Историческая фантастика Антона Мухина. «ЭМАС». Главы XIX и XX

«Фонтанка» публикует новый роман журналиста Антона Мухина. Главы «ЭМАСа» будут выходить по две в день. Читайте вместе с нами о том, как противостоять диктатуре сети.

О чем эта история

ЭМАС — социальная сеть, электромеханический адресный стол, созданный на базе телеграфа и механических компьютеров-табуляторов, появившихся в России во время всеобщей переписи 1897 года. Как и всякая соцсеть, она стремится установить полный контроль над своими абонентами. И лишь отверженные, прячущиеся на старообрядческом Громовском кладбище за Варшавской железной дорогой, подозревают, что абонентский номер — и есть предсказанное число зверя. Но не они одни восстанут против ЭМАСа.

XIX

Ольга по-прежнему ежедневно появлялась в пакгаузе безномерных, так же молча сидела, так же позволяла за собой ухаживать, но её отрешенность, прежде не вызывавшая сомнений, теперь казалась Егору деланной. Для самой секты в ней была польза: своим присутствием она воодушевляла мужские тела, но при этом, не выcказывая никому знаков внимания и не позволяя ничего в свой адрес, не давала поводов для конкуренции и ревности.

Но Егор не понимал Ольгу, и от этого злился. А еще более — от того, что сам не отказался бы от её внимания, одновременно осуждая себя за это, так как был уверен, что связь с женщиной в его деле будет помехой. В общем, если бы она попыталась вступить с ним в отношения, но он благородно отклонил их, причем на виду у всех, было бы лучше.

Как-то Ольга сидела за длинным обеденным столом и слушала рассказ купчихи Марфы Павловны, нарумяненной и пышной, как будто сошедшей с кустодиевского полотна. Она говорила, что отказалась от номера по религиозным соображениям, но, вероятнее, просто была недостаточно грамотна и не хотела в этом признаваться. Влившись в хрулёвскую армию, она превратила этот свой совершенно банальный отказ в политическую манифестацию и сразу стала одной из ярых егоровых приверженцев. Наверное, он получал от Марфы какие-то деньги, потому что был всегда с ней особенно ласков и обходителен.

Отказаться и никогда, ни при каких условиях не пользоваться ЭМАСом было обязательным условием для вступление в армию Хрулёва и единственным, за нарушение которого он нещадно выгонял. Поэтому все, кто состоял в ней, лишались привычного круга общения, и пакгауз становился одним во всём мире местом, где они могли найти себе собеседника. Ольга же была внимательной слушательницей с умными, понимающими глазами, и в иные дни из желающих излить ей душу выстраивалась очередь, как у попа на исповедь перед двунадесятым праздником.

Марфа несла какую-то околесицу, и Ольга слушала вполуха, попутно размышляя, может ли она пригодиться для её плана. Ничего путного в голову не приходило, но, в любом случае, купчиху стоило иметь в виду.

Она взяла её ладонь, пухлую, как свежеиспеченная булка, с золотыми перстнями, и сжала в своих, маленьких и сильных. В приливе нежности купчиха упала на её плечо и разрыдалась. Нужно было что-то сказать, Ольга силилась вспомнить хотя бы примерно, о чём был этот продолжительный монолог, но не могла.

Стоя поодаль, Хрулёв внимательно наблюдал за ними. Он не слышал слов, но понимал, что происходит, поскольку сам много раз оказывался в таком же, как Ольга, положении. О, как они похожи! И как бы много добились вместе… И еще — как она красива!

— Пригрели вы, Егор, змею на груди. Погодите еще чуть-чуть, и раньше, чем за ней придет полиция, она всех ваших людей себе заберет.

Пётр Ипполитович следил, как Егор наблюдает за Ольгой. Хотя в его нелюбви к ней была известная доля ревности первого канцлера к возможному новому фавориту, была в ней и правда. Егор понимал: Ольга во всех смыслах была не его и не будет его.

— Ходите как сыч, — мрачно бросил он, недовольный тем, что очкастый чиновник вмешивается в это дело.

— Молодая кровь бурлит. Ох, сколькие захлебнулись в собственной бурлящей крови, сошли со своего пути, сколько Александров Македонских и Наполеонов могли бы явиться миру, но не явились, запутались в простынях.

— Я же сказал, что хватит! Нет ничего того, что вы себе в голову взяли, — взбесился Егор.

Пётр Ипполитович, казалось, как раз и ставил себе целью его разозлить.

— Ну и хорошо, что нет. Я, впрочем, думаю, что Ольга послана нам Богом.

— Каким? Который циферки запрещает?

— Тем, который понял, как мир устроен.

— Понял или придумал?

— Сам придумал или понял — неважно. Важно, что за всё в этом мире надо платить.

