Конец света на отдельной взятой территории. «Дети солнца» напомнили, к чему приводит отдаление от народа (фото)

На исторической сцене Александринского театра показали премьеру — «Дети солнца» Николая Рощина.

Максим Горький сочинял эту пьесу зимой 1905 года, сидя в Петропавловской крепости, куда его отправили за публичное несогласие с действующей властью. Замысел драмы первоначально разрабатывался совместно с писателем Леонидом Андреевым, но в итоге авторы разошлись и каждый сочинял уже собственное произведение. Сам Горький говорил, что его беспокоило «тревожное ощущение духовной оторванности интеллигенции от народной стихии». В спектакле Николая Рощина интеллигенты оторваны от народа не только духовно, но и физически, и пропасть эта оказывается непреодолима.

На сцене Александринского театра слегка под наклоном установлен дощатый светлый помост, почти во всю ширь и длину пространства. Слева, на железных больничных кроватях, расположились представители народа: нянька Антоновна (Елена Немзер), горничная Фима (Елизавета Кобзарь), слесарь Егор (Николай Белин), дворник Роман (Валерий Степанов). Справа, всего с парой кроватей, но зато с роскошной ванной, разместилась кучка интеллигентов: мечтательный химик Павел Федорович Протасов (Иван Волков), его сестра Лиза (Мария Лопатина), страдающая от душевной болезни, и жена Елена (Анна Селедец), страдающая от невнимания мужа. К ним время от времени присоединяются «скотский» доктор Чепурной (Сергей Мардарь) с сестрой Меланьей (Янина Лакоба), а также друг Павла, влюбленный в Елену, художник Вагин (Степан Балакшин). За возвышением — черный провал, откуда будут возникать совсем уж эпизодические герои (купец Назар, слесарева жена Авдотья) и куда безвозвратно удалится доктор Чепурной.

Простонародье и господа разделены буквально физически: перебраться с одной стороны на другую возможно, лишь обойдя внушительных размеров брешь в площадке. Освещают пространство больничные железные лампы, какие можно обнаружить на вековой давности фотографиях. Минималистичную и ясную сценографию венчает электростолб, размещенный аккурат по центру. По форме он, конечно же, напоминает еще крест и виселицу, порождая ассоциации как с Голгофой, так и с эшафотом. Электричество периодически коротит, лампы тревожно мигают, дворник Яков на «кошках» карабкается все чинить. Исправить удается лишь дедовским проверенным способом — с размаху треснув палкой по столбу. В финале столб становится жертвой и символом народного гнева: невидимые массы, убоявшиеся эпидемии холеры, бунтуют, сносят все на своем пути, включая и опору линии электропередачи, отчего на отдельно взятой территории случается конец света — натурально и метафорически. В полной темноте кто-то палит из оружия, кто-то кричит, а кто-то плачет, и кажется, что мгла так и не рассеется.

Если выделять ключевую тему, заявленную режиссером Рощиным в его новом спектакле, это, конечно же, тема детскости. А еще точнее — инфантильности героев. Практически у каждого обнаруживаются черты характера, поведения или мировосприятия ребенка. Этим и объясняется эксцентричность внешняя и внутренняя, иногда переходящая даже в гротеск. Химик Протасов выглядит как типичный сумасшедший ученый: волосы взъерошены, одет небрежно, реакции острые и малопредсказуемые. Он мечтает вывести гомункула и использует для опытов сподручные средства. Будучи мужчиной импульсивным, герой расстраивается из-за малейшей неудачи, швыряется пробирками, кричит. Так и ждешь — вот-вот ногами еще затопает или задрыгает. Произнеся очередную реплику, с размаху шлепается на кровать, зарываясь с головой в подушку.

К счастью, природа актера Ивана Волкова такова, что роль не превращается в карикатуру или пародию на ученых, интеллигентов и в принципе людей умственного труда. Павел Федорович Протасов в этой роли словно заземленная версия поэта и бретера Сирано (см. спектакль Александринского театра «Сирано де Бержерак»). Здесь, конечно, нет и уже не может быть речи о любовных муках и сердечных ранах. Мир, в котором обитает прямой наследник Федора Протасова из толстовского «Живого трупа», изначально лишен красок, тонкости, изящества. Однако степень мучительного несовпадения с треклятой реальностью и тут чрезвычайно высока. Отсюда эти судорожные метания от Меланьи к жене Елене, отсюда эта нервность, взвинченность, резкость в словах и поступках.

Сестра Лиза сама пытается обратить на себя внимание доктора — то пытается его поцеловать, то тронет легонько, то закричит в истерике, но тот словно робеет и собственных чувств, и ее, игнорируя любые сигналы. Как и брат, девушка использует кровать в качестве безопасного места — только здесь можно попробовать укрыться от надвигающейся тьмы.

Елена, явившись в дом в сопровождении Вагина, забирается в освободившуюся ванную, предпочитая оставаться там до кульминации.

Вагин Степана Балакшина — тоже мечтатель. Он хочет написать полотно о «детях солнца», влюблен в Елену, но все никак не может взять в толк, любит ли она его или морочит голову от скуки. Признавшись Павлу в чувствах к его жене, получает обескураживающее: «Ну, честное слово, мне так некогда!»

На фоне этих эмоционально и психологически расшатанных людей образцом здравомыслия выглядит Меланья Янины Лакобы. Прагматичная и хваткая, внешне при этом элегантная и хрупкая (обычно эту героиню играют актрисы иного телосложения и облика), вдовая купчиха аккуратно подбирается к своей цели — Павлу Федоровичу. Впрочем, намек на уже начавшиеся за кадром отношения есть в их первой совместной сцене. Пока Протасов произносит короткий монолог, девушка медленно приподнимает подол платья, открывая нижнюю юбку. К сожалению, замечательной актрисе Лакобе отведено ничтожно мало эпизодов и еще меньше реплик, но даже если бы она безмолвствовала, что, кстати, здесь по большей части и происходит, ее присутствие все равно не осталось бы незамеченным.

Пока интеллигенция и примкнувшее к ним купечество занимаются самокопанием и рефлексируют, народ живет своей привычной жизнью. Егор страшно избивает жену, Фимка соглашается ответить на дворниковы ухаживания, больше похожие на домогательства. Бывший помощник начстанции Яков Трошин (Иван Ефремов), у которого поезд жену и ребенка раздавил («Ребенки у меня и еще есть»), регулярно напивается до бесчувствия. В таких условиях ожидать появления «детей солнца», разумеется, не приходится. Они и не появляются.

Финал здесь, как и в случае с «Сирано», визуально перпендикулярен только что виденному. Под музыку, сочиненную Иваном Волковым и им же продирижированную, на экран проецируются кадры с картинами Вагина (художник — Елена Немзер), написанные в ярких, жгучих оттенках и манере, отсылающей к наивному искусству (вспоминаются Анри Руссо, Хосе Родригес Фустер и другие). Сюжет, как и обещали, про «детей солнца», отправившихся в морское путешествие, потерпевших кораблекрушение и в итоге погибших. В контексте диахромного в основном мира спектакля такой цветовой выплеск действует ослепляюще. А вот мысль, излагаемая режиссером, изумляет простодушием: большинство погибнет, но кто-то, вероятно, останется, спасение возможно через искусство, потому что ему не страшны никакие катаклизмы и армагеддоны. Впрочем, внезапные патетика и пафос лишь усиливают безысходность предшествовавших событий. Не исключено, что именно такого эффекта Николай Рощин и добивался.

Наталия Эфендиева, специально для «Фонтанки.ру»