Сандармох-2018: эксгумация памяти (фото)

Общественно-государственное объединение с не очень благозвучной аббревиатурой – РВИО – Российское военно-историческое общество – в реальности правильнее назвать государственно-общественным: создано по инициативе президента РФ Владимира Путина, возглавляется министром культуры РФ Владимиром Мединским, ежегодный бюджет – несколько сотен миллионов казённых рублей.

Уставные цели РВИО: «консолидации сил государства и общества в изучении военно-исторического прошлого России»; «содействие изучению военной истории и противодействие попыткам её искажения»; «воспитание патриотизма»; «поднятие престижа военной службы». Есть и такая цель: «сохранение объектов военно-исторического, культурного наследия».

И вот, по сути вразрез с последней из перечисленных целей, РВИО решило нарушить целостность объекта культурного наследия регионального значения на территории Карелии – Мемориального кладбища «Сандармох». Притом что этот мемориал официально зарегистрирован как «Место захоронения жертв политических репрессий» в едином государственном реестре объектов культурного наследия народов РФ за № 101510346000005.

25 августа экспедиция РВИО вместе с прикомандированными к ней солдатами 90-го Отдельного специального поискового батальона (ОСПБ) организовала раскопки на краю мемориала и извлекла из земли останки нескольких расстрелянных людей. Внешний вид погибших отчетливо напоминал жертв чекистских расстрелов 1937-38 гг.: руки связаны за спиной, ноги согнуты в коленях, револьверная пуля в затылок. Руководители экспедиции, однако, поспешили заявить, что по зеленоватым остаткам одежды и «стальным пулям» можно почти с уверенностью сказать, что выкопанные кости принадлежат пленным красноармейцам, расстрелянным финнами в период Второй мировой войны. После чего сгрузили останки в мешок и отправили их в Следственный комитет на экспертизу.

Родственники людей, расстрелянных чекистами в 1937-38 гг. в урочище Сандармох, сразу же подали заявления в прокуратуру Карелии с требованием провести проверку и пресечь нарушение сразу двух статей Уголовного кодекса РФ – ст. 243 («Уничтожение или повреждение объектов культурного наследия») и ст. 244 («Надругательство над телами умерших и местами их захоронения»). В заявлении также указывалось на нарушение федерального закона, требующего перед началом работ на объекте культурного наследия обязательного проведения историко-культурной экспертизы и обнародования её результатов. Аналогичное заявление в прокуратуру подала и партия «Яблоко». Реакция со стороны органов прокурорского надзора пока не последовала.

Зато последовала реакция общественности, которая увидела в происходящем не только признаки беззакония, но и стремление власти фактически осуществить «ремейк Катыни». А именно, подменить историческую память и переложить ответственность за чекистские расстрелы (хотя бы частично!) с отечественных спецслужб – на «вражескую сторону».

Здесь надо сразу сказать: легенда о том, что в урочище Сандармох покоятся останки советских военнопленных, расстрелянных финнами, не имеет под собой никаких документальных оснований. Есть лишь некие показания бывших пленных красноармейцев, которые, угодив после войны в лапы смершевцев, рассказывали о массовых расстрелах советских заключенных в финских лагерях, располагавшихся в районе Медвежьегорска и использовавших инфраструктуру ГУЛага. При этом даже в этих документах (к которым историки, к слову, призывают относиться очень осторожно) конкретно о Сандармохе не сказано ни слова.

Вся история с «финскими расстрелами» завертелась сосем недавно – в 2016 году, аккурат перед тем, как по обвинению в изготовлении детской порнографии был арестовал глава карельского «Мемориала» и первооткрыватель расстрельного полигона и массового захоронения репрессированных в Сандармохе, а также создатель мемориала на этом месте Юрий Дмитриев. Гипотезу выдвинули два историка из Петрозаводского гос. университета, не представившие, впрочем, никаких убедительных доказательств в пользу своего предположения. И хотя практически никто из историков и краеведов эту компрометирующую сандармохский мемориал гипотезу не поддержал, она была успешно вброшена, а Дмитриев – вскоре посажен. Позднее суд снял с него это нелепое обвинение, но недавно Дмитриев снова оказался за решеткой фактически по тому же делу и ныне ожидает суда. В этот момент и произошел стремительный десант РВИО на территорию Сандармоха, как нетрудно понять, ставящий целью добыть, наконец, долгожданные доказательства того, что теория о «финских расстрелах» имеет под собой «серьезную материальную базу».

