можно в целом сделать для книжного рынка.

— А что можно?

— Это то, что мы всегда хотели не только для себя: развития, чтобы у всего рынка была какая-то надежда.

— Счастья для всех не бывает же!

— Не бывает, но можно попытаться. Мы делали, например, грантовую систему. Когда у нас были свободные деньги, мы миллион рублей выделили, сделали 10 грантов, раздали, и рынок получил 10 — ну, точнее, восемь, потому что две книги так и не вышли, — необычных, хороших, классных книг, на которые издательства могли не найти финансирование. Даже 100 тысяч рублей в масштабах издательства — это большая сумма. И, конечно, хотелось бы такими вещами заниматься. Хотелось бы больше заниматься социальной рекламой чтения, — может, даже в рамках страны, нам это несложно, мы можем быстро напридумывать, каким образом это всё делать. Хотелось бы поменять отношение вообще к книжным продавцам, чтобы они больше зарабатывали, чтобы это была профессия, чтобы люди гордились тем, что они продают книги. Хотелось бы, чтобы петербургское книгоиздание вернулось на уровень 90-х, когда мы были номером один в стране. Да, Санкт-Петербург был номером один по количеству издаваемых книг, и потом постепенно Москва это всё забирала. У нас же есть на Крупской база, и туда приезжают машины из Москвы с книгами московских издательств, потом здесь загружаются из петербургских и везут туда. Так вот в 90-х этих машин из Петербурга, едущих в Москву, было огромное количество. Сейчас, к сожалению, многие издательства и прописку на московскую поменяли.

В рамках магазина чего не удалось достичь — так это стабильности, к сожалению, финансовой. Её просто невозможно достичь, если ты хочешь что-то делать, постоянно развиваться, тебе надо постоянно брать в долг, это очень гнетущее состояние.

Есть более глобальная задача — сделать так, чтобы налогообложение для книжников было другим. И, возможно, эти свободные деньги, которые появятся у книжных предприятий, будут пущены на развитие книжников.
Или, создать эндаумент-фонд, куда люди могли бы вкладывать деньги, на проценты с которых книжная отрасль могла бы продвигать какие-то важные инициативы.

— Почему вы отсюда не уедете, помимо того, что у вас кредит?

— Уехать из страны? Да я не хочу, мне здесь нравится. Хороший город, здесь вообще, в принципе, всё есть. Более того, сам Петербург, наверное, с точки зрения насыщенности жизни входит в топ-5 европейских городов.

— Раньше входил.

— Да и сейчас. Здесь есть чем заняться. И если ты здесь живешь, у тебя есть уровень комфорта, во многом несопоставимый ни с одним городом в Европе. Курьер на 5 минут задержался — ты уже звонишь и говоришь, какие они негодяи, хотя для Европы очень сложно себе представить, что такой ассортимент сумасшедший, что такси приезжает через минуту, что не бастуют… Ты можешь со всеми договориться, всё работает. В этом плане здесь мне всё нравится. Это город, из которого, кстати, ты можешь общаться со всем миром. Необязательно ехать в Берлин для того, чтобы рассказать о своём проекте по всему миру. Мы же как-то попали, будучи в Петербурге, в топ-150 книжных магазинов, которые нужно посетить до конца своих дней, по версии европейских издателей.

— Это в прошлом году или когда?

— Да, уже когда cancelling («отмена») был вовсю, бельгийцы издали. Поэтому из Петербурга тебе открыто всё. В общем, нет, уезжать мы никуда не собираемся, закрываться тоже, потому что, помимо всего прочего, закрыться в один день просто невозможно. Такое количество обязательств, что для того, чтобы закрыться в один день, нужно продать вообще всё, что у тебя есть, любые активы, от квартиры до... я не знаю... часов. То есть ты должен продать всё, потому что ты все время живешь на определенный кассовый разрыв. В этом проблема книжных магазинов — очень низкая наценка, то есть у тебя ликвидности не остается. И потом, на самом деле, я больше ничего не умею, как книгами заниматься, книжным бизнесом. Мой опыт абсолютно точно не применим за рубежом, потому что работать только на русскую аудиторию — это мгновенно обрекать себя на закрытие магазина.

