Сто цветов Андрея Петрова

Известный композитор в интервью корреспонденту "Фонтанки" рассказал, что возглавил Союз композиторов из уважения к Дмитрию Шостаковичу. Он также поведал о том, как не сложились его отношения с романом Булгакова "Мастер и Маргарита", сообщил, почему он отошел от фестиваля "Весна романса", и дал свое определение попсы.

- Андрей Павлович, в свое время любили задавать риторический вопрос «с кем вы, мастера культуры?». Чтобы на этот вопрос сегодня ответили вы?
- Когда-то мои личные позиции были весьма наивны. Я считал, что нужно сделать так, чтобы все ходили слушать симфоническую музыку. Теперь, видя, что происходит, я вспоминаю старую молитву – «Господь, дай мне силы исправить то, что можно исправить, смирение перенести то, что исправить нельзя, и разум, чтобы отличить первое от второго».
Я, как мне кажется, отличать научился; и теперь для меня на первом месте сохранение того, что было и есть в городской музыкальной истории и музыкальной культуре. А в этом отношении Петербург уникален, второго такого города в России нет, его можно сравнить разве что с Веной или Венецией. Я говорю не только и не столько о зданиях, где кто-то когда-то жил или выступал, а о традициях. Дело нашего Союза все это сохранить - не законсервировать, не превратить в охраняемый или не очень охраняемый памятник, а именно сохранить, оставить живым, дышащим, нужным современному городу и его жителям.
Пока мы воздерживаемся от экспериментов и глобальных планов, настолько все вокруг неустойчиво и нестабильно. Я считаю, что сегодня самое прогрессивное и прагматичное это консерватизм. Кажется, в Канаде есть прогрессивно-консервативная партия. Очень удачное название. По крайней мере, нам удалось сохранить и наш союз и наши фестивали, тогда как мы все знаем примеры распадов творческих союзов, скандалы, ссоры... Нам пока удается всего этого избегать. Сохранить то, что есть, и делать то, что могу в музыке - лично мои задачи ограничиваются этим.

- А в общественной жизни за пределами музыки вы участвуете?
- Все меньше и меньше. Мне и так пришлось потратить очень много времени на различные немузыкальные акции. В свое время я побывал депутатом многих съездов, в том числе и последнего, знаменитого. Но теперь, когда для активной работы остаются уже не десятилетия, а годы, я хотел бы провести их в мире музыки. Но «хотел бы» не значит «можешь». Роль председателя Союза Композиторов подразумевает столкновение с внешним миром. Приходится как-то реагировать на происходящие события, в башне из слоновой кости еще можно укрыться одному, но не целому творческому союзу.

- Андрей Павлович, как вышло, что вы, будучи по натуре не администратором, а творческой личностью, столько лет возглавляете Союз композиторов?
- Все началось в 1963 году. Знаменитая «оттепель» успела открыть множество молодых талантов. Тарковский, Высоцкий, Шнитке, Любимов... Даже простое перечисление займет немало времени. Случившийся прорыв требовал изменений и в руководстве существовавших тогда творческих союзов. Первым это почувствовал Шостакович и поднял этот вопрос на довольно высоком уровне, подготавливая партийные и правительственные круги к появлению молодежи и поиску каких-то новых форм в музыкальной жизни.
Именно Дмитрию Дмитриевичу я и обязан своим нынешним положением. Если бы не он, я б никогда не согласился занять предложенный мне пост. Шостакович для всех нас был не просто гениальным композитором, но совестью советской музыки. И я сказал «да». Мне было 33 года, возраст Христа... Через год я стал инициатором фестиваля «Ленинградская музыкальная весна», который в этом году пройдет сороковой раз. Сегодня это самый старый российский музыкальный фестиваль. «Московская зима» и «Звезды белых ночей», может быть, более знамениты, но они гораздо моложе.

- Насколько мне известно, кроме «Ленинградской музыкальной весны», которая теперь стала Петербургской, вы проводите и другие фестивали?
- Да, на каком-то этапе у нас родился детский музыкальный фестиваль, проходящий в последнюю неделю марта и каждый раз посвященный какой-то конкретной теме. То – опере, то 200-летию Пушкина, ну а только что закончившийся был посвящен Глинке и назывался «Жаворонок» - по имени знаменитого романса и певчей птицы, символу русской весны.
Еще один фестиваль - «Звуковые пути», авангардный. Он в полном смысле слова международный, так как авангард, по крайней мере, музыкальный, у нас развит намного слабее, чем в Европе, с художниками как-то проще...
«Звуковые пути», как правило, открываются в Малом зале филармонии, а проводится у нас, в Доме композитора, потому что аудитория у него достаточно узкая. Этот фестиваль более локальный, он рассчитан на музыкальную общественность и часть (весьма небольшую) публики, увлекающуюся авторским кино, современной литературой, живописью, театром.