— Еврейский бог, значит.

— Очень остроумно, Егор! За всё надо платить, чем важнее желаемое, тем дороже оно стоит. И тут два следствия: не может важное быть купленным задешево. И не может приобретенное дорогой ценой быть ерундой. Помните, я вам говорил про жертву?

— Помню, — Егор сжался, мгновенно поняв, к чему клонит чиновник.

— Разве вы не видите, что это — жертва, прекрасная во всех отношениях? Посмотрите, как все её любят!

— И как же вы предлагаете принести Ольгу в жертву?

— Упаси меня Бог приносить в жертву эту нежную барышню. Разве я похож на туземного шамана или жреца каких-нибудь дикарей? Был грех, вы помните, — я дал ей почитать газеты о суде над террористами, которых полиция могла бы уличить, но не уличила по переписке в ЭМАСе. Но и как сказать грех... Разве открыть глаза на правду — грех?

— И что же?

— Не сомневаюсь, что мысли в её голове сейчас — это мысли о мщении. Она сама хочет положить на его алтарь свою молодую жизнь Надо лишь помочь ей, направив разящую длань против истинного источника зла — ЭМАСа. Её подвиг покажет сущность нашей борьбы, а ужасная смерть в петле будет той великой ценой, которая, будучи заплаченной, не позволит уже никому отступить и опустить руки.

— И потом мы все пойдем на каторгу как соучастники?

— Нет, — улыбнулся чиновник, радуясь возможности показать силу своего интеллекта. — Мы предупредим полицию и тем самым зарекомендуем себя как люди в высшей степени благонадежные, обезопасив на долгое будущее. Полиция, я уверен, не успеет помешать страшному преступлению.

— Почему это?

— Ах, вы совсем не следите за газетными новостями. Полиция ненавидит ЭМАС не меньше нас!

Пётр Ипполитович сладко потер руки. Егора передернуло, он повернулся к Ольге, которая всё еще сидела на скамейке с Марфой. Её длинные волосы струились по плечам. Он представил, как их перетянет толстая веревка, и стало дурно. Конечно, он не позволит так сделать.

Он отвернулся от чиновника, чтобы скрыть выражение лица.

— А вот этот чиновник, который у нас был… Зубов?.. — спросил Пётр Ипполитович ему в спину.

— Клыков?

— Да, именно, Клыков. Он что же, больше не появляется? Не видел его.

— Появляется, но редко. Примеривается. Или останется, или уйдет. Хорошо бы его проработать, но сил моральных совершенно нет. Хотя сегодня, кажется, он был здесь.

— Да, вот как? А что у него с Ольгой?

— Что — с Ольгой? Ничего. Они особо не общаются, по крайней мере я не видел.

— Надо же, не общаются... А ведь Ольга у него несколько раз ночевала, и вместе они часто ходят по городу.

— Откуда это известно?

— Топтуны наши рассказывали.

Егор в ярости повернулся к Петру Ипполитовичу.

— Я, кажется, говорил вам, что любое использование филёрской службы возможно только по моему приказу?!

— Конечно, Егор, конечно, извините, это я запамятовал, — сказал чиновник голосом, в котором не слышно было ни капли сожаления или признания вины.

Собственную филёрскую службу Егор создал, движимый тщеславием, но она оказалась и весьма полезной с практической точки зрения, выявляя, в частности, тех, кто продолжал пользоваться ЭМАСом. Как и всякая секретная служба, она должна была подчиняться только ему — за этим Егор следил ревностно, не подпуская к ней ни чиновника, ни других своих офицеров. Но сейчас его, конечно, разозлило не только и не столько нарушение дисциплины. Слова Петра Ипполитовича попали в цель.

Егору нужно было всё осмыслить и, чтобы безномерные не видели вождя встревоженным, он поспешил на свою квартиру — отгороженный угол за общей залой. Однако вскоре крик, раздавшийся в жилой половине, заставил его вернуться.

Кричал юродивый Юрочка, потрясая в воздухе какой-то черной коробочкой. Он встал на ноги (до этого Хрулёв всё время видел его ползающим по полу и теперь подивился огромному Юрочкиному росту) и поднял её высоко, а безумный инженер, за которым закрепилось прозвище Кульпа, старался выхватить коробочку из рук. Все находившиеся в этот момент в пакгаузе безномерные собрались вокруг них, ошарашенно глядя на происходящее.

— Что здесь происходит? — грозно спросил Хрулёв.

— Волк, волк прокрался в стадо овечье и хочет агнцев совратить, — закричал своим высоким голосом Юрочка, свободной рукой тыкая в инженера. — Машину имеет, чтобы число зверя на чело отпавшим ставить. Твоя машина, а? Говори, твоя?