Здесь стоит пояснить, что финские историки, которые досконально изучили вопрос о судьбе красноармейцев в финском плену, отнюдь не отрицают фактов жестокого обращения с пленными и даже бессудных множественных расстрелов. Вот только происходили эти расстрелы в основном, по словам финских ученых, на Карельском перешейке, где сразу после боя добивали и убивали захваченных в плен и где покоятся, по оценкам финских исследователей, от 3 до 4 тысяч «неучтенных» советских пленных. Вот бы где проявить РВИО свою поисковую настойчивость! Но нет – прибыли в Сандармох, где, как практически единодушно заявляют финские и российские историки, а также карельские краеведы, никаких расстрелов пленных советских солдат не было. И, вероятно, быть не могло. Во-первых, по этому участку проходила линия фронта, и возить туда людей из Медвежьегорска на расстрел было попросту опасно, да и незачем – расстреливать заключенных финны могли и на территории концлагерей, а хоронить – на городском кладбище. Во-вторых, финны не знали о том, что именно в этом глухом лесном массиве находится секретное чекистское кладбище. «Нет ни одного свидетельства, даже косвенного, о том, что финны нашли эти захоронения, — говорит глава петербургского «Мемориала» Ирина Флиге. — Иначе — можете представить, какую пропагандистскую кампанию они бы развернули в те годы?»

Но руководителей экспедиции все это нимало не смущает. Более того, они как будто вообще не в курсе того, что приехали копать объект культурного наследия, и вообще не считают, что здесь имели место расстрелы политзаключенных.

Глава департамента поисковой и реконструкторской работы РВИО Сергей Баринов на вопросы журналистов отвечает следующее: «Мемориал»? Не знаю такого общества. Расстрелы репрессированных в Сандармохе не доказаны… А этот «Мемориал» — это разве научное общество? Нет — просто какая-то общественная организация»; «Сандармох для меня – это линия обороны финской армии, здесь были кровопролитные бои. И я на этом месте ищу солдат и офицеров. И, возможно, расстрелянных узников финских лагерей».

Возникает вопрос: зачем подопечным министра Мединского вдруг срочно потребовалось попытаться «перекопать» трагическую память о Сандармохе? Чтобы ликвидировать «не подконтрольную власти» память о терроре спецслужб, на культе которых строит сегодня свою идеологию Кремль? По крайней мере, другие объяснения подыскать пока трудно. Вероятно, с этой целью и был граждански «нейтрализован» Юрий Дмитриев – чтобы не путался под ногами и не мешал решать «стратегическую задачу»…

Еще один исследователь сандармохской трагедии, составитель Книги памяти жертв сталинских репрессий «Ленинградский мартиролог» и руководитель центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке Анатолий Разумов оценивает действия власти как совершенно произвольные и не основанные ни на какой достоверной фактуре: «Финны готовы и сейчас в любой момент все и любые архивы предоставить. У вас есть другие данные? Так почему же все минувшие десятилетия никто не искал даже следов расстрелянных красноармейцев? Сейчас у сторонников «гипотезы» расстрелов наших пленных финнами есть единственный «аргумент»: финны здесь были, значит, финны могли. Я сам этот аргумент слышал. Но это просто постыдно. Совсем недавно, когда зашла речь о намерении начать эту экспедицию Военно-исторического общества в Сандармохе, …мы предсказывали: экспедиция пройдет по периметру, найдет пуговицы, звездочки… И скажут: наша гипотеза подтвердилась. Какова цель? Та же, что и в Катыни, — «разбавить» преступления сталинского времени такими же преступлениями, якобы совершенными «другими», — здесь же, на этом же месте. И памятники жертвам политических репрессий поставить в ряд с другими памятниками».