- А «Весна романса»?
- От «Весны» я несколько отошел. Вначале думалось, что это будет конкурс новых романсов и новых исполнителей, но ярких открытий, к сожалению, не случилось. Многие участники стали выходить за пределы романса, устремляясь в откровенную попсу, при этом у многих были свои обиды, свои претензии, часто необоснованно завышенные, и я счел за благо от всего этого отдалиться.

- Но ведь можно что-то изменить?
- Наверное, но для этого нужно менять жюри и оргкомитет, создавать принципиально новую концепцию. У меня на это нет ни времени, ни желания.

- Андрей Павлович, сейчас многие - и вы в том числе - употребляют термин «попса», если можно, дайте, пожалуйста, ему определение.
- Кратко сказать трудно, к тому же это будет мое личное мнение, ни в коем мере не претендующее на абсолютную истину. Наша попса – это мутировавшая советская эстрадная песня, рассчитанная на реакцию публики: определенный эпатаж или, наоборот, эксплуатация присущей людям сентиментальности. Как правило, это предельно простые, но навязчивые тексты и мелодии, современная аранжировка, посаженная на современный ритм и внешняя атрибутика – костюмы, макияж, поведение на сцене, подсветка, прибавление к пению то выкриков, то шепота, и так далее, и тому подобное.
Если все это «раздеть», то среди доперестроечных текстов почти наверняка найдется аналог, причем более грамотный, если не сказать более – благородный. Да и мелодии были примерно такого же типа, но более богатые. Оркестровка в соответствии с современными возможностями изменилась, но, в принципе, это новые перья на старой птице. Старые клише одевают в модные одежды. Именно это отличает попсу от рока, где все принципиально другое – и поэзия, и манера подачи, и музыкальное построение.
Должен оговориться, что не вся попса плоха. Есть и высокие образцы с хорошими текстами, неплохими мелодиями и уровнем исполнения, но, к сожалению, они тонут в общем море, сером и однообразном, несмотря на кажущуюся яркость подачи.

- Чем вы объясняете, если так можно выразиться, популярность попсы?
- Повсеместное засилье попсы и рока началось вместе с «Перестройкой». Конечно, произошло это не без причины. Все, что когда-то насильственно сдерживалось, выплеснулось наружу, едва упали барьеры. С одной стороны это хорошо, с другой далеко не все, отвергаемое худсоветами и цензурой было талантливым, смелым, новаторским.
В этой достаточно сложной ситуации хочется напомнить то, чем по праву можно гордиться, в том числе и советскую песню в лучшем, высшем ее понимании. Если говорить о композиторах, то это Бабаджанян и Баснер, Фрадкин и Френкель, Пожлаков и Цветков, Паулс, Пахмутова и многие другие. То, что они сделали, сейчас оттеснено на второй план, но сами песни живут, и я уверен, что мы к ним еще вернемся.
Мы часто апеллируем к американскому опыту, а там песни, написанные в 30-е, 50-е, 70-е годы, очень часто возвращаются к слушателям. Да, в новом исполнении, с новыми аранжировками, но возвращаются. Существует даже термин «every green songs» - вечнозеленые песни. У нас понемножку начинается то же, думаю, эта тенденция будет продолжена.

- А как вы относитесь к новым музыкальным направлениям - электронной музыке, постмодернистскому авангарду и так далее?
- С уважением, но наш союз все же академический. Мы ощущаем себя хранителями традиций, заложенных Шостаковичем, который 30 лет руководил Ленинградским союзом композиторов. Если же говорить лично обо мне, то мне очень нравится фраза Мао: «Пусть расцветает сто цветов», и я всегда старался, чтобы расцветали все, кто хотел и мог.
Несколько раз мне за это крепко доставалось, так как у нас допускались вещи, достаточно рискованные для тех времен. Так, к столетию Ленина композитор Александр Кнайфель положил на музыку ... ленинское письмо членам ЦК. Получилось произведение для мужского хора, выполненное в стиле грегорианских хоралов (это очень суровая, аскетичная музыка).

