150 лет назад в России в провинциальном городе Симбирске родился некто Ульянов Владимир Ильич. И рано подхватил вирус болезни, которой страна была постоянно подвержена.
Болезнь эта называлась коммунизм. Так её назвали в Европе создатели вируса — Карл Маркс и Фридрих Энгельс. В 1848 г. из их «лаборатории» в Париже появился на свет «Манифест коммунистической партии». В ДНК этого вируса была записана суть морового поветрия: «Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности».
И неведомо было в то время этим двум революционно настроенным молодым людям, что в далекой Российской империи эта теория являлась практикой: крестьянское общинное землепользование вполне себе воплощало коммунистический идеал. Эта архаика в дальнейшем так или иначе преломлялась в головах тамошних мыслителей, которые при всем многообразии деталей создаваемых ими социальных конструкций были едины лишь в одном — в том, что так лаконично сформулировали в своем Манифесте будущие идолы «новой эры». Что не удивительно.
«Западные понятия о собственности были чужды русскому народу, эти понятия были слабы даже у дворян» (Николай Бердяев)
К этому замечательному русскому философу мы еще не раз обратимся, поскольку он был первый, кто расшифровал генотип русского коммунизма. Пока же заметим, что Ленин не был марксистом. При всех его клятвенных заверениях о приверженности учению, он был отъявленным ревизионистом.
Последовательными марксистами были меньшевики, которые догматически следовали учению Маркса — Энгельса о пролетарских революциях как результирующем итоге капиталистического развития. В России же они собирались ждать, пока капитализм со всеми его описанными в «Капитале» противоречиями не созреет.
Для Ленина же революция была не вопросом разрешения этих самых противоречий, а вопросом о власти. И эта цель поглощала все его внимание и всю его энергию. Естественно, что она оправдывала абсолютно любые средства достижения. В 1920 г. в своей знаменитой речи на III съезде РКСМ (Российского коммунистического союза молодежи) он сформулировал это нравственное кредо в свойственной официальным выступлениям коммунистических лидеров демагогической оболочке: «Нравственность — это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов». Пролетариат тут, разумеется, ни при чем. Это эвфемизм клики коммунистов, возглавившей разрушение рыночного хозяйства («старого эксплуататорского общества»).
Попутно заметим, что эта нравственность позволяет убивать сопротивляющихся коммунистическому строительству в любых количествах без тени сомнения в собственной правоте. «Красный террор» в те времена не только что не скрывался, а даже рекламировался большевиками в целях запугивания. Для них он был не какой-то вынужденной мерой (как писали впоследствии профессора от истории КПСС), а доблестным деянием. Ведь это все ради «рая на Земле».
Далее несколько цифр и все. Более к этой теме возвращаться не будем. В «Черной книге коммунизма» общее число причиненных им смертей оценивается примерно в 100 млн во всем мире и 20 млн в СССР (много лет эта же цифра фигурировала как официальное число погибших в Великую Отечественную войну). Ольга Шатуновская — пламенная коммунистка и узница ГУЛАГа, включенная
Тем коммунистам, которые будут возмущаться этими данными, вроде как ложными, советую, напротив, ими гордиться. Иначе вы — не настоящие коммунисты. Они же есть прямое воплощение нравственных начал, сформулированных Владимиром Ильичом в «Задачах союзов молодежи» (так называлась его речь на съезде). Не надо стесняться собственных достижений!
С коммунистами все ясно. Перейдем к патриотам. Вроде бы они должны ненавидеть Ильича всеми фибрами души. За один его ответ красному генералу Бонч-Бруевичу: «На Россию мне наплевать, ибо я большевик!». Не будем тут снова мусолить изрядно надоевшую тему о Парвусе, немецких деньгах и пр. Однако уместно отметить два момента.
Моему поколению со школьных лет известно ленинское восклицание накануне Октябрьского переворота: «Промедление смерти подобно!». Советские историки объясняли это вроде как опасением подхода каких-то сил на защиту Временного правительства. Впоследствии выяснилось, что это самое правительство должно было 26 октября начать переговоры о сепаратном мире с Австро-Венгрией. Немецкому генштабу они были как нож в горле. Ленин, как мы знаем, справился с заданием. В последний момент успел. И провозгласил: «Мир — народам!».