И я не в контексте европейской культуры. Мы её знаем по учебникам. А не живя там, не общаясь с людьми, которые её генерируют, ты никогда не сможешь немножко смотреть вперёд. Здесь мы можем предсказывать, что и как сработает, что и как сыграет. Вот, например, как была презентация Гараева с Вышенковым. Это же круто было — так соединить два феномена. Поэтому, мне кажется, где родился, там и пригодился. Да и нужно это, на самом деле. Это вообще очень здорово в этом плане — то, что тебя поддерживают, ты видишь каждый день, насколько люди благодарны. Люди приносят торты, сладости, дарят книги, присылают открытки, пишут: «Как мы вас любим, как мы по вам скучаем», отмечают постоянно в социальных сетях. Ты понимаешь, для чего всё это делаешь. Не только для себя, но и для огромного количества людей.

— А люди изменились в последние пару лет?

— Нет, такие же. Ну, измучены, опять же, и мы тоже измучены. Я вообще очень оптимистичный человек, но всё равно: сколько можно уже? Мы в ковид бились: нас закрыли, как всех, а в списки включили только рестораны. А про книжников все в очередной раз забыли. Мы просили: «Дайте нам хотя бы пункт выдачи заказов, на крыльце отдавать». — «Нет, вам нельзя». А Wildberries с OZON’ом можно. Объясните — почему? Потом в очередной раз закрыли. А нам же тогда выдавали кредиты государственные, на зарплаты, под 3% годовых — мы все эти деньги вернули. Хотя в общей сложности не работали в районе трёх месяцев. Опять же, помимо того, что крупные западные правообладатели просто не продают права, а маленькие вообще без проблем практически все продают — так попробуй заплати им еще! Как им отправить деньги? Это каждый день квест! И то, некоторые правообладатели годами терпят, пока русские найдут способ передать им деньги.

Сейчас из того, что на поверхности: у нас меняются условия соглашения о двойном налогообложении, и очень сложно уплачивать налог на прибыль. Допустим, покупая права за 100 долларов, во-первых, ты сразу же 20 долларов должен отдать нашему государству в виде НДС, то есть сразу у тебя на 20% вырастает стоимость прав. Но более того, ты и налог на прибыль должен платить еще в определенных случаях. То есть в некоторых случаях 40% со 100 долларов ты должен отдать нашему государству вообще не пойми за что — за то, что ты решил издать книгу. А это, в общем-то, такое дело-то рисковое — заниматься книгоизданием в наше время. И таких нюансов очень много. Но у нас, к сожалению, поскольку рынок маленький, и все за свой кусочек бьются, нет консолидации. Мы пока не можем единым фронтом выступать. И может быть, и не будем.

— Ну вы же знаете, как общаться, как пробивать.

— Да, но ко мне все равно не очень много доверия. Хотя у нас все равно позиция более центристская. Мы стараемся ни вправо, ни влево не шагать. Самая убойная, на самом деле. Потому что получаешь от всех. И доносы тоже пишут постоянно. Хотя иногда читаешь — претензий больше к тому, что «они так хорошо живут, у них столько людей в магазине». Недавно, месяца 4 назад, недовольные начали смотреть, сколько мы платим налогов. Офигели от того, что мы платим больше, чем вообще, кажется, все независимые книжные магазины, вместе взятые, в стране, и решили докопаться до того, что у нас был какой-то госконтракт на поставку книг в библиотеки. Это вообще обычная практика: библиотеки приходят, выбирают книги, потом есть аукционы…

— Была проверка?

— Нет, они в интернете пытаются привлечь внимание органов, и, слава богу, органам просто не до этого. И без того нам хватает нюансов со списками книг, с постоянной переклейкой. Каждый день у тебя новые вводные. Мы, кто управлением занимается, пересылаем друг другу новости, анализируем, чем нам это грозит. Ты живешь в постоянном стрессе: что ты опять сделал не так.

Беседовали Александр Горшков, Алина Циопа, «Фонтанка.ру»

* Григорий Чхартишвили (Борис Акунин) признан Минюстом РФ иноагентом.

** Людмила Улицкая признана Минюстом РФ иноагентом.

*** Екатерина Шульман признана Минюстом РФ иноагентом.

**** Тамара Эйдельман признана Минюстом РФ иноагентом.

***** Александр Баунов признан Минюстом РФ иноагентом.

****** Антон Долин признан Минюстом РФ иноагентом.