- Что же в этом было ужасного?
- Трудно сказать, но пленку забрали в обком, заперли в сейфе, а мне сделали внушение. Тем не менее, даже тогда в стенах Дома Композитора звучала практически любая музыка (может быть, за исключением самых экстравагантных произведений). Другое дело, что некоторые вещи за пределы здания по тем или иным причинам не выходили. Наш зал вмещает 150 человек, это не так уж и много, но не так уж и мало. Так что музыкальная общественность имела возможность познакомиться с новинками, какими бы неожиданными и смелыми они ни были.
Зато сейчас возникают различные, правда, небольшие объединения, в которых полагают, что наш союз слишком традиционен. Ну, что поделать, мы такие, какие мы есть. Зато тот же Кнайфель, который чаще исполняется за рубежом, чем у нас (не так давно у него в Амстердаме состоялась премьера «Алисы в стране чудес»), остается членом нашей организации. Так же, как и Десятников, очень интересный композитор, и другие, не боящиеся экспериментов, но при этом сохраняющие определенную приверженность нашим традициям.

- Андрей Павлович, над музыкой к сериалу «Петербургские тайны» вы работали вместе с дочерью. Если можно, расскажите о композиторе Ольге Петровой.
- Моя дочь сама выбрала свою дорогу. Она училась в школе при консерватории по классу фортепиано. Там по желанию можно было посещать и класс композиции. Ольга попробовала, увлеклась и поступала уже на композиторский. Затем она занялась современной музыкой, в том числе и авангардом, а вот к тому, что сочинял я, относилась несколько иронично.
Я писал романсы и песни в русских, советских традициях, пусть и с некоторым влиянием европейской песенной культуры, а моя дочь в это время увлеклась роком, а это совершенно другой стиль, другая эстетика. Какое-то время мы существовали в параллельных музыкальных мирах. Тем не менее, как это часто случается, когда ребенок идет по стопам родителей, начались разговоры о якобы папиной помощи. Впрочем, все затихло само собой после премьеры первого произведения Ольги «Источник» (это из Песней Соломоновых).
Любой разбирающийся в музыке человек сразу поймет, что ко мне эта вещь не имеет никакого отношения - совершенно другая манера, строй, настроение. Это другая музыкальная вера

- Но теперь вы пишете вместе, значит, кто-то свою веру все же сменил?
- Ольга увлеклась детской музыкой, написала оперу «Винни-Пух», которая до сих пор идет в театре «Зазеркалье». Музыка, рассчитанная на детей, предполагает определенную ясность и простоту. Именно это и стало первым толчком к нашему сближению. Затем я занялся телесериалом «Петербургские тайны». Работа была огромной и по времени и по объему, кроме того, приходилось постоянно ездить в Москву. Я не мог себе позволить выпасть на два года из петербургской жизни, и мы с Ольгой решили разделить персонажей и темы. Так и началось наше сотрудничество.

- В продолжение кинотемы. Многие спрашивают, намерены ли вы сотрудничать и дальше с Эльдаром Рязановым?
- Да, будем. Сейчас Рязанов заканчивает сценарий, который начинал Григорий Горин, но, к сожалению, работу Горина прервала смерть. Это фильм-фантазия о Гансе-Христиане Андерсене, о его жизни, но показанной через сказки и истории. Судя по всему, понадобится много музыки. К съемкам планируется приступить летом.

- А над чем еще вы работаете?
- Я написал музыку к фильму «Черный принц». Смысл картины в том, что американский режиссер снимает фильм о Пушкине, чтобы рассказать американцам, кто это такой. Он приезжает в Петербург, и там коллизия последних дней Пушкина (Александр Сергеевич – Дантес – Наталья Николаевна) возникает между теми, кто снимает фильм. Прием известный, но, как говорится, все зависит от того, КАК рассказано.
Я смотрел отснятый материал. Снято очень красиво, причем созданы две версии - для Америки и для России. Любопытно, что Наталью Николаевну играет Анастасия Волочкова. С моей точки зрения, как актриса она более интересна, чем как балерина. Заодно выяснилось, что она очень хорошо говорит по-английски, почти без акцента.
Режиссер полагает Волочкову очень способной драматической актрисой. Впрочем, у американцев есть обычай брать уже известных людей и делают из них киноактеров.

- В 2003 году вам была присуждена Премия Национальной академии кинематографических искусств и наук "Золотой орел" в номинации "Лучшая музыка к фильму" за музыку к фильму "Бедный, бедный Павел". Что для вас было главным в этой работе?
- В фильме о Павле музыка выполняла обычную для исторического фильма роль, но один номер имел принципиальное значение. Дело в том, что вальс в России был запрещен, имелось даже соответствующее полицейское предписание, а Павел этот танец разрешил. Когда он устроил карнавал в недостроенном Михайловском замке, там играли вальс. Режиссер хотел, чтоб этот вальс стал преддверием грядущих трагических событий, создал соответствующий тревожный настрой, ощущение надвигающейся беды. Этот вальс звучит во время маскарада, и он же еще раз звучит на титрах. Думаю, за него меня и наградили.

