ПоделитьсяРвавшаяся помогать раненым петербургский нейрохирург Елена Шевченко, получив разрешение выехать в Мариуполь, вдруг испугалась: тогда как раз выбивали окопавшихся на Азовстали — настоящий ад. Но решение принято, ехать надо. По неспокойному Донбассу поездила: Донецк — Макеевка — Мариуполь — Донецк. И поработала, за что получит 2 августа из рук Владимира Путина правительственную награду — орден Пирогова.
Елена Шевченко, врач-нейрохирург Нейрохирургического центра имени профессора Г. С. Тиглиева «Новые технологии» рассказала «Фонтанке», как в апреле 2022 года оформила отпуск за свой счет и отправилась в зону специальной военной операции.
— Елена Николаевна, как вы нашли «дорогу в Донбасс», оставив работу в благополучной частной клинике?
— Смешно, конечно, но мне не пришло ничего в голову, кроме как поехать в военкомат Калининского района. Суровые мужчины мне сказали, что занимаются теми, кто стреляет и сидит в окопах: «А вы, девушка… Ну, попробуйте обратиться в райздрав». Я написала письма на сайты райздрава, комитета по здравоохранению, Минздрава, но никто не ответил. Получалось вроде я нужна и могу помочь, но непонятно, как и где. Потом наткнулась на телефон «Единой России». Позвонила, там записали мои данные, перезвонили на следующий же день, сказали, что врачи нужны, особенно в Мариуполе с ними плохо, а с нейрохирургами — просто беда.
Это были дни событий вокруг Азовстали, и в городе был кромешный ад. Когда до меня дошло, что ехать-то надо прямо туда, я вдруг испугалась. Всю ночь думала об этом, и за сомнения было стыдно. Но как только приняла решение, стало спокойнее.
— Это так просто — вам позвонили и вы оказались в Мариуполе?
— Не очень просто, если честно. Группу медиков позвали в Москву, сказали, что 26 апреля 2022 года мы отправляемся в Ростов — подтянутся люди из других регионов, и там уже нас распределят кого куда.
В поезде «Петербург — Москва» я познакомилась с медсестрой из Военно-медицинской академии. С ней мы и приехали, но нас никто не встретил. В Ростов отправились сами.
Нас собралось 17 человек — из Краснодарского края (многие на своих машинах), из Сибири. В автобусе ждала женщина, которая, кроме того, что раздала нам для подписания договоры, так еще и вручила огромные сумки с едой, которую приготовила нам ее мама (судя по возрасту женщины, ее мама должна быть очень пожилой).
За погранпереходом ждал крошечный убогонький автобус. Дорожные впечатления были тяжелыми — много стареньких брошенных или разрушенных домов с провалившимися крышами, изрешеченные заборы, дорога — в выбоинах от снарядов, причем иногда это были огромные ямы. Привезли нас не в Мариуполь, а в Донецк, в больницу имени Калинина.
— Это один из крупнейших стационаров города, его регулярно обстреливают, попадают в рядом стоящие здания. Вы готовы были там работать?
— Готова, конечно, только мне сказали, что потребности в нейрохирургах нет (остальных врачей распределили по отделениям). Я расстроилась: столько ехала и не нужна? Думали они, думали и отправили меня в Макеевку, в Рудничную больницу. Макеевка — это ближайший город Донецкой области, население которого до 2014 года составляло до полумиллиона человек. Нас с медсестрой поселили в больничной палате. Больница убогая, обшарпанная, с корпусами старой постройки, пропитанными жутким больничным запахом, который в Петербурге уже давно забыли. Зато в административном корпусе, как мы узнали позже, вовсю шел дорогой ремонт.
На утренней конференции я опять услышала, что мы тут не нужны, работа есть, только когда ведутся обстрелы, а сейчас все спокойно. Пришлось снова вернуться в донецкую больницу. А там обстрел, начали поступать раненые — и дети, и взрослые, привезли целую группу военных. Мне достался молодой человек со сквозным ранением через глаз. Пока его готовили к операции, я вышла во двор.
И тут первый раз ощутила, что такое обстрел. Испугалась очень, а ребятам-медбратьям хоть бы что. Сидят и комментируют: «Это по нам… Это мы по ним… Ну что вы так испугались? Это же далеко!» А за домами — зарево в полнеба… И тут началось! Грохот такой, что даже описать невозможно. Хорошо, что к этому моменту операция началась, а в операционной не было окон. Я полностью сосредоточилась на пациенте, осколок у него застрял у виска, нужно было думать, как его доставать.
— Тяжело оперировать, когда знаешь, что в любую минуту может «накрыть»? Когда для работы не хватает элементарного, о чем в своей клинике никогда и не задумывался?