Местные власти, которые выдали экспедиции РВИО разрешение на раскопки (по сути, незаконное) скорее всего, были просто поставлены перед фактом того, что посланцам Мединского надо оказать всяческое содействие. О подневольности карельских функционеров можно судить по сбивчивым и взволнованным репликам директора Медвежьегорского музея Сергея Колтырина: «Инициатором раскопок было министерство культуры Карелии… Они обратились ко мне с письмом, чтобы я подготовил обращение: определить границы захоронения. Хотя у нас в принципе есть документы по границам…»; «Пока это [место, где идут раскопки] территория [мемориального кладбища], потому что я вижу последние столбы, где обозначены ямы. Но она не была определена. У нас есть еще такие кусочки, где трудно сказать, есть там захоронения или нет»; «Я-то понимаю, что здесь не могло быть расстрелов финских узников… А что от меня зависит? Я всего лишь директор музея. Вы приехали — и уехали. А мне тут работать. Я боюсь за свой музей. Я боюсь судьбы Дмитриева…»

Руководители экспедиции РВИО заявляют, что только начали перекапывать Сандармох и что приедут сюда с лопатами ещё не раз…

На стороне сохранения неприкосновенности сандармохского мемориала и скорбной памяти о невинно убиенных на сегодня – только голоса: историков, правозащитников и, конечно же, родных и близких тех, кто покоится в земле Сандармоха и на чьи останки военно-патриотический бульдозер уже нацелил свой нож…

Галина Ельшевская, искусствовед, внучатая племянница Александра Артуровича Дуковского, расстрелянного 28 сентября 1937 года:

— Брат моего деда был расстрелян и похоронен в Сандармохе; так что у меня тоже есть право выражать свою точку зрения по поводу новых раскопок. Мне эта инициатива очень не нравится, и вот почему. Я, разумеется, не могу ничего утверждать по поводу самой возможности «других расстрелов» — здесь я не компетентна, документов, обосновывающих эту гипотезу, не видела – но их ведь, насколько я понимаю, никто не видел: источник гипотезы не обнаруживается. А вот контекст ее возникновения обнаруживается легко и пахнет дурно: ощущение, что одними мертвыми телами, которых, возможно, нет, пытаются заслонить другие тела, которые безусловно есть. И происходит это именно тогда, когда идет «дело Юрия Дмитриева» — человека, который, собственно, сделал Сандармох местом памяти: по-моему, это совсем плохое временное «совпадение»…

Ирина Днепрова, филолог, внучатая племянница Бориса Александровича Билинкиса, расстрелянного 2 ноября 1937 года:

— Наш Борис Александрович Билинкис был уроженцем Одессы. Он родился в 1900 году, гимназистом дружил с такими же юными поэтами, художниками, философами, создавшими в Одессе объединение ОМФАЛОС, что в древнегреческой традиции прочитывалось как центр мироздания. Они ощущали себя средоточием истории, культуры. Самый близкий друг Бориса – Эдуард Багрицкий. Окончив гимназию с золотой медалью, Борис едет в Петроград в университет на юридический факультет. В 1934 году вступает в городскую и областную коллегию защитников по уголовным и гражданским делам.

В 1936 году начинается волна арестов в связи с убийством Кирова. Борис становится одной из первых жертв. Приговор – 5 лет ИТЛ, Соловки. Он пробыл на острове Анзер почти 11 месяцев, после чего тройка НКВД приговорила его к ВМН. На барже 1111 зэков было доставлено в Сандармох, где капитан Матвеев выстрелом в затылок уничтожал их с 27 октября по 4 ноября 1937 года. Борис был расстрелян 2 ноября.

Дочке Бориса было 11 лет, когда она потеряла отца. С матерью они отправились в ссылку, в Башкирию, в городок Белебей. В первый же день завуч объявил местным школьникам: «Среди вас теперь находятся дети врагов народа. Будьте бдительны». И они были бдительны, а Оля с этим клеймом прожила 20 лет. Её мама, Евгения Яковлевна, боролась. Сначала за свободу и жизнь мужа, потом за восстановление его доброго имени. Писала во все инстанции, и ей отвечали. И в каждом ответе была ложь. То ей лгали, что дело рассматривается, то сообщали, что он умер от менинго-энцефалита, то приходила справка, что он находился в заключении вплоть до 1942 года… Даже в период Перестройки она наталкивалась на ложь и увёртки. Бесконечно мучило её и оскорбляло, что от неё скрывают место его смерти и погребения.

