Юлдус Бахтиозина: «Мой фильм — для людей счастливых»

Не ныть, не жаловаться в соцсетях и улыбаться: «встала и пошла». Режиссёр из Петербурга, чей фильм был отобран на Берлинале, — о нём и о своём подходе к работе.

Пока одни российские деятели культуры обличают Запад, другие представляют нашу страну на главных культурных форумах Европы. Дебютный художественный фильм петербургского режиссёра Юлдус Бахтиозиной «Дочь рыбака» покажут на Берлинском международном кинофестивале. Как история, которая только кажется сказкой, перекликается с реальностью, о чём говорит тяга людей обижаться и в чём мужчины и женщины по-разному смотрят кино, автор рассказала «Фонтанке».

— Когда мы встречались в 2016 году, казалось бы, ничто не предвещало, что вы нырнёте в мир кино, но это случилось. Что случилось с фэшн-фотографом?

— Как раз всё предвещало, вы просто не разглядели, Николай. (Смеётся.) Самое забавное, что я никогда не была фэшн-фотографом, такое позиционирование меня — ошибка, пора её исправить: я — художник. Просто так случилось, что итальянский VOGUE в 2016 году назвал меня «лучшим фотографом моды» — притом что я никогда не снимала моду. Ну, вот они разглядели для себя такие коды. Я иногда работаю с фэшн-индустрией, но это всегда люди из фэшн-индустрии приходят ко мне, за моим художественным видением. Я никогда не ограничивалась фотографией, это инструмент передачи всего того, что я делаю: костюмы, декорации, смыслы, арт-дирекшн — это всегда было внутри кадра. Это крафтовая история. Называть меня фэшн-фотографом — грубейшая ошибка. (Улыбается.)

— Я спасусь тем, что назову вас кинорежиссёром. И ведь не ошибусь. Многие годами об этом мечтают. Как это случилось в вашем случае?

— Я люблю говорить, что у меня есть «божья искра», когда мне задают такие вопросы. На самом деле, это органичный концепт, когда фотограф работает с персонами над изображением и в один момент решает попробовать с видео. Мне стало тесновато в рамках фото, начала снимать видео. Мой фильм изначально планировался как короткометражная лента, потом я поняла, что могу снять побольше. Так сложилось, что получился полный метр.

— Вы счастливый человек. Захотеть сделать кино и реализовать эту историю — это же очень непросто. Кино — это очень дорого.

— Это правда… Но фильм снят полностью на мои собственные средства. У меня независимое кино, в которое я сама инвестировала. Я — продюсер. Это моё изначальное и железное решение, что на фильм «Дочь рыбака» я даже не пытаюсь найти спонсоров. Я хочу сама. Я в принципе никогда ни от кого с 18 лет не зависела, для меня это естественно. Я сама произвела этот продукт на свет. Да, это дорого. Но если ты чего-то очень хочешь, идёшь к своей цели, то всё достижимо. Я начала придумывать сценарий летом 2018 года. В 2019 году мы начали снимать. Трейлер вышел ровно год назад.

Летом 2020 года фильм был готов и участвовал в фестивале «Зеркало» имени Андрея Тарковского. Там и была его премьера — для индустрии, не на зрителя, для кинокритиков и жюри. Фестиваль шёл онлайн. А костюмы все я начала делать ещё в 2018 году, тогда же у нас был очень активный локейшен-скаутинг (поиск и подготовка мест для съёмок. — Прим. ред.), кастинг актёров. 10 января 2019 года состоялась первая съёмочная смена.

— Фильм родился в год, когда весь мир погрузился в то самое состояние, в которое погружается героиня ленты Полина Щукина. После исчезновения младшего брата она впадает в «сумеречное состояние» и ждёт сказки, — пишут критики… Сумеречное состояние индустрии рискует разорить Юлдус Бахтиозину?

— Изначально не стояло задачи заработать на этом фильме. Не было коммерческих целей. Это первое моё кино, я его задумывала в гораздо более скромных масштабах: инди-кино, инди-фестивали, скорее всего, короткий метр. И то, что мы попали на два крутейших фестиваля кино, — это чудо. «Зеркало» — фестиваль именно качественного кино, не кино наших селебрити. В хорошем смысле у «Зеркала» извращённый подход. Ну а Берлинале — это просто верхушка айсберга, о которой мы мечтали, но не ждали особо, что наш фильм вообще примет крупный фестиваль…

— В чём же секрет?

