Ощущение свободы через Дантеса

На искажение архитектурного пространства города можно реагировать по-разному: от митинга до хохота. В расслабленные дни праздников уместно предложить легкие мысли о создании оригинального ландшафта в Санкт-Петербурге, способного вновь обратить общественное внимание на избитые исторические и литературные факты петербургской субкультуры.

Русская культура всегда страдала чрезвычайным заимствованием. Начиная с выбора религии в Х веке, заканчивая дизайном оттепели. Исключений два – икона и авангард 20-х. Cегодня архитекторы и скульпторы продолжают настаивать на трансформации западного декора, либо на неуживчивом патриотизме церетелиевских форм.

Большинство памятников сооружено доходчиво. Перед ними легко выстроить школьников и классно спросить интонацией завуча: «А теперь, дети, расскажите, что изображено на этой «картине». Самое скучное, что дети попадут.

Конечно, многая бронза обречена соответствовать дидактическому принципу. К тому же каждая эпоха порождает свои художественные нормы. А мораль культуры исторична.

Но каждый город должен оставить своего Ильича с кепкой. Со временем они превратятся в удивительные эстетические конструкции. Еще немного, и небольшого роста Ленин, продолжающий большеветь на Большом проспекте Васильевского острова, привлечет поздним конструктивизмом Альтмана, а не тем, что незачем ломать добротную вещь. Наконец, Ульянов на броневике напротив Финляндского вокзала – единственный памятник в мире, где герой стоит на автомашине. Чем не пункт туристического вожделения при правильной подаче?

Но отдельным сооружениям Санкт-Петербурга необходим контраст. Последнее не может быть геометрической самоцелью. Противовес должен не отпугивать богемностью. Даже учитывая, что Ленин никогда не говорил: «Искусство должно быть понятно народу», а подчеркивал – «должно быть понято». Предложение притянуть прохожего вопросом, заданным эмоцией, вызовет отторжение лишь у ортодоксов, воспринимающих Александра Невского только на коне и с копьем. Но когда-то и фигуры Кутузова с Барклаем вызвали шок, из-за того, что были покрыты одеждой ХIХ века, а не римскими доспехами, наподобие молоденького Суворова возле Марсова поля.

Начнем с нашего «всего» – с Пушкина. И не вспомним, что самый-самый поэт России – потомок негра. Эта мысль ни в коей мере не является местью за последнее торжество в честь юбилея, во время которого вся страна колыхнулась его именем, а промышленность выпускала вплоть до семейных трусов «Евгений и Татьяна». Мы столь сильно выбрали Пушкина первым, что Дантес и безразлично гламурная Наташа Гончарова практически стали виновниками недополученных нами хрестоматий. Отчасти виртуальными врагами национальной гордости, если хотите.

Так отчего бы не поставить памятник Жоржу, наконец? (Обсуждение места – задача форума. На Конюшенной площади?) Что и какого масштаба будет грозить постаментом – вопрос кризиса вкуса. Главное же, кроме достоверности наряда – это лицо. Вернее, выражение.

Конечно же, с физиономией у Дантеса настоящего было все в порядке, но раз мы договорились за сто пятьдесят лет, что он плох, то разрушать метафору сознания не обязательно, потому что невозможно.

Итак, задача художнику: нехорошие глаза, нехороший взгляд, нехороший нос, нехороший разворот черепа на Мойку, 12. Плюс концептуальная деталь – дуэльный пистолет в руке. Но украдкой. И вымышленная реплика воронеными литерами: «Я попал». И подпись: «Дантес». А в скобках биографическая справка: «Дожил до 83-х лет».

Не более.

Проходящая парочка обязательно поинтересуется друг у друга: «Что это за мужик, а?» И если ответ стремится к предсказуемому: «У… гад…», значит, искусство состоялось и ассоциативно подтвердило гений Александра Сергеевича.

Идея, выраженная силой взгляда, не нова. Монумент египетского величия – «Родина-мать» в Волгограде - несет эпический смысл не столько размерами, сколько лицом. За масштабом ее взгляд улавливается не сразу, но, поймав его, понятен замысел – Женщина потеряла столько, что убьет любого, усомнившегося в истине. А истина монополизирована ей.

Тут пора с Пушкиным остановиться. Иначе захочется соорудить фонтан, по краям которого будут установлены четыре фигуры: Гений, Дантес, Онегин, Ленский, целящиеся крест-накрест. Все с улыбочками. Сам Пушкин со вселенской грустью.

А это уже китч. И при том постпостмодернистский. А он не несет в себе функции сострадания и глубины.

Евгений Вышенков,
Замдиректора АЖУР