Обо всём этом мы, уже довольно дальние потомки, узнали лишь сейчас. Узнали исключительно благодаря тому, что перед самой смертью она нашла, наконец, людей, которые ей не лгали, Это были люди из «Мемориала». Она верила, что они добьются разрешения на создание памятной стены, где будут высечены имена всех невинно убиенных, и среди них будет имя Бориса.

Стены такой нет. Но установлено место гибели его и ещё нескольких тысяч таких жертв. И висят таблички, стоят голбцы и камни с их именами. На одном из них высечено имя Бориса. Поставлен этот камень 5 августа 2018 года. И я вздохнула с облегчением за всех нас. Тихая радость моя длилась целых 20 дней. Затем началось наступление лжи и кощунства.

Даниил Коцюбинский, историк, внук Хаима Иосифовича Гарбера, расстрелянного 4 ноября 1937 года в урочище Сандармох:

— По сути, вся его жизнь была прямым путем в мясорубку Большого террора. Уже в 15 лет сын армейского портного (который только благодаря своему военному статусу смог еще в дореволюционное время выбраться за пределы еврейской черты оседлости) вступил в РКП/б/, в том же 1918 году возглавил губком казанского Союза учащихся коммунистов (со следующего года – губком комсомола).

На III съезде РКСМ (том самом, где Ленин призвал молодежь «учиться, учиться и учиться коммунизму») ввязался в жаркую полемику с главным комсомольцем товарищем Шацким – пытался отстоять не вполне ленинскую идею «союза коммунистической молодежи» (вместо «коммунистического союза молодежи»). Вариант моего деда предполагал меньшую массовость, но зато большую самостоятельность и влиятельность молодежной коммунистической организации – по сути, он ратовал за создание некой автономной «молодежной партии». Разумеется, план «товарища Гарбера» был отвергнут.

Но расстреляли его не за эти давние увлечения. Тем более что комсомольско-партийную карьеру мой дед в итоге забросил, посвятив себя философской науке. Марксистско-ленинской, конечно. Одна из его статей называлась «Против воинствующего мистицизма А. Ф. Лосева». Но все же это была книжная и местами небесполезная работа. Из пропагандиста он превратился в ученого. Помог создать Азербайджанское отделение АН СССР (стал его зампредом).

Вернувшись в Ленинград, в 1934 году, стал профессором Ленинградского индустриального института (так в ту пору назывался Политех) и организовал в нем кафедру истории техники. Кроме того, был зампредом Сектора истории техники Института истории науки и техники АН СССР. Последняя должность и стала роковой: директором ИИНиТа был Николай Бухарин. Судя по всему, копать под «Бухарчика» начали заблаговременно. И многих, кто был с ним связан, стали арестовывать в общей массе тех, кто угодил в чекистские застенки после убийства С.М. Кирова. Таких оказалось 12 тысяч, а может, и больше.

30 апреля 1936 года мой дед был арестован. Моя мама, которой через месяц должно было исполниться 5 лет, запомнила эту ночь навсегда. Когда за ним пришли, отец старался казаться веселым и всячески давал понять, что происходит какое-то краткосрочное недоразумение, познакомил пришедших его арестовывать чекистов с престарелыми родителями и маленькой дочкой Соней. Помнит, как молодой конвоир, конечно же, понимавший, что на самом деле происходит, чувствовал неловкость и не знал, куда деть глаза…

За то, что «являлся участником контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации, существовавшей в Академии наук СССР в Ленинграде» и принимал участие в ее «нелегальных сборищах», сперва получил по ст. 58-11-10 («Организационная деятельность» и «Пропаганда и агитация») 10 лет с конфискацией имущества и оказался на Соловках.

