Поделиться«Фонтанка» публикует новый роман журналиста Антона Мухина. Главы «ЭМАСа» будут выходить по одной в день. Читайте вместе с нами о том, как противостоять диктатуре сети.
О чем эта история
ЭМАС — социальная сеть, электромеханический адресный стол, созданный на базе телеграфа и механических компьютеров-табуляторов, появившихся в России во время всеобщей переписи 1897 года. Как и всякая соцсеть, она стремится установить полный контроль над своими абонентами. И лишь отверженные, прячущиеся на старообрядческом Громовском кладбище за Варшавской железной дорогой, подозревают, что абонентский номер — и есть предсказанное число зверя. Но не они одни восстанут против ЭМАСа.
Глава X
Вот засуетилась челядь у парадного министерского подъезда, взвился швейцар, шпики, как тараканы, бросились по углам площади, двое выкатили велосипеды, готовые сопровождать поданный автомобиль, и, наконец, из дверей вышел толстый, с взлохмаченными остатками волос по бокам головы, министр Ларов.
Все шаги были отсчитаны. Когда автомобиль тронется, надо медленно сосчитать до 7 и пойти в сторону моста, тогда поравняешься с ним ровно в тот момент, когда он притормозит на повороте. Она досчитала и пошла, и в этот миг взгляд её упал на экран сообщений ПТА, установленный на крыше углового с Фонтанкой дома Чернышёвой площади. Он изображал рекламу дачных участков, нарезанных из бывшей земли герцогов Лейхтенбергских под Петергофом. «Помнишь лето на даче в Мартышкино?» — высвечивали буквы электрические лампочки.
Ольга вздрогнула. Иногда ей казалось, что ПТА читает её мысли. Конечно, она помнила дачу в Мартышкино и её лето. Необыкновенно жаркое, душное, когда только к вечеру наступала прохлада, и они шли с отцом гулять на берег залива. Местные крестьяне вывозили в воду закрытые купальни на телегах, кабинки, в которых можно было переодеться и сразу нырнуть. Но Ольга пренебрегала правилами приличия и, как деревенская девчонка, сбросив платье на берегу, бежала в воду, а потом надевала его на еще мокрый купальный костюм. Отец фыркал в свои александровские усы, но ничего не говорил, а от глаз его разбегались веселые морщинки.
Потом шли по берегу, отец покупал ей лимонад, и они сидели в гранитной беседке, точно такой же, как эти башни на Чернышёвом мосту. Ольга подняла голову. Да, и каменный свод над ней был точно такой же.
Толстые чугунные цепи свисали с углов башни. Нет, это не беседка, этот гранит вокруг неё — гранит Петропавловской крепости, и цепи — это её цепи.
Бомбы у террористов были большими, их приходилось маскировать под связку книг, под коробку для шляпы или торта, заворачивать в одеяло вместо ребенка. Охрана это, конечно, знала, и в первую очередь обращала внимание на людей с такими предметами в руках, вдруг оказывающихся на пути следования охраняемой персоны. Но барышня с нежной улыбкой нахлынувших воспоминаний не могла вызвать подозрения у шпиков, хотя бы и с коробкой в руках.
И правда: автомобиль министра медленно проплыл перед ней на расстоянии вытянутой руки, объезжая остановившуюся посреди моста телегу со сломавшейся осью, а девушка даже не посмотрела в его сторону. И только потом, когда он свернул на набережной направо и мимо Госбанка поехал в сторону Забалканского проспекта, Ольга вдруг опомнилась и бросилась его догонять, но безнадежность этих попыток была слишком очевидна. Даже и шпиков на мосту уже не было.
В диком, парализующем отчаянии, с трудом осознавая происходящее, она смотрела вслед автомобилю. Потом оттуда как будто бухнули в колокол, но только глухо, так, что непривычные к такому звуку лошади заржали, а прохожие на улицах остановились. Несколько мужиков, догадавшиеся, в чем дело, сняли шапки и стали креститься.
Сначала Ольга хотела пойти и бросить свою бомбу под ноги первому попавшемуся городовому, потом решила, что честнее отправиться в полицию и заявить о себе, но она не знала, что с товарищами — может, они и не схвачены, а организация продолжает действовать. Мишину инструкцию — сразу после взрыва, вне зависимости от того, будет ли он успешным, ехать в Финляндию и встретиться на квартире в Иматре, она тут же забыла. Или совершить нападение на полицейскую карету, когда их повезут в крепость. Если бросить бомбу под ноги лошади, то в охрану можно стрелять из револьвера. Или прийти на суд и застрелить судью. Или, если не получится, после суда.
