Емеля и авось. Неизвестная кража из Эрмитажа

Классический уголовник умудрился ночью залезть в Зимний дворец и увезти картины на такси. В то 8 декабря фарт налетел на академизм. Неслыханно и нагло. «Фонтанка» реконструирует событие шестидесятилетней давности. О нем никто никогда не рассказывал.

Точно было темно, хотя для ночного декабря тепло — минус 2 примерно. А накануне так все +5. Дворец подсветят десятилетия спустя, а лучшей защитой считался пост охраны с тревожной кнопкой у главного входа с Дворцовой набережной, да милицейский «газик», порой нарезающий круги вокруг одинокой Александровской колонны.

По Невскому герой статьи дошел пешком до сквера с фонтаном у Эрмитажа — троллейбусы уже не ходили. Ему шла его шикарная коричневая шляпа. Наверняка несколько раз оглянулся.

Вокруг сердца города было пусто, а у западного фасада Зимнего, выходящего на Адмиралтейство, с его давно накрепко закрытым подъездом Его Императорского Величества, как всегда, никого. Снега — еле-еле.

Ловко и с настроением молодой ленинградец, держась за молниеотвод, взобрался по водосточной трубе на единственный здесь балкон второго этажа. Опыт имелся.

Перочинным ножичком поковырял широченную форточку — не поддалась. Тогда капризно разбил стекло, подтянулся, втянулся, снял шпингалет и привычно забрался внутрь. Раньше все понимали советское слово «форточник».

«В ночь на 8.12.1964 г. с целью кражи по водосточной трубе и молниеотводу поднялся на балкон 2-го этажа Гос. Эрмитажа, расположенного в доме 34/36 по Дворцовой наб., перочинным ножом разбил стекло, открыл форточку и проник в помещение», — чуть позже напишет от руки в приговоре судья Куйбышевского народного суда Максименко.

Оп-па — и он в зале №173, в столовой великих князей, между прочим.

Пропустим лекцию, как здесь будущий Александр Первый обедал с младшим братом Константином.

Ему стало еще темнее, чем снаружи. Но теплее, чем вдоль гранитных набережных Невы. Кстати, когда ему завернули руки за спину, то при обыске не изъяли фонарик. Действительно, спонтанно, на ощупь заглянул. Смешно.

Послушайте, кем надо быть, чтобы ночью, попав волшебным образом в Эрмитаж, понимать, где что лежит и куда направиться? И современный экскурсовод растеряется. Так что парню было все равно, а пошел он смело направо. Направо — привычнее человеку.

Тяжеленные двери между залами не закрывались и не закрываются. Иначе в космическом по масштабу Зимнем их замучаешься отворять каждое утро.

Зал номер 172, зал номер 171, еще шагов тридцать, впереди новая анфилада. Они там до горизонта. Если бы зашагал дальше — заблудился бы. Во-первых, стыдно для солидного вора. Во-вторых, первого достаточно.

В зале №169 экспонировали работы русских художников ХIХ века, да и сегодня в этих покоях размещена русская культура.

Нужное он выбирал не по подписям под экспонатами. Имена ему ничего сказать не могли. Навыки диктовали другой производственный подход: вырезать какой-нибудь огромный холст или хватать поменьше прямо в раме. По ироничному счету надо бы его поблагодарить — не резанул, не скрутил, не испортил. Цитата из приговора: «…из зала №169 украл две картины художников Брюллова и Егорова».

Так уж вышло, что он упер учителя с учеником. Именно Алексей Егоров воспитал Карла Брюллова.

Спуститесь-ка обратно по трубе с двумя картинами в золоченых грузных рамах (одна — 92 на 74 см, вторая — 74 на 56 см). Эксперименты еще те. Он перевязал их на скорую руку и аккуратно на веревках посадил на газон. Пока пыхтел, из кармана вывалилась пачка папирос «Казбек». Улика, важнейшая для портрета нашего героя.

Это дешевые папиросы «Ракета» — для каждого шкета, а «Казбек» делался в угоду Сталину, под патронатом НКВД. То был престиж престижный.

Он же из тех послевоенных блатных, кому бы красиво поиметь — красиво прогулять. Мир опасных, в голенищах по финке. Буквальных аналогов для 2023-го не найдем, как днем с огнем не сыщем истинного большевика-ленинца.

Василий Амелин родился в Ленинграде 24 февраля 1940 года. Если и помнил войну, то где-то года с 1943-го. С улицей он был знаком плотно, а первым парнем во дворах считался отсидевший на малолетке, с наколками на пальцах перстней. Школьник Вася выбрал этот социальный лифт. Дворники вслед таким плевались: «Когда мамочка рожала, вся милиция дрожала». К нему приклеилось погоняло Емеля.