Вместе с квартирой и огромной библиотекой были отобраны и навсегда пропали неопубликованные работы деда: «Онтология Спинозы», «Учение Канта о «вещи в себе», «Учение Гегеля о действительности», а также рукопись докторской диссертации «Философия и техника»…

Поначалу жизнь в Соловецкой тюрьме была относительно сносная – заключенные могли писать и получать письма, работала даже художественная самодеятельность. Дед пел в хоре – мама помнит, что у него был красивый голос… Писал о том, что обратился к Сталину и ждет, что тот разберется в произошедшей ошибке. Беспокоился, начала ли Сонечка учить английский. В одном из последних писем признался, что «был слишком книжен» – не понимал до конца реальности. Думаю, с ним происходило примерно то же, что с героем Артура Кёстлера из романа «Слепящая тьма»… Потом письма приходить перестали…

В октябре 1937 года, без пересмотра дела, Хаим Гарбер был заочно «автоматически переприговорен» тройкой Ленинградского УНКВД к расстрелу. Погиб в числе 1111 заключенных, вывезенных для казни с Соловков в карельское урочище Сандармох.

Почти всех их убил из своего табельного пистолета командир спецбригады, зам. начальника АХУ УНКВД Ленинградской области капитан Михаил Матвеев (окончил 2 класса сельской школы, помощник слесаря и «участник штурма Зимнево», как писал о себе сам, впоследствии – чекистский палач), за что в итоге получил ценный подарок и путевку в санаторий.

Свезённых в Сандармох убивали в несколько этапов, группами по несколько сотен человек – с 27 октября по 4 ноября.

В 1997 году я оказался в Сандармохе, готовя репортаж об истории Беломорканала для еженедельника «Час пик». Уже было известно, что это – место массового расстрела репрессированных. Но имена погибших тогда еще не были названы…

Я часто думаю о том, как именно погиб мой дед, что чувствовал в последние дни и минуты… Он был убит одним из последних – 4 ноября. Прожил дольше других на несколько дней. Значит, дольше ждал неминуемой смерти. Я хочу думать, что он не мучился перед смертью. Что его сразу оглушили дубиной и потом просто застрелили, что он этого уже не видел и чувствовал. Быть может, он зарыт в одной из последних ям, где-то с краю…

Бабушка смогла избежать той же участи, что и дед, а мама – судьбы сироты, оказавшейся в детском доме, только потому, что на момент ареста её родители уже были разведены. И маму после ареста деда отдали бабушке.

Мой прадед – Иосиф Гарбер – должен был во всех анкетах писать: «Мой сын Х. И. Гарбер осуждён как враг народа». О том, что он был уже давно расстрелян, стало известно много позже…

…В 1960-70-е годы немыслимо долгими и активным хлопотами Самуила Гарбера – младшего брата моего деда – моя мать получила компенсацию: двухмесячную зарплату ее отца и по 1 рублю за каждую из пропавших книг его библиотеки, общее число которых оценили приблизительно в 5 тысяч...

Ольга Йорстад, учитель русского языка и литературы, внучка Эмиля Бернарда Эрштадта, расстрелянного 28 ноября 1937 года:

— Вандализм чистой воды. Это как же насолил им Юрий Дмитриев! Без необходимых документов, без экспертизы… Как можно осквернять могилы зверски убитых людей? Это что же за судьба у них такая, что и после смерти им покоя не дают? Кому мешает этот памятник жертвам сталинских репрессий? Зачем все это делается? Если прийти на обычное кладбище и начать копать… народ ведь камнями закидает, а тут всё можно? Я просто не знаю, что делать. Как их остановить?

(Мнения родственников расстрелянных в Сандармохе о раскопках РВИО и рассказы о погибших родных – см. также )

О том, как чекисты убивали людей в урочище Сандармох на протяжении нескольких месяцев в 1937-38 гг., рассказал в своей статье «Соловецкий этап. Уничтожение» Анатолий Разумов:

«Именно капитан госбезопасности Матвеев (самый опытный, старший по званию и должности расстрельщик) получил предписание расстрелять первую партию заключенных и был «действительно командирован в район ББК для выполнения специального поручения УНКВД ЛО». Матвеевым подписаны рапорт о расстреле и индивидуальные акты о приведении приговоров в исполнение (на актах круглые печати УНКВД ЛО).