Из школьной, да и университетской истории некоторое удивление вызывало то, как толпа пьяных матросов могла в первые же дни после штурма Зимнего оборонять Петроград. Уже тогда не верилось, что у большевиков сразу откуда-то взялись боеспособные части. Казаки Краснова, подойдя к городу, были встречены правильно организованным артиллерийским огнем немцев. Из военнопленных проникшие под прикрытием большевиков в хаосе 1917 г. немецкие офицеры организовали соответствующие подразделения. Ирония истории в том, что в 1941 г. стороны поменялись местами и ролями. Казалось бы, нынешняя российская патриотическая власть должна начисто смести все следы ленинского культа, начиная с Мавзолея на Красной площади. Однако стоит мне нарушить самоизоляцию и я быстро выйду на Ленинский проспект, а вдали будет просматриваться памятник с характерной для таких фигур рукой указующей. В чем тут дело?
Поищем ответа у Бердяева. «Ленин, — писал он, — империалист, а не анархист. Все мышление его было империалистическим, деспотическим». Беда русского патриотизма в том, что он, так сказать, существует для внешнего потребления, а не для внутреннего. В сущности — это отягощенный мессианством империализм. «Русский мессианизм родственен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек». Это, как вы, наверное, догадались — снова Бердяев.
Вот мы и разгадали с его помощью загадку. Памятники Ленину и ленинская топонимика — это дань уважения, во-первых, деспотизму, во-вторых, империализму. Иначе говоря, всему, что составляет преемственность нынешней властной модели с ленинской. Владимир Владимирович либо ошибается, либо неискренен в своем утверждении, что Ленин «заложил мину» под тысячелетнюю российскую государственность». Его интернационализм сплошь лицемерен. Да, он еще верил в мировую революцию, а поэтому мог провозглашать при создании Советского Союза принцип самоопределения для части вошедших в него народов. Но признавалось оно исключительно под властной вертикалью большевиков. Если не верите, то спросите Маннергейма или Пилсудского.
Под конец хочется пройтись по так называемым шестидесятникам. Это те, которые «Ленин хороший — Сталин плохой». Их идеология отражала, во-первых, претензии пострадавшей от Сталина в период «Большой чистки» (1937–1938 гг.) номенклатуры, во-вторых, её притязания на спокойную и, лучше всего, буржуазную жизнь. Потреблять ведь хотелось не советское дерьмо, а что-то более удобное и съедобное. Отсюда они, с одной стороны, не замечали террор против крестьян в 20-е-30-е гг., а, с другой, — породили миф о Ленине-рыночнике. На самом деле Ленин допустил НЭП лишь под громом кронштадтских пушек и огнем тамбовского восстания. Сугубо вынужденно, на время.
Чтобы в этом убедиться, не надо лезть в какие-то архивы. Обратимся к его известному докладу «О новой экономической политике» в конце октября 1921 г. Там более чем убедительное сравнение НЭПа с событиями вокруг Порт-Артура в русско-японскую войну. Период военного коммунизма он сравнивал с попытками взять крепость штурмом, а НЭП — с переходом к его осаде. Но задача-то взятия не снималась, менялись только методы. Ленин формулировал: «Отступать будем до тех пор, пока не научимся, не приготовимся перейти в прочное наступление».
В принципе, он правильно оценивал опасность для власти большевиков: «Мы должны внимательно присмотреться к этой мелкобуржуазной контрреволюции, которая выдвигает лозунги свободы торговли. Свобода торговли, даже если она вначале не так связана с белогвардейцами, как был связан Кронштадт, все-таки неминуемо приведет к этой белогвардейщине, к победе капитала, к полной его реставрации».
Учитель, как говорится, на все времена. Неограниченная власть бюрократии и подлинная свобода торговли — несовместимы. Не случайно сегодня и в Китае, и в России наблюдаем то, что в английской академической литературе именуется governed market (управляемый государством рынок). Я называю это рыночный сталинизм.
Заканчиваю. Вирус ленинизма, подобно COVID-19, способен создавать новые штаммы. Всегда античеловеческой направленности. Однако, в отличие от вируса, карантин против него бесполезен. Поскольку живет он не в аэрозольных капельках человеческих выделений, а всегда и только в мозгах. Особенно в русских. «Все русские идеологии были всегда тоталитарными, теократическими или социалистическими» (Бердяев)
Андрей Заостровцев