Прозвище — не тайное имя из астрологии, скорее противоположный имени код, вектор судьбы. Он пронесет его, с точки зрения выбранного пути, достойно, как настоящий каторжанин и бродяга. На вкус обычного человека, все, что было после, — было зря.

Первый срок отхватил в восемнадцать, в 1958-м, по Указу от сорок седьмого.

У Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года об ответственности за хищение государственного или общественного имущества есть черная подноготная. Указ считается разворотом в нашей судебной практике. Если до этого за кражу давали от 3 месяцев до 2 лет, то после — от 5 до 10, а за повторность можно было уехать на 25 лет. Массовая нищета советских людей теперь толкала их на долгие сроки в ГУЛАГ. Лагеря забивались мелкими воришками и растратчиками. После смерти вождя их выпустили, а указ остался. Другое дело, что по нему уже не карали, а наказывали.

В это время по Указу арестованы будущие питерские воры в законе: Дэртен, доживший до 2021 года; Баймак, взорванный в 2003 году/; известный по бесчисленным статьям в СМИ и убитый в конце 90-х Кирпич; Стальной, с кем довелось общаться автору; Берла, лежащий на самом почетном месте Еврейского кладбища; наконец, Горбатый, давший первое интервью Андрею Константинову и ставший главным героем недавнего сериала «Экспроприатор».

Тем временем ХХ съезд партии, разоблачивший культ, потихоньку заставил относиться к людям без живодерства. Амелина наградили тремя годами лагеря, а меньше чем через год он выпорхнул досрочно. Да, было время — и цены снижали.

Второй раз Амелин заехал в Кресты месяцев через десять, в декабре 1960-го, и вновь за кражи. Отхватил два года. Пока сидел, Юра Гагарин махнул в космос. Вышел по сроку в конце 1962-го. Не опять, так снова понеслось на мотив «Апрашка, Гостинка, я по тебе иду на дело, на дело». Погулял недолго.

В апреле 1963-го за ним вновь пришли люди с кокардами на лбу. Ладно, и эта кража была не страшна. Судья будто родному: «Полтора годика, до встречи».

Все приговоры он получил в Октябрьском и Куйбышевском судах. Центр Питера — его родина.

Политика менялась: за месяц до его очередного освобождения, в сентябре 1964 года, на углу Невского и Литейного открывается кафетерий, чуть позже ставший легендарным «Сайгоном», явкой для эстетически несогласных с советским бытом. Отсюда, по пронзающему слову критика Виктора Топорова, в Ленинграде началась Великая кофейная революция. И она не закончилась.

28 октября 1964 года Василий Николаевич Амелин с чистой совестью шныряет с дружками в городе-герое Ленинграде. На твердый путь исправления его категорически не тянет: «Пусть работает железная пила». Ему 24 года, репутация воровская, по анкете — холост, любит с шиком одеваться, особенно пожрать. Ну и в крапленые картишки не простак.

Можно отрицать этот стереотип поведения, можно воспитывать, но есть такая штука — время. В те годы страна только-только выходила из состояния, где все мужчины либо воевали, либо сидели. Последнее не считалось доблестью, но не вызывало классовой изжоги.

Согласно последующим допросам, продержался месяц. Хотя наверняка за четыре недели покуролесил от души. Наконец, наступил пик его фартовой жизни и в определенном смысле — славы. А мы перейдем на жанр комических куплетов.

Оставив картины под присмотром ночи, Амелин, он же Емеля, дошел до Адмиралтейства и стал с руки ловить такси. Как тогда говорили, «мотор». «Волга», она же ГАЗ-21, остановилась, Вася попросил добросить его до Плеханова (ныне Казанская), предупредив водилу.

Метнулся к Эрмитажу, забрал картины и обратно.

Из приговора: «Таксист Новиков дежурил на «волге», на Адмиралтейском проезде его остановил молодой человек в коричневой шляпе и сером пальто. Попросил подождать, пока он принесет картины. …Он видел, как молодой человек прошел в сквер к Эрмитажу и вернулся с двумя картинами. Попросил отвезти его на улицу Плеханова и остановить у дома 43… Помог ему выгрузить картины, и мужчина унес их во двор дома 43».

Ничто не смутило таксиста Новикова.

У дома 43 по улице Плеханова шофер помог вытащить картины с заднего сиденья, видел их изображения. Ну не в тряпки же было заматывать культурное достояние СССР. Пауза.

Куда вору деть две картины из Эрмитажа? В скупку? Чепуха, там сразу сдадут. Представителю партхозактива, гребущему взятки? Его сарафанное радио предупредило, и он не умалишенный. Получается, кому-нибудь воткнуть за разовую гульбу в кабаке. То есть в никуда.