За зверствование Матвеев был осужден впоследствии на 10 лет лагерей, откуда благополучно вышел и вернулся к работе в Ленинградском управлении госбезопасности…

Летом 1996 г. в Петрозаводске из архивно-следственного дела Матвеева выяснилось, что расстрелы проводились на 16-м километре Повенецкого тракта. Приговоренных возили туда машинами из изолятора 3-го отдела Белбалткомбината.

Расстреливали ленинградцы Матвеев и Алафер, а также расстрельщики из 3-го отдела ББК И. А. Бондаренко и А. Ф. Шондыш.

В 1997 г. экспедицией Карельского и Петербургского «Мемориалов» было найдено место погребений, известное ныне как кладбище «Сандармох»…

По прибытии ленинградской опербригады (Матвеев, Алафер и др.), к ней была придана медвежьегорская. В число обычных средств, которые использовались в Медвежьей Горе для операций по приведению приговоров в исполнение, входили веревки для связывания, веревочные петли и тряпки (полотенца) — для придушивания или удушения сопротивлявшихся или кричавших. Избивали руками, ногами, оружием, чем придется. При Бондаренко всегда находилась, в виде «личного холодного оружия», — железная трость длиной около метра, толщиной около сантиметра, остроконечная с одного конца и с молотком и топориком с другого, нечто вроде ледоруба…

Матвеев привнес в обычную процедуру ленинградский опыт. По его указанию и эскизу были изготовлены две березовые круглые дубинки, длиной 42 см, толщиной 7 см и ручкой длиной 12 см. Эти дубинки в Медвежьей Горе называли «колотушками», «вальками», «деревянными палками» и использовали для «успокоения», «усмирения» связываемых или уже связанных заключенных при малейшем поводе и без повода. Крикнул — удар, задал вопрос — удар, повернулся — удар.

Колотушками наносили удары по голове, плечам, в грудь, живот, по коленям. От удара по голове двухкилограммовой колотушкой человек чаще всего терял сознание. Голову разбивали до крови, иногда проламывали черепную коробку и убивали. Еще страшнее были удары железными тростями (по образцу первой была изготовлена вторая — граненая, остроконечная с одного конца, с приваренным молотком с другого). От удара железной тростью молоток или лезвие топорика входили в тело, легко перебивались ключицы. Особым приемом стало протыкание тела острым концом трости.

Колотушки и трости использовались в изоляторе, по пути от изолятора в лес (конвою на каждой грузовой машине выдавалось по колотушке и трости) и, наконец, у расстрельной ямы.

В изоляторе ББК можно было разместить 200–300 или более человек для подготовки к расстрелу. Процедуру хорошо отработали. Основные действия совершались в трех помещениях: комнате опроса и «установления самоличностей» (она же «комната вязки рук», вероятно — канцелярия изолятора), «комнате вязки ног» и в «ожидальне».

Из дежурной комнаты изолятора вызывали заключенного с вещами, спрашивали о профессии и говорили, что ведут на осмотр врачебной комиссии. Так легче было успокоить, раздеть и осмотреть человека. В «комнате вязки рук» за столом сидели начальники операции и задавали обычные вопросы по «установочным данным». После сверки данных опрашивающий произносил условную фразу: «На этап годен». Тут же двое хватали заключенного за руки и резко выворачивали их назад. Третий немедленно начинал жестко связывать руки. Поскольку никакой медосмотр и этап не предполагал выкручивания и связывания рук, люди кричали не только от боли, но и просили объяснений, спрашивали: «Зачем вяжете?». Сидящий за столом доставал колотушку, просил подвести заключенного поближе и со всей силы ударял по голове. В случае крика один из чекистов хватал заключенного за горло и душил до прекращения крика.

