Исход памяти из Афганистана

Годовщину в четверть века с исхода наших парней из Афганистана мы отмечаем тонкой публицистической линией. Из принятого в светском обществе уважения. Эмоции стерлись, молодым безразлично. Остались лишь те, кому это снится. И я не помню. Кого отговаривал в 1982 году возвращаться в чужие горы. Осталась проза да удивительный платок на стене моей квартиры.

Осенью 1982 года мы гудели в пивбарах Ленинграда. Из Афганистана вернулся товарищ моего приятеля. Его ранили, он отлежал свое в госпитале на Суворовском, теперь пропивал то, что привез оттуда фактически легальной контрабандой. Магнитофон «Шарп», мелкие серебряные украшения. Я их скормил фарцовщикам на Невском. За счет моих соратников по спорту проходка в дефицитные точки общепита у нас была. Какой, к черту, университет.

Ядро компании состояло из воина-интернационалиста, Андрея Константинова, Володи Григорьева и автора текста. Константинова представлять смысла не имеет, Володя Григорьев учился с нами на восточном факультете и изучал мертвый язык Египта, а я больше пропадал в спортивном зале и барах.

Последние дни я стараюсь вспомнить, как его звали. Того, кто тогда вернулся из Афганистана.

Помню, как, в очередной раз накрякавшись, мы заехали к нему в квартиру на Сенной. Меня поразили старинная мебель, книги до высокого потолка. Оказалось, что его отец не на заводе шурупит. Такой вот контраст с призывом в Советскую Армию. А времена-то были уже удобные. Над Брежневым смеяться надоело, Солженицына читали лишь диссиденты-очкарики. Главным статусом считались сигареты «Мальборо» и джинсы «Вранглер». О них мечтала доярка, их доставали члены Политбюро.

Уже подточенный центровой жизнью, привыкший ходить в «Адидасе», я поразился: как он в армию-то загремел? Ответ меня сшиб - он умышленно ушел в Афганистан.

- Ты что, идейный? - ужаснулся я.

- Нет, мне коммунисты до лампочки.

- В чем решение? Кто тебе спасибо скажет?

- Там же наши парни.

Потом была уха и заливные потроха. Сумбурные беседы. Высоцкий на кассетах «БАСФ» в двухкассетном «Панасонике».

Как-то дошла речь до того, что он скоро махнет обратно. Звучала местность Кандагар. Он что-то рассказывал про племя пуштунов. Угар нетрезвый, но я четко помню, как отговаривал. Рассказывал, что могу составить протекцию в вышибалы пивбара «Висла» на Гороховой, где за смену он сможет поднимать четвертак при зарплате начинающего инженера в 110 рэ. Он смеялся.

Константинов и Григорьев не встревали. Возможно, они еще надеялись на социализм с человеческим лицом. Они по очереди играли на обшарпанной гитаре: «...бой гремел в окрестностях Кабула, ночь сверкала вспышками огня», «...по вечернему Кабулу при потушенных огнях». Все это были такие солдатские вирши. Переделки песен разведчиков Великой Отечественной. Мелодии красивые, но мне казалось это романтикой, которую государство не оценит. Одно дело по-гусарски уходить под «Прощание славянки» в солнечный день — курсистки-дуры машут платочками. Другое - возвращаться к седой матери калекой.

После мотивов «наши люди крепче, чем броня», «зарева пожарищ, крики мусульман» я убеждал его в обратном.

- Ноги оторвет, да скорее мусульмане позаботятся, чем власть. Опомнись.

- Жек, ты не понимаешь. Ты бы на ринге бился кость в кость? Ну, не за гимн же СССР? Там так же. Только насмерть.

К вечеру появились девки. Андрей нашел в этих стихах даже юмор: «Если хочешь есть варенье, не лови хлебалом мух». Я зацепился за довод.

Потом, помню, дрались с приблатненными возле пивбара «Жигули» на Владимирском. Константинову брючину оторвали. Он ухаря из сборной по ручному мячу по-самбистски головой в асфальт воткнул. А парень из Афганистана в рукопашной работал не по-ленинградски — молча. Все, что под рукой, тем им и в голову. Страшновато было даже мне — из гаванской шпаны.

Больше я его никогда не видел. Он ушел на войну. Сразу после смерти генсека в день милиции 1982 года Володя Григорьев сказал, что его убило. Мы стояли на втором этаже филфака на Университетской набережной, и друг ныне могущественного Игоря Сечина угощал нас тонкими коричневыми сигаретами «Морэ».

Затем в Афганистан переводчиком улетел и Володя. Хотя был сыном знаменитого тюрколога. Потом в Ливию улетел и мой друг Андрей. Они мне писали письма, присылали чудовищного качества черно-белые фотографии.

Вернулся Григорьев. Раньше это был юноша, который не мог не острить: подойдешь между лекциями к нему и ржешь. Какая, к бесу, после этого история Алжира. А когда вернулся, у него исчезло чувство, дарованное природой. Осталась тонкая ирония. Она хороша для русской литературы бессильных людей. Володя стал другим. В середине девяностых жизнь его кончилась. Не от болезни. Батарейки сели.

Андрей сгонял в Ливию, потом в Йемен. Порой он возвращался, мы чудили, вплоть до мордобоя с ментами в ресторане «Метрополь». Он мне еще долго рассказывал, как ему снится каменистая пустыня, шуршащие пули и контрабандисты с наколками на лице. Теоретически я понимал. Все читали «Остров сокровищ». Но там настоящий Флинт не пьет ром и не горланит пиратскую песню. Там Джордж Мэри улыбается тебе на рынке при продаже кроссовок за пять динар и думает, как подойти со спины.

Потом мы стали взрослыми и вот ездим на дорогих иномарках.

И только пару дней назад, когда я задал банальный вопрос об исходе наших войск из Афганистана умному, но молодому человеку, и получил в ответ: мол, "мне феолетово", мне стало нехорошо.

Ведь на стене моей квартиры до сих пор висит платок. Он то ли афганский, то ли… теперь он в доброй раме. Материя удивляет рисунком. На нем то ли черепахи, то ли… Его мне и подарил тот парень, который не вернулся из боя.

А я забыл лет на двадцать о том, кто мне его подарил.

Перед тем, как написать эти строчки, я спросил у Андрея, помнит ли он. И ему стало неловко. Похоже он разозлился.

- Слушай, старина, мне тут только что медаль юбилейную вручали в ЗакСе. Ведь теперь 15 февраля - это не только день вывода, но и всех, кто по горячим интернациональным точкам мотался. Так вот, впервые замкомандующего нашего округа огласил, что в Афганистане официально погибло 15 тысяч. Если посчитать по-честному, то 25. А со всеми нашими Сомали и Йеменами так за 35 тысяч получается. Помню - и как он выглядел, и куртку его фирменную с меховым воротником. А имя не получается...

Евгений Вышенков,
«Фонтанка.ру»

© Фонтанка.Ру