— Люди во всём мире в целом устали от депрессухи, фатальщины вокруг нас. А мой фильм — позитивная история. Да, там есть мораль, погружение в сказочный мир царевен. Но там много сатиры, юмора, эстетской красоты: не гламур, а выверенная эстетика — по этому люди сильно соскучились. Я делала это с посылом, который изначально был в кинематографе: дарить людям состояние праздника. Когда люди выходят из кино, им должно быть хорошо. И это отмечает наш зритель: ему приятно и хорошо, говорят, что хочется возвращаться к фильму. Это кино, несмотря на свою, может быть, сложную визуальную эстетику, является фильмом для всех. Мы сами смеёмся в команде, что «Юлдус Бахтиозина случайно сняла кино для всех». Много мужчин приходит на фильм — причём взрослые мужчины. Они самые активные потом с вопросами, у них самая активная реакция на юмор. Девушки могут чуть больше отвлекаться на визуал, не реагировать на диалоги, которые играют огромную роль. А мужчины так устроены, что больше слушают диалоги, замечают сатиру.

— То есть попасть на Берлинале помог не ваш западный бэкграунд?

— Нет. Немцы меня абсолютно не знают как художника. Была всего одна маленькая выставка у них в 2013 году. Я для них новый автор. Понятно, что, когда фильм попадает в пул, из которого потом отбирают для фестиваля, они смотрят биографию. Но для принятия решений на таких фестивалях это вообще не имеет значения. Для них моя художественная деятельность — ничто, а я — никто, абсолютный новичок. Когда ты снимаешь фильм, много скептиков вокруг: «ну, посмотрим», «это вообще не кино». Мы не являемся арт-хаусом, а люди любят давать оценки по трейлерам, не знакомясь глубоко. Фильмы же надо смотреть, по трейлерам ничего не понятно. Там же есть чёткая окантовка, многослойность. Фильм можно смотреть детям, они всё поймут. Его можно смотреть искусствоведам, филологам, философам, людям не искусства, астрологам, менеджерам — всем.

— А борцам за традиционные ценности можно? От ваших кокошников им не станет худо?

— Борцы за традиционные ценности — по крайней мере, те, с кем я встречалась, — как правило, люди не очень здоровые. Поэтому можно тогда уже определить категорию людей, которым в принципе тяжело по жизни. Те, кто борется вообще непонятно за что. Те, кто только так может себя идентифицировать, — не очень счастливые люди. А мой фильм — для людей счастливых, для оптимистов, для тех, кто готов пахать над собой, принять себя. Это очень важно. Люди, которые негативно настроены, обязательно найдут, к чему придраться, это их цель по жизни — потому что других целей нет, не смогли их увидеть.

— Сумеречное состояние — история про многих, да. Вы нам рассказывали ранее, что визуализируете свои сны в своём творчестве. Насколько автобиографично сумеречное состояние героини?

— Не настолько автобиографично, как, возможно, хотелось бы зрителю. Но я сама — дочь рыбака. Фильм посвящён моему отцу Вильдану Бахтиозину. Фигура отца, как фигура бога, присутствует, но её не видно в фильме. У нас заложено очень много христианских символов, есть сверхтекст по одной из вертикалей фильма. Фильм можно смотреть горизонтально, как простую сказку, а можно смотреть по вертикалям, и даже по спиральным историям развития персонажей. Много метафор, отсылок к культуре и истории нашей страны — через интерьеры и костюмы это разложено. Автобиографичность есть, безусловно: любой автор внедряет в свой продукт свою концепцию жизни. Это неизбежно, это делает любой человек — будь ты организатором ивентов или владельцем медцентра. Состояние у героини сумеречное, потому что она попадает в неизвестную ей среду. Среду, которая её испытывает, выдворяет, отторгает. Это про инициацию персонажа. Одна из главных мыслей фильма — найти свой собственный сюжет в жизни, не учить чужую жизнь для успешности биографии, заниматься своей личной судьбой.

— Скептик скажет, что такое кино нужно Западу, потому что в нём есть понятный постмодерн и узнаваемое наполнение хештега #Russia. Снег, околонародные костюмы и так далее.

— Скажите, пожалуйста, а новый фильм «Конёк-горбунок» 2021 года у нас участвует в Берлинале? Фильм качественно снят, куча 3D, дорогие костюмы, Паулина Андреева в главной роли. Русских кодов там — тьма-тьмущая. Уверена, что фильм будет иметь кассовый успех в России, но есть фильмы разные по уровню своей художественности и глобальных перспектив. Стоит помнить, что Берлинале — про искусство кино, а не про «понятный постмодерн» и что-то «узнаваемое». Мне сейчас с запросами об интервью из западных СМИ пишут исключительно издания про искусство, а не про «попкорновый понятный постмодерн». А скептик — это человек, который для себя уже всё решил заранее, пусть выводы и не пытается делать. (Улыбается.) Пусть такие люди остаются там, где они есть сейчас.

— Прекрасно, что вы говорите это с улыбкой. У нас ведь как: признание творческого человека часто делает его потом обидчивым…

— У меня так много дел, что мне абсолютно некогда обижаться! К тому же это такое дурацкое чувство, от которого страдает сам человек, но не тот, на кого он обижается. Бессмысленное занятие.

— Это ещё понять надо. Удобнее же обижаться и страдать.