- Андрей Павлович, сейчас вновь заговорили о съемках «Мастера и Маргариты», известно, что вы много занимались этой темой.
- Это целая история. Сначала был фильм «Фуэте» со сценами из «Мастера и Маргариты», для которых я написал часть музыки. Она была записана с оркестром, но я еще раз перечитал роман, разочаровался в сделанном, вернул уже полученные деньги и забрал ноты. В это время Рязанов собирался снимать фильм. Я, отталкиваясь от ошибок, которые сделал при первой попытке, настроился на работу, но Рязанова остановили.
Это было еще при советской власти, и в ЦК решили, что «Мастер» нам не нужен. Это был не первый случай - до Рязанова не дали снимать Климову и, кажется, кому-то еще. Эльдар думал, что ему поможет его популярность, но ничего не получилось, я же не мог остановиться и в результате написал концертную симфонию-фантазию. На премьеру пришел Борис Эйфман и предложил мне превратить эту вещь в одноактный балет.
Вскоре после этого за дело взялся Бортко, со мной был заключен договор, я даже аванс получил и сценарий прочитал, но потом началось что-то малопонятное. Вроде бы обнаружился какой-то наследник, которому требовалось заплатить какую-то сумму, и все заглохло. Зато появилась некая француженка все с тем же намереньем – снимать «Мастера и Маргариту». От этой затеи у меня остался рекламный буклет.
Время шло. У меня была своя работа, у Бортко - своя. Он снял «Бандитский Петербург» и «Идиота», где работал с Игорем Корнелюком и остался очень доволен его музыкой. В каком-то интервью Бортко сказал (мы с ним с тех пор не встречались), что все свои будущие фильмы он думает снимать именно с Корнелюком. Я к этому отнесся более, чем спокойно, потому что с этим романом все же связано что-то странное.
Когда Бортко в первый раз собирал актеров, многие отказывались от предложенных ролей. Я с некоторыми из них разговаривал, все в один голос утверждают, что с книгой «все не просто». Видимо, у меня с опекающими роман силами что-то не сложилось. Что ж, значит, так тому и быть.

- Кстати о Воланде и его свите. Как вы относитесь к черным пуделям и таким древним и неприкосновенным животным, как коты?
- У нас была собака - именно черный пудель. Его звали Ричи, мы его очень любили. Потом ему отказало зренье, он долго болел, все закончилось очень печально. Мы долго переживали и решили никого никогда не брать, но потом дочка нас уговорила, и у нас появилось кошка... Кошки - это такие существа, которые именно появляются. Теперь рядом с нами уже лет десять живет кошачья дама по имени Сонька. Так что я в хороших отношениях и с кошками, и с собаками.

- И с писателями. В Доме Композитора уже несколько лет проходит конгресс фантастов России. С чем это связано?
- Ни с чем особенным. Организаторы конгресса - симпатичные люди, им нравится наше помещение, и они раз в год его снимают.

- А сами вы фантастикой не интересуетесь?
- Когда-то я мечтал стать писателем и зачитывался Жюлем Верном. Беляев мне нравился - «Человек-амфибия». Романическая история и грустная. Я вообще лучше всего воспринимаю романтичную литературу - Грина, Паустовского. Это наш мир, наша реальность, но рассказано о ней красиво, элегантно, без грязи, излишнего натурализма, злобы.

- А Булгакова вы фантастикой не считаете?
- Я не считаю, что «Мастер и Маргарита» относится к фантастическому жанру. Это книга о нашей жизни, но с элементом чего-то непознанного. Меня вообще волнует все, связанное с земной человеческой жизнью. Помню, был американский фильм о том, как корабль принимает какие-то странные сигналы. Там нет ни чудовищ, ни летающих тарелок, но все пронизано тревогой и ожиданием, хотя никто до самого конца не появляется. Незабываемое ощущение, но когда я вижу чудищ из других американских фильмов мне чаще всего противно или смешно. Детские «страшилки» милы и уместны в «Тайне третьей планеты», но когда предлагается смотреть на монстров только потому, что они монстры, становится скучно

- Андрей Павлович, как вы полагаете, что-нибудь из литературы конца ХХ века уцелеет?
- Писатели с прекрасным русским языком, замечательными образами уцелеют, а наносное