— Как сказать? Там не было многих привычных вещей, с которыми обычно работаешь. Есть хороший операционный стол, например, но нет подголовника, а нужно зафиксировать голову раненого. Операция закончилась, а мне дают кусочек бинта: всё, больше нет. Есть инструмент для трепанации, краниотом, можно сформировать отверстие, но нечем продолжить работу. Работали тем, что есть, как-то выкручивались. Например, вместо подголовника я делала скрутку (бублик) из простыни — коллегам идея очень понравилась…
Это военные действия — сегодня что-то есть, а завтра все закончилось и непонятно, когда будет. Там и воду запасают в огромных емкостях, чтобы она была все-таки, хоть какая-то (в Донецке большие перебои с водой. — Прим. ред.). И так во всем. Электронных историй болезни никто не вел. Писали, как раньше, от руки.
— Получается, до Мариуполя вы не добрались?
— Туда можно было въехать, только заключив контракт на полгода. Я попала в Мариуполь с группой врачей под присмотром военных ненадолго, часа на четыре, — на Азовстали как раз шла активная фаза операции. Нам поручили выбрать место для амбулаторного пункта.
Левобережье было разгромлено, мы присмотрели помещение для медпункта при стадионе, но оказалось, что там решено обустроить морг — складывать трупы. Потом нам приглянулся акушерский пункт — но в нем не было стекол и надо было проемы хотя бы пленкой затянуть, ну и убрать, конечно.
— Общались с местным населением? Как к вам относились жители?
— Мы ничего не планировали делать, но кое-что из перевязочных материалов и медикаментов взяли с собой. И все пригодилось. Подходили больные люди, раненые, может быть, с несложными, но запущенными ранами, измученные, даже обозленные… Поговоришь с человеком, перевяжешь — и он смотрит на тебя как на божество. Это очень смущало, даже делалось больно. Я до встречи с мариупольцами думала — ну как я с ними буду разговаривать? Украинского я не знаю, южнорусского диалекта не пойму, скорее всего. Ничего не понадобилось: мы говорим на одном языке, и фамилии у них — Ивановы да Сидоровы. И беда на всех одна. Раны людям обработали, раздали гуманитарку: конфеты, хлеб, консервы, другие продукты.
Не после Донецка, а после Мариуполя я стала на многое по-другому смотреть. Например, видим, у подъезда бегает девочка лет пяти. Знаете, такая хорошенькая-хорошенькая, веселая, прыгает, играет с каким-то прутиком, песни поет. Мы умиляемся, какая, мол, симпатичная. А нам говорят, у нее родителей убили, сирота — соседи держат при себе, чтоб не пропала.
По уму, надо было в Мариуполе на несколько дней остаться, но нам запретили, это было опасно. Не только из-за военной обстановки. То, что ты выглядишь по-другому — хотя бы в чистой одежде, уже вызывало какую-то агрессию: эти люди оказались в чрезвычайно тяжелой ситуации, а ты в ней не был. И это, по их мнению, несправедливо. Были случаи нападения и разные эксцессы — местные это были жители или те, что выползали из Азовстали, неизвестно.
— Вы уехали назад, в Петербург, после Мариуполя?
— Еще несколько дней оставалась в больнице имени Калинина. Бралась за всю работу, которую давали, — сидела на амбулаторном приеме, перевязывала, зашивала. Выполнила две трепанации. В основном это были рассеченные раны, поверхностные. Сейчас кажется, что и пробыла-то там совсем немного. Хотя на месте так не казалось.
Мой первый пациент с осколочным ранением — он будет жить, хотя и с тяжелым увечьем. Те люди, которые пострадали во время бомбежки и пережили операцию, — тоже. Я очень рада, что смогла им помочь. И никогда не пойму, как могли многие доктора не только из больницы Калинина, но и из других клиник Донецка уехать. Уехать-то можно, но от себя не убежишь.
Нынешний коллектив больницы очень доброжелательный, готовый поделиться всем — от воды, которую экономят, до опыта выживания в прифронтовых условиях. Много молодежи, причем хорошо подготовленной. Опытные медсестры — с ними никаких проблем не возникало. Если не хватало какого-то инструмента — зная ход и технологию операции, тут же находили выход из положения. И наркоз давали так, будто вокруг нет ни боев, ни лишений.
Из Петербурга я помогала им чем могла, в том числе помогала организовать госпитализацию детей со сложными диагнозами в Педиатрический институт. А по проторенному мной пути планирует ехать в новые регионы моя сестра. Мои спутницы тоже остались там — одна в Мариуполе, другая — в Белгороде, там тоже нужны медики.