Утром смотрительница Эрмитажа ахнула. Милиция прибежала с собакой, туда-сюда, все хватаются за головы. Набрали номер 12–78–88 и разбудили только назначенного директора Эрмитажа Бориса Борисовича Пиотровского, жившего рядом на Халтурина (Миллионной).

Доложили первому секретарю Ленинградского обкома КПСС товарищу Толстикову. Информировали КГБ. А эксперты все кругом обмазывали спецраствором для выявления отпечатков пальцев рук неизвестного злоумышленника.

Прошло 60 лет. Но дело принципа — мы нашли известного искусствоведа Наталью Бродскую, работающую в Эрмитаже с 1961 года. Сами удивились — ничего себе (она еще и мать известного кинокритика Михаила Трофименкова). «Я помню ту кражу. Украли две картины, причем не лучшие. Но чем все закончилось — уже не помню, извините».

Уголовный розыск двинулся проверенным путем.

Вместо киношной трепотни о заказе непонятного подпольного антиквара оперативники пошли тропинкой смекалки.

Правильно, с двумя такими холстами ночью по городу не нагуляешься. В те годы и личные автомашины были штучным явлением, а на государевых колесах ночью точно не халтурили. Милиция нырнула в таксопарки. В Ленинграде было три таксомоторных объединения с филиалами. Достаточно, но не утонешь в объеме.

Чуть ли не через дня три один из таксистов откликнулся на призыв, развешанный на листах ватмана у всех проходных: «Кто подбирал человека от Эрмитажа в ночь на 8 декабря?» Это и был тот Новиков.

Милиция получила свидетеля, есть место конечной остановки, а эксперт выявил отпечаток пальца руки с пачки папирос «Казбек». По нему установили Амелина как ранее судимого. Значит, на стол начальникам положили его фото и адрес. Немного последили для «мало ли куда выведет» и 17 декабря — меньше чем через десять дней — накрыли панамой. Тогда при задержаниях сотрудники еще доставали ТТ из широченных карманов драповых пальто и шутили: «Хенде хох! Гитлер капут».

Прошла та эпоха, когда в НКВД сначала били, потом совали под нос протокол с признанием, а уже после спрашивали фамилию. Тем более в нашем случае — все доказательно. Амелину быстро нарисовали перспективу: две картины из Эрмитажа — это очень дорого. Отсюда у него на лбу всплывает статья 93.1 УК РСФСР — «Хищение государственного имущества в особо крупном размере». А с такой стабильной, как у него биографией, светит Емеле вплоть до высшей меры социальной защиты — расстрела. Нутро у Емели заныло.

Вряд ли Амелин раздумывал — вставать к стенке или не вставать. Он тут же показал на тайник под лестницей между сараями во дворе дома 43 по улице Плеханова. Мы сходили туда без надежды увидеть те сараи и не увидели.

Картины — Брюллова «Дафнис и Хлоя» и Егорова «Исцеление расслабленного» — под аплодисменты вернули в Эрмитаж.

С перепуга Амелин признался во всем — вспомнил про себя и заодно про других. Некрасиво для фигуры, выбравшей черную масть, но дело-то пахнет сырой ямой. Вот он и поведал.

Для начала в ночь на 26 ноября 1964 года (меньше месяца на свободе) «совместно с Васильевым с помощью техсредств сорвал замок на дверях чердака дома 3 по улице Плеханова и через чердак проник на мансарду 6-го этажа Дома Моделей, выставив стекло в окне, проник в помещение цеха одежды и украл мужские костюмы, брюки, полупальто и другую одежду на сумму 940 р. 54 коп.».

Заодно в ночь на 3 декабря (за четыре дня до «Эрмитажа») 1964 года «аналогичным путем проник через окно мансарды в Дом Моделей, сломал ломом несколько замков на дверях и из цеха женского платья совершил кражу летнего пальто и двух платьев на общую сумму 156 р. 57 коп.». Губа не дура.

Его кореша Васильева тут же притащили куда следует, а он показал пальцем еще на одного. Оба они не имели никакого отношения к Эрмитажу, но по такому случаю милиция сгребала всех хором.

Третий — Карасев, как и Васильев, хоть и пролетарствовал вместе с ним токарем на заводе «Вибратор» (находился на Петроградке), тоже оказался не фраером. Карасев освободился в апреле 1964 года, а жили оба на Малой Посадской. Оба из шпаны, все задницы в шрамах.

И повалилось: еще до появления Амелина после освобождения Васильев с Карасевым 7 июня 1964 года украли 4 ковра из Соборной мечети на проспекте Максима Горького, да на сумму 127 рублей 60 копеек. «Карасев показал, как они залезли через забор со стороны Конного переулка, влезли через окно в подвал и, сломав там 2 двери, проникли в зал Соборной мечети. Ковры перетащили через забор и спрятали в кустах в Конном переулке. Васильев утром перенес ковры в свою комнату в квартире на Малой Посадской, откуда они были изъяты во время обыска 19.12.1964 года и возвращены мечети».