В случае попыток сопротивления при связывании на заключенного набрасывались все, кто был в комнате, и избивали до потери сознания чем попало. Забитых насмерть выносили в уборную (разбитые головы обвязывали тряпками). В этой же «комнате вязки рук» отбирались деньги, часы, другие ценные вещи и складывались в ящик начальственного стола. Затем заключенного выводили или тащили в следующую комнату. Здесь снимали оставшуюся верхнюю одежду, то есть раздевали до нижнего белья, и связывали ноги. Ноги связывались, очевидно, настолько, чтобы можно было делать крохотные шажки. Подготовленных таким образом усаживали или укладывали в «ожидальне». Время от времени в ожидальне били колотушками всех подряд. Когда набиралось 50–60 человек, конвоиры начинали грузить (носить на плечах) в кузов каждой грузовой машины по 25–30 человек. В кузове были скамейки, но усаживали на них редко — на тряской ухабистой дороге связанным сидеть было трудно, они сползали, что крайне раздражало конвоиров. Обычно в кузове всех укладывали штабелем и накрывали брезентом. В каждую машину усаживался конвой — по четыре человека и проводник с собакой. Перед выездом заключенным демонстрировали колотушки и железные трости для острастки. Хотя обычно они молчали даже при избиениях, кто от потери сознания, кто от страха. Караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот изолятора. Никого из заключенных не имели права вернуть обратно в изолятор.

Команда, работавшая в лесу, загодя выкапывала большие глубокие ямы в легком песчаном грунте. Подле ям разводили костры — для обогрева конвоя и освещения места в ночное время. Приезжали машины, их подавали к ямам.

Расстреливали непосредственно в яме. В ямах работали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш. Объяснение Матвеевым процедуры расстрела выглядит так:

«В указанной яме приказывали арестованному ложиться вниз лицом, после чего в упор из револьвера арестованного стреляли»…

Тех, кто казался еще бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Особо ненавистных избивали чем попало и сколько хватало сил. Подавали на дно ямы. Там укладывали половчее и стреляли в упор в голову.

По завершении расстрелов машины отправлялись обратно. И так за ночь делали несколько рейсов. С последним рейсом отвозили убитых в изоляторе. Женщин возили отдельно (иногда или часто — на легковой машине). К четырем утра операцию заканчивали.

Вещи расстрелянных хранились без всякого учета в кладовой изолятора, оттуда вывозились на чердак опердивизиона и в кладовую 5-го отделения, которым руководил Бондаренко. Из вещей, оставшихся после расстрела соловчан, были сшиты два пальто и особые тужурки, в которых начальственные участники операции ездили на расстрелы.

Все это в столице Белбалткомбината и Белбалтлага творилось почти открыто. Местное население догадывалось или даже хорошо представляло себе, чем занят 3-й отдел — не только исполнением приговоров, а и перевыполнением плана по беглецам, оформлением фальшивых дел и передачей их на Карельскую «тройку»…

Ценным подарком за расстрелы были награждены многие расстрельщики, в том числе:
Алафер Георгий Леонгардович — мл. лейтенант госбезопасности.
Матвеев Михаил Родионович — капитан госбезопасности.
Шалыгин Павел Дмитриевич — мл. лейтенант госбезопасности.

Известно, что Матвеев получил радиолу.

Весной 1938 г. начались аресты сотрудников 3-го отдела ББК, через год в Ленинграде арестовали Матвеева (выйдет на свободу через три года и вернется на службу в НКВД).

Произвели учет вещей расстрелянных и отметили не расхищенное: чей-то микроскоп, чью-то готовальню, чью-то гармонь, чьи-то шинели, чьи-то ситцевые дамские платья, чей-то детский пиджачок…; выданное сотрудникам 5-го отделения (где хранились вещи): костюм, брюки, джемперы, шапки, сапоги, платье, патефон, бильярд…; сданное в финотдел ББК НКВД: деньги, кольца желтого и белого металла, зубы и коронки желтого и белого металла, икону, образок, кресты, царские монеты… Фрагменты этапных списков первой партии соловчан с пометками о деньгах, часах, зубах…

Впоследствии Матвеев и Шалыгин получили ордена Ленина за выслугу лет».

Материал подготовил Даниил Коцюбинский