— Моя, моя, отдай! — кричал инженер, прыгая, как собачка, за высоко поднятой рукой юродивого. — Не смей брать, она моя!

— Что это? — строго спросил Хрулёв.

— Это, видите ли, не машина для числа зверя, как говорит этот несчастный, — сказал инженер, заглядывая в глаза Хрулёву. — Это конпутатрум, что по-латыни значит всего лишь вычислитель. Прибор для определения корректировки в зубчатых передачах.

— По-латыни? — закричал Юрочка. — Вся скверна из латыни идет!

— Ну вы же, вы же, Егор Петрович, образованный человек, — чуть не заплакал Кульпа. — Вы же понимаете, что я не виноват. Дело в том, что современные машины, табуляторы, используют огромное число зубчатых передач, они изнашиваются, из-за этого необходимо постоянно вносить корректировку в скорость их вращения. Такой коэффициент обычно высчитывают вручную по сложной формуле, но на самом деле там всего две переменные — длина передач и время, прошедшее с последней корректировки. Я сам придумал её, сам, здесь нет никакого числа зверя, только кнопки, чтобы ввести эти переменные, а потом это окошко — здесь появится необходимый коэффициент. Я оставил её себе как память, как последнюю память. Пожалуйста, не отнимайте, скажите этому человеку, чтобы он её отдал....

Инженер сморщил лицо и вот-вот готов был зареветь, как маленький ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Егор хотел было сказать Юрочке, чтобы тот вернул ему его вещь. Но юродивый заголосил сам.

— Дьявол искушает тя, Егор, как Христа в пустыне. Разжалобить слезами хочет. Пойман, пойман волк и изобличен перед твоим лицом, Егор, и перед всем миром. Вели же предать его смерти! Или сам уже под власть его попал и печать зверя носишь?

Егор оглядел собравшихся. На беду, вменяемая часть безномерных, которая была в большинстве, находилась на охоте, в пакгаузе же собрались в основном подобные Юрочке. Но и они, пожалуй, были настроены мирно или, по крайней мере, оставались управляемыми.

— Вели им забить его, — внезапно услышал Егор шепот стоявшего позади чиновника. — Вели, такой шанс нельзя упускать. Мы должны сплотить их кровью.

Хрулёв, разумеется, не собирался этого делать, но молчал, отчаянно пытаясь придумать слова, которые, с одной стороны, нивелировали бы все обвинения Юрочки, а с другой — помогли красиво выйти из ситуации.

— Если ты не скажешь, скажу я, — прошипел Пётр Ипполитович.

Этого, конечно, допускать было нельзя. Но вместо того, чтобы развернуться и отрепетированным в кабацких драках ударом в челюсть уложить тщедушного Победоносцева, Егор пошел по самому простому пути.

— Смерть ему, — закричал он.

Юрочка толкнул инженера, удивленно глядящего на Егора, на пол, и принялся яростно лупить его кулаками. Несмотря на высокий рост, ручки у него были тоненькими и слабыми, так что выглядело это скорее комично, чем опасно. Но остальные безномерные вдруг с неожиданным остервенением бросились на Кульпу и стали избивать его ногами, норовя попасть по лицу.

— Изыди, дух сотонинский, изыди! — голосил юродивый.

Он отбросил конпутатрум, который покатился по полу прямо к ногам стоявшего в углу и молча наблюдавшего за всей этой сценой Зубатова.

Егор в ужасе бросился из пакгауза.

XX

В ожидании Ольги время тянулось медленно, как долгий состав из барок с дровами, который, пыхтя и испуская дым, тащил по каналу небольшой буксир. Над ним стремительно неслись паровозы-экспрессы, как будущее над прошлым, и он ласково коптил их стальные брюшки. Вместе с буксиром по воде плыл мусор. Безработные, бродяги и дети сидели на грязных берегах канала и медленно двигали руками — из окна было не понять, что они делают. Бородатые дворники в белых фартуках лениво перемещались по пространству набережной, сметая невидимый сор. Зубатов с удивлением заметил, что стало тихо, словно бы время совсем остановилось.

Надворный советник Зубатов, бывший начальник Особого отдела Департамента полиции, конечно, не мог участвовать в террористическом акте против ЭМАСа, который задумывала Ольга. Но мог ли студент Серёжа Зубатов, участник революционного кружка, собиравшийся стрелять в великого князя Владимира Александровича? Ах, да, он же назвал полиции имена всех своих товарищей, предал, но разве и они не были предателями? Разве не помог он им, надев на них кандалы и отправив на каторгу, стать вместе с Анной героями неслучившегося подвига. И не настала ли теперь его очередь?