К этому моменту была готова оценка похищенного из дворца. Закупочная комиссия Эрмитажа и Русского музея оценила Брюллова в 1 500 рублей, Егорова — в 720, рамы — в 70 рублей.

Экспонаты государственных музеев оценивают, как правило, только по случаю, произвольно, исходя из аукционных цен нужного времени. Во-первых, в музеях, а в Эрмитаже особенно, хранятся миллионы предметов, и оценивать каждый — нереально. Во-вторых, их стоимость меняется. Сколько стоил запрещенный Малевич в 50-х годах, и каковы его продажи сегодня? То-то. Касаемо двух картин, то 2 200 рублей — это были в 1964 году кошмарные деньги для обычного человека. «Москвич», как бы мы сказали, седан, обходился в 2 100 рэ. В пересчете — люксовый «китаец»-2023.

В суде никто чужого ему не подбрасывал. «Крупным хищением по Постановлению Президиума Верховного Совета РСФСР от 20.1.1961 года следует считать кражу на сумму свыше 2 500 рублей, в данном случае ни одно из хищений не превышало суммы 2 200, следовательно, крупными не являются», — отчеканил судья. Вместо расстрельной Амелин пошел по статье 89 УК — обычное хищение госимущества. До 8 лет.

Суд за 2 дня рассмотрел его дело и 14 мая 1965 года, отметив «варварский способ преступления», признал его особо опасным рецидивистом, отмерил ему предельные 8 лет исправительно-трудовой колонии особого режима.

Адвокат настаивал не признавать Амелина особым ввиду его раскаяния, но тут судья не смирился. Мол, да вы сами-то верите? Емеле никакой лесоповал не поможет. Но мужскую фетровую коричневую шляпу из камеры хранения вещдоков возвратили.

Дружки схлопотали поменьше. Не заплакали — привычные.

Так после нашего текста он войдет в петербургское краеведение как единственный из блатных, погоревший на Эрмитаже.

Советская пресса не уделила ни строчки этому событию («Фонтанка» проверила фонды Публичной библиотеки). Ни в «Ленинградской правде», ни в «Вечернем Ленинграде» не появился гневный заголовок типа «Получил по заслугам». Правильно. В советской стране советские люди не могут ничего украсть из советского Эрмитажа.

Амелин пошел этапом на Архангельск. Оттуда в Плесецкий район, где с 1957 года началось строительство космодрома. Все это было объединено в секретное предприятие КМ-401, а в него уже входили десятки колоний. «Фонтанка» нашла стенограмму 1964 года участников слета молодых специалистов этого учреждения. Они позируют под лозунгом: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме».

Особый лагерный режим стоял в поселке Северный. Зеки валили лес. Больше нечего было валить. В наши дни там остались одни руины красной цивилизации, места-призраки.

Амелин зашел в лагерь под чечетку, мол, Эрмитаж брал. Блатные пригрели, работать отказался (так и не выплатил гражданский музейный иск в 122 рубля), часто скучал в штрафном изоляторе.

И снова выкинул фортель в стиле «расскажу я вам, ребята, за побег под Плесецком, в 67-м году». Пытался свинтить на волю. В норове и идейности не откажешь. Ему добавили двушечку, страдал всю десятку звонком, выйдя в свет только в апреле 1974-го.

Меньше чем через год загремит на год за мордобой. Выйдет, через 4 месяца сядет за кражу в поезде на пятилетку. Пока сидел, в Москве прошла Олимпиада-80. В 1981-м освободился, а уже в 1982-м получил год по тунеядке. Взаперти узнал о смерти Брежнева.

За 24 года Амелин провел в лагерях 21 год 8 месяцев (с 13.09.1958 по 30.09.1982).

Следы его теряются. Так и дожил где-то до 43 лет. То ли жизнь закончилась, а может, нож от своих поймал. Памятник в сквере ему не поставили. А вот показывать на эти приключения сегодня можно вплотную к Эрмитажу — дотронувшись рукой до громоотвода и внутри дворца.

«Исцеление расслабленного» Егорова прекрасно висит в зале №339 Главного штаба. Копия Брюллова «Дафнис и Хлоя» — в зале №181 самого Эрмитажа (подлинник возвращен в запасники Государственного музея-заповедника «Царское Село»).

Подходите, Эрмитаж возражать не будет. Вряд ли массы тронут сюжеты древнегреческого романа или толкование Евангелия святых отцов. Теперь интересней.

Пока век назад не украли Мону Лизу из Лувра, на нее мало кто приходил глядеть.

Евгений Вышенков, Татьяна Востроилова, «Фонтанка.ру»