«Пыль, духота, белые ночи — вот чем наслаждался он в Петербурге»: русские классики о невыносимой жаре

«Фонтанка» собрала цитаты о жаре из произведений русской литературы. В некоторых действие происходит в Северной столице. В других описание не вступает в противоречие с тем, что мы наблюдаем сейчас в Петербурге.

Никто не рассказывал о жаре в Петербурге лучше русских классиков. За век-полтора до рекордного июня 2021-го с его +35 градусами в тени об особой летней атмосфере Северной столицы писали и Достоевский, и Гейнце, и Александр Грин в своей вымышленной Гринландии описывал нечто знакомое.

«На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, — все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши, — писал Федор Достоевский в «Преступлении и наказании» в 1866 году. — Но с жадностью дохнул он этого вонючего, пыльного, зараженного городом воздуха».

«Пыль, духота, белые петербургские ночи, раздражающие нервы, — вот чем наслаждался он в Петербурге», — писал Федор Михайлович уже в «Вечном муже» в 1870-м.

«Стояли тяжелые июльские жары. Не остывшие после душной ночи камни улиц, домов и железо крыш отдавали свое тепло в жаркий, неподвижный воздух. Ветра не было, а если он поднимался, то приносил насыщенный пылью и вонью масляной краски вонючий и жаркий воздух. Народа было мало на улицах, и те, кто были, старались идти в тени домов. Только чернозагорелые от солнца крестьяне-мостовщики в лаптях сидели посередине улиц и хлопали молотками по укладываемым в горячий песок булыжникам, да мрачные городовые, в небеленых кителях и с оранжевыми шнурками револьверов, уныло переминаясь, стояли посереди улиц, да завешанные с одной стороны от солнца конки, запряженные лошадьми в белых капорах, с торчащими в прорехах ушами, звеня, прокатывались вверх и вниз по улицам», — это Лев Толстой в романе «Воскресенье» в 1899-м.

«Яркое солнце с безоблачного неба жадно охватывало землю своими жгучими лучами. В Петергофе невыносимая жара умерялась испарениями окружающей влаги», — это Николай Гейнце в «Генералиссимусе Суворове» в 1896-м.

«Жара прямо невозможная! 50° по Цельсию на солнце, вечером 30°, ночью немножко меньше, духота и пыль едкая, засоряющая все поры тела, глаза, нос, уши и постоянно оставляющая в пересохшем рту впечатление горсти песку», — он же «В действующей армии» в 1904 году.

«В вестибюле стоял ад; я пробивался среди плеч, спин и локтей, в духоте, запахе пудры и табаку к лестнице, по которой сбегали и взбегали разряженные маски», — писал Александр Грин в «Бегущей по волнам» в 1928 году, как будто про Финляндский вокзал в эту субботу.

«Солнце пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным улицам, где на заборах и крышах сидят вороны. Никогошеньки. Окна от жары завешены. Кое-где в тени возле стен отлеживаются в пыли оборванцы», — Владимир Гиляровский, «Мои скитания», 1928 год.

Часто описывал жару Михаил Салтыков-Щедрин.

«Жар так и окачивает сверху горячей волной; земля, покрытая коротенькой, опаленной травою, пылает; нестерпимый свет, словно золотистою дымкой, задернул окрестность, так что с трудом можно различать приметы, — писал Михаил Евграфович в романе «Господа Головлёвы» в 1880-м. — Воздух был тяжел и смраден; духота от жарко натопленных печей, от чада, распространяемого лампадками, и от миазмов стояла невыносимая».

«Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая духота, которая предвещает грозу. Солнце уже было низко, и вершины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних теней, окутавших их ветви, они, высокие и неподвижные, стали гуще, выше… Небо над ними тоже темнело, делалось бархатным и точно опускалось ниже к земле. Где-то далеко говорили люди и где-то ещё дальше, но в другой стороне — пели. Эти звуки, тихие, но густые, казалось, тоже были пропитаны духотой», — описывал Максим Горький в рассказе «Дед Архип и Лёнька» в 1893-м.

«Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней», — тоже Алексей Максимович в «Жизни Матвея Кожемякина», 1911 год.

«Облитые потом, грязные и напряженные лица с растрепанными волосами, приставшими к мокрым лбам, коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи — все эти тела, едва прикрытые разноцветными рваными рубахами и портами, насыщали воздух вокруг себя горячими испарениями и, слившись в одну тяжелую массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем юга и густым запахом пота», — он же в рассказе «Коновалов» в 1896 году.

«Часто случается заснуть летом в тихий, безоблачный вечер, с мерцающими звездами, и думать, как завтра будет хорошо поле при утренних светлых красках! Как весело углубиться в чащу леса и прятаться от жара!.. И вдруг просыпаешься от стука дождя, от серых печальных облаков; холодно, сыро…» — описывал надежды изнывающих петербуржцев Иван Гончаров в «Обломове» в 1859 году.

Илья Казаков, «Фонтанка.ру»