Мысли кружились в голове Ольги, как на карусели, она не могла ухватиться ни за одну из них, вынужденная просто беспомощно созерцать эту круговерть. Бомбу свою Ольга просто оставила на мосту и пошла по Разъезжей в сторону Лиговки и Ямской слободы, не позаботившись даже о том, чтобы дойти до места взрыва и узнать, мертв ли Ларов.
Уже через несколько часов население Петрограда был извещено о случившемся. Прохожие толпились перед экранами ПТА, на которых высвечивались последние электрограммы: «Взрывом бомбы убит министр просвещения Ларов. Преступники схвачены». Позже произошел взрыв на Чернышёвом мосту, погиб неизвестный, предположительно — один из преступников, у которого взорвалась в руках собственная бомба.
Хотя сам министр был разорван в клочья, бросавший бомбу преступник получил лишь контузию и потому стал легкой добычей полиции. Хотя он пришел в сознание только через сутки, остальные были задержаны и без помощи его показаний. Полиция как будто знала всё про состав боевого отряда. Руководитель его, Фауст, был задержан в купе финляндского поезда, на последней русской станции Белоостров, так близко от границы великого княжества Финляндского, которое хоть и входило в состав империи, но жило по своим законам и покровительствовало русским революционерам.
Полицейский информатор, правда, сообщал, что пятым членом боевого отряда была некая женщина, Ольга, а взорвавшийся с бомбой в руках оказался мужчиной, 25-летним крестьянином Новгородской губернии, торговавшим вразнос папиросами. Но полиция обратила мало внимания на этот факт — судить собирались живых, а мертвые своего суда еще дождутся.
В безумии Ольга дошла по Разъезжей до Лиговской улицы, по ней до Обводного, оттуда до кладбища. У кладбища её встретил агент Хрулёва. Опытный взгляд его уже уловил главное: барышня была хорошо одета, а значит нервическое состояние, в котором она явно находилась, наступило только что и имело какую-то конкретную причину. Она была годным человеческим материалом. Хрулёв уже столько набрал людей в свою армию, что брезговал юродивыми, если только они не приставали к ней сами и не требовали тратить на себя время. Люди же из имущих и образованных классов были ему дороги.
У всех вербовщиков Хрулёва был свой метод завязывать разговор. Марфа Ананьевна, купеческая дочь и старая дева, называла себя охотницей. Вначале нужно было выследить дичь и сделать один, но точный выстрел. Ошибка, промах — и дичь улетела. Но если выстрел точен, она уже никуда не денется. У миловидной столичной барышни вообще не так много оснований внезапно впадать в безумие. Но во время войны этот самый вероятный повод становится единственным.
— Когда живешь в городе, привыкаешь к тому, что вокруг тебя люди, — сказала Марфа, подходя сзади к Ольге. — Но когда приходит смерть, оглянись — ан никого и нет. Одна. Все заняты своей какой-то радостью: кто в кинотеатр бежит, кто на трамвай, кто к Жоржу Борману. И всё, что вчера было и твоим тоже, теперь — только их, а твоего теперь ничего нет. А знаешь почему?
Ольга обернулась. К ней, кряхтя, шла старуха-охотница. Осторожно, боясь упасть в грязную воду канала, она спускалась по крутому, поросшему высушенной солнцем травой, с большими проплешинами земли, берегу.
— Что вам нужно?
По виду девушки невозможно было понять, попала старуха или промазала.
— Что, открыточку получила, попом подписанную? Господь принял душу воина своего? А и не к кому с открыточкой пойти. Все вздыхают, соболезнуют, да видно: только и думают, как бы улизнуть да к ЭМАСу броситься: не прислал ли кто приглашение на ужин.
— Какую открыточку? — растеряно спросила Ольга, но старуха, хотя и промахнулась, не сдалась, вцепилась в нее паучьими старческими лапками и стала опутывать своей липкой слюной.
— Каждый город — это обман. Обман сродства. Людям страшно, и вот они жмутся друг к другу, и тем успокаиваются. А случись смерть, и они видят: зря успокоились, не спастись от смерти-то. И что делать? Они выкидывают тебя с твоей смертью из своего города, чтобы ты не отравляла им жизнь, их город больше не для тебя. Город построен, чтобы убежать от смерти, а только убежать-то нельзя. Большой город — большой обман, а столичный — столица обмана, Вавилон, и блудница на звере едет по нему. Радуйся, радуйся, что тебя исторгли из этого смрада и ты пришла к нам.
— К кому?
— У кого не жизнь общая, а смерть общая! Пойдем.
Старуха протянула ей сухую, как ветка, руку. Ольга покорно поднялась. По эстакаде над ними прогрохотал паровоз, и, видимо, балованным ребенком выброшенное из окна, недоеденное эскимо в золотистой бумаге упало в пыльную траву.
Продолжение следует.
