Филип Кох: «Я не врач, я не знаю, как это лечить» (фото)

23 апреля 2011, 01:45 483

В кинотеатре «Аврора» завершился проект «Кино Баварии: смотрим и обсуждаем», в рамках которого режиссер Филип Кох показал свой нашумевший полнометражный дебют «Пикко» – мрачнейшую драму о тюрьме для подростков, в которой жестокость – норма жизни, а единственный путь выжить – стать насильником. Режиссер рассказал «Фонтанке» о том, почему решил дебютировать именно такой картиной.

– Действие вашего фильма разворачивается в тюрьме. Причем не просто тюрьме, а в колонии для несовершеннолетних. Для вас было принципиально показать именно мир жестоких подростков, а не взрослых?

– Да, конечно, играет важную роль, что это именно детская тюрьма. Не знаю, как в России, а в Германии достаточно часто разгораются скандалы, связанные с насилием в колониях – с пытками, избиениями сокамерников, убийствами. И происходит это именно в детских колониях. Всё-таки взрослые тюрьмы забиты слишком разномастной публикой – там и убийцы, и просто те, кто не платит налоги, и, конечно, там тоже есть свои жесткие правила. Но здесь они особенные – потому что жестокость и закрытость усугубляются тем, что заключенные – подростки. У них бешеная энергия, которую нужно выплескивать. А выплескивать некуда. И они ее сублимируют этой жестокостью и пытками.

– Но тюрьма - это такая очень распространенная метафора общества, и, снимая о тюрьме, режиссеры обычно говорят о каких-то глобальных социальных проблемах…

– Это две стороны одной медали – а по сути одно и то же. Да, кино - это всегда то, что происходит здесь и сейчас. Оно всегда говорит о современности, а не о чем-то отвлеченном, но одновременно и о вечности. И конечно, импульсом к созданию фильма были эти скандалы. Только дальше, после этого импульса, пошло нечто большее. И родилась эта действительно вполне распространенная метафора современного общества, как тюрьмы. Конечно, я хотел снять острое и социальное кино. Но в то же время, чтобы это был не новостной репортаж. Чтобы за событиями что-то читалось. Чтобы было ясно, что взаимоотношения подростков используются в фильме как метафора отношений между людьми вообще. Тем более что тюрьма сама по себе – модель больного, неправильного общества. Я давно нашел нужную формулировку: тюрьма - это пример неосознанных отношений, вот.

– Вы сняли достаточно жесткий фильм – особенно финал, сцена, когда одного из главных героев «опускают» его сокамерники. Русских режиссеров публика часто обвиняет в эксплуатации жестокости – вам никогда таких обвинений не бросали?

– Когда я ехал в Россию, мне говорили, что здесь как раз очень спокойно относятся к жестокости в кино. Во всяком случае, судя по русским фильмам, где ее достаточно. Но я вот насчитал на петербургском показе человек восемь, которые вышли из зала. Как раз в последние двадцать минут. Что меня несколько удивило – всё-таки мой фильм достаточно спокойный и отстраненный, я бы его не назвал шоковым.

– Он как раз спокойный и отстраненный полтора часа, а вот в финале вдруг включаются все экстремальные выразительные средства. Вы изначально этот контраст закладывали, он должен был быть в фильме?

– Ну да, интонация в финале резко меняется, но я не сказал бы, что осознанно делил фильм на две части. Я бы это так объяснил: мне нужно было показать для начала саму систему, которая это насилие допускает. То, как оно рождается, откуда берется. И здесь, естественно, повествование должно быть спокойным и отстраненным, как иначе?

– Мы говорим о насилии, а фильм ведь, скорее, про предательство, потому что главный герой – не «опущенный» сокамерниками подросток, а тот, кто за него не вступился.

– Не сказал бы, чтобы меня так уж волновала тема предательства. В этом герое мне важно не то, что он предает, а то, как он меняется в течение фильма. От идеалиста в начале к слабому человеку, который не может сопротивляться силе массы и тоже становится насильником, – в финале. Хотя я бы даже не сказал, что он - главный герой повествования. Скорее, в центре – система, в которой это насилие рождается. Нездоровое общество ломает слабого человека (а любой человек ведь слаб) и подчиняет себе, делает соучастником своих преступлений.

– У тех, кто бросает режиссерам обвинения в «чернухе», главная претензия – не показан выход из трагической ситуации, нет света в конце тоннеля.

– В восьмидесяти процентах случаев из ста подобная трагическая ситуация заканчивается именно так – подчинением человека. В двадцати процентах тому, кто оказывается под прессом общества, удается выбраться и хоть как-то оклематься. Но я не ставил перед собой задачу показать эти двадцать процентов. И не собирался искать выход. Я не врач, я не знаю, как это лечить. Я только констатирую болезнь – и всё. Об этом надо зрителю думать: как выжить в мире, если он так устроен.

– Ну а у этих восьмидесяти процентов шансы есть?

– Это заколдованный круг, вот что. Из него не может быть выхода, если ты там оказался. Если ты включен в круговорот насилия в природе – всё, ты повязан. Выхода быть не может. И проблема не в человеке, который не может из этой круговой поруки выкарабкаться, а в обществе. Вот оно может измениться, да. Только не знаю, как. Опять же зритель пускай думает, я для этого кино и снимаю.