— Ну, это же один из наших любимых архетипов. Один из самых популярных. Страдалец и мученик приближен к господу Богу. Не страдаешь — далёк от Бога. Если ты идёшь сложным путём, а у меня путь непростой, как у художника, то нет времени на этот архетип. Мне многие говорят, почитав мою биографию, что у меня всё получается классно, за что я ни возьмусь. В Лондоне училась, на TED выступала, работала с Третьяковской галереей, BBC, Vogue, сняла кино. Но за этим стоит колоссальный труд. Просто я не ною, никуда это не сливаю в соцсети. Улыбаюсь. Мой подход простой: встала и пошла. А если я буду загоняться, фрустрировать, обижаться, впадать в минор, то я ничего не сделаю. В этом состоянии апокалипсическом не поработаешь. Зачем мне это, если я могу «прокачиваться» как личность? За любым творческим продуктом стоит личность. Мой продукт — позитивный, но это не значит, что он поверхностный. Это очень популярный стереотип в нашем обществе: если что-то красивое, значит, оно поверхностное, неглубокое. Мы не думаем в первую очередь, что красивая девушка, которую мы видим, — очень умная. А когда видим страшненькую — думаем, что, наверное, умненькая.

— А это уже зависть в основе?

— Не знаю корней этого. Но это точно у нас есть. У нас, когда человек улыбается, он в хорошем настроении, хорошо выглядит при этом, — его серьёзно не воспринимают. Я это на себе очень часто испытываю. Улыбаешься собеседнику — не смеёшься над ним, а говоришь по делу с улыбкой (ведь у меня в основном хорошее настроение), но люди ищут подвох. Это особенно актуально в Восточной Европе.

— Вы, наверное, в курсе «манифеста Богомолова», где Запад загнивает, но мы его спасём? Вас тенденции изоляции не пугают?

— Нет. По мне это бить не будет. Это секрет, который стоит очень дорого, чтобы его раскрывать в интервью. (Улыбается.)

— События в России сегодня вас беспокоят или вы их не замечаете?

— Мне это ужасно мешает. Я считаю, что лучше бы люди занимались саморазвитием. Нужно смотреть немного в перспективу, в будущее. Да, есть напряжённость в обществе, и она связана совсем не с последними событиями, якобы политическими. Не с этим перформансом и представлением, как я это воспринимаю, — это всё холмик, за холмиком есть гораздо более глобальные вещи. Отвлекаться на то, что никак снаружи не поменять, пока оно само изнутри не поменяется, нет смысла. Так, как есть, не будет всё время, — это очевидно. Но почему-то люди форсируют события.

— Фильм уже в Петербурге будет не увидеть?

— Возможно, сделаем ещё 5 марта спецпоказ на «Лендоке». Уже был показ на «Ленфильме». В России ещё покажем в некоторых городах-миллионниках. И в Москве с 27 февраля стартуют показы в Третьяковской галерее. Зритель активный, сам нагоняет волну интереса. Но мы не попкорновое кино. Нет рекламы. Про нас знают люди, которые интересуются арт-кино. Кино с узкой аудиторией.

— Чего ждёте от Берлина?

— Это просто дико интересно. Я вообще не понимаю, что можно ожидать от такого фестиваля. Но понимаю, что это репутация, знак качества — это уже очень круто. Участие — уже офигенная победа: нам никто не пророчил таких крупных историй. В Европе три таких фестиваля: Венеция, Канны и Берлин, попасть на один из них — top of the top. Мы подались. Надежда была, уверенности не было. Сложно сегодня миру кино, фестивальному бизнесу. Фестивали переходят в онлайн… Жду, что появится зритель в Европе, но не хочу выходить с фильмом сразу онлайн. Важны точечные камерные показы. Музейные пространства — это мой формат. Европейский зритель изначально среагирует на русские коды, но самое интересное — дальше: это современная история. Надеюсь, что европейский зритель проникнется симпатией к России, что мы тут очень даже развиваемся, у нас всё на высоком уровне с точки зрения искусства. (Улыбается.) Фильм в некотором смысле претендует на создание нового лица культурного кода России, собрав самые яркие эпохи, выдавая за новый продукт. Лицо абсолютно самостоятельное. Нет ожиданий, что мы зайдём на огромные площадки, что на нас пойдёт зритель, как на Джеймса Бонда. Величайший плюс — что фильм будет долго жить. Наш фильм больше про искусство, он про индивидуальный подход — и зрителя к фильму, и фильма к зрителю. Много с кем пообщалась на европейском рынке, но все признают, что очень сложный продукт, не piece of cake. Там много «зашито», нужно в напряжении смотреть. Вроде красивая картинка, но деталь пропустишь — и дальше не сложится.

— На онлайн-площадках будет?

— Будет, но не скоро. В один прекрасный день все фильмы появляются и в Интернете.

Николай Нелюбин, специально для «Фонтанки.ру»