Все эти последние дни Зубатов жил в состоянии эйфории. Её можно было списать на влюбленность, но на самом деле он переживал возвращение в прошлое. Анна под видом Ольги вылезла из петли, совсем не оставившей следов на её шее, и вернулась к нему.

Ольга пришла тихо — привыкший к ней Фёдор открыл входную дверь и тактично исчез, и Зубатов не услышал её, глядя в окно, пока девушка не бросила на стул перчатки, звякнувшие маленькими пуговицами. Потом, ни слова не говоря, она стянула всю одежду и вытянулась на коленкоровом диване.

— Холодный же, — сказал Зубатов.

— Иди, ты меня согреешь, — весело ответила она.

Но Зубатов не двигался. Он чувствовал, что сегодня всё решится, что слова будут произнесены, всё, как тогда. Глупый, глупый, зачем он позволил себе влюбиться, зачем повторять!

Ольга встала с дивана, подошла к нему сзади и обхватила руками.

— Ты, я надеюсь, понимаешь, что стрелять буду я?

— Послушай, — он повернулся. — Ты же сама говорила, что среди безномерных есть несколько человек, из которых можно создать боевую группу и организовать покушение по всем правилам. Расставим их по местам, обеспечим бомбами. Мы тоже будем с тобой рисковать. Случись что — нас, как руководителей, повесят первыми. И даже, скорее всего, вместе.

— Ты же понимаешь, что нет. Что убивать чужими руками еще подлее, чем не убивать.

— В каждой организации есть те, кто придумывает, и те, кто исполняет. И первые должны иметь шанс выжить, чтобы продолжать.

— Я не организация. Я не хочу продолжать. Я просто хочу остановить ЭМАС.

— Тогда давай сделаем это так, чтобы тебя не схватили.

— Нет. Я должна повиснуть. Я должна была повиснуть вместе с Фаустом еще тогда. Я долго не понимала, почему этого не случилось, и теперь только поняла. Бог дал мне время, чтобы отомстить за них. А потом я встречусь с ним... в Вальгалле. Или где-нибудь еще. Нет, мне нравится Вальгалла! Я буду валькирией.

Ольга встала, откинув голову назад и отведя руки, изображая себя летящей в порыве ветра, сама подставляя свою ничем не защищенную шею.

— Ты любишь Фауста больше, чем меня?

Она опустила глаза.

— Не спрашивай. Я благодарна тебе. Без тебя я бы не осознала всё это, осталась бы среди Егоровых безумцев и сошла вместе с ними с ума. Ты дал мне воздуха, вытащил. Не спрашивай ничего. Иди ко мне.

— Извини, я сейчас не могу.

— Ты мне нужен, именно сейчас. Ты останешься и напишешь про меня книжку, как Савинков. Ты останешься, и тем самым позволишь мне существовать. Ты будешь ЭМАСом!

Ольга потянула его на диван, но Зубатов покачал головой и остался у окна. Тогда она легла сама и стала ждать, пока он придет.

Второй раз Аня сыграла с ним эту шутку. Второй раз оказывалось, что его она любила меньше, чем свою смерть.

Далеко справа, если смотреть по каналу в сторону залива, над Варшавско-Балтийским вокзалом, возвышалась причальная башня Общества трансъевропейских воздушных линий, цеппелины которых, по причине войны в Европе, летали только над нейтральной Скандинавией, до Стокгольма и Осло. И были деньги и паспорта, чтобы прямо сейчас, собрав чемоданы, вдвоем выбежать на улицу, доехать, подняться на долгом лифте наверх башни, закрыть дверь уютной каюты и уже через 8 часов быть в Стокгольме и поселиться в каком-нибудь маленьком отеле на одной из этих перепутанных средневековых улочек, в комнате на последнем этаже, под черепичной крышей. И вечером, смеясь другу другу, идти под дождем по скользким булыжникам, выискивая кафе, где съесть булки со сливками.

Что мешает, почему нет, почему лучше умереть?

Ольга лежала, положив голову на валик дивана.

— Убив Ламкерта, ты не остановишь ЭМАС.

— Глупая беспомощная ложь тебя совершенно не красит.

Конечно, это была ложь, и они много раз обсуждали — убийство директора ПТА именно что остановит систему. Старик боялся покушения, но не террористов, а Столыпина, и поэтому рассказывал где только мог, что машины не могут работать без секретного кода, который знает только он. Таким образом директор ПТА, действительно, обезопасил себя от тех, кто хотел установить контроль над созданной им системой, но сделал сам себя главной мишенью для желавших её уничтожения.

— Мне холодно, Серёжа, мне нужно твоё тепло, а не все эти глупости, которые ты говоришь. Иди ко мне, — снова позвала Ольга.

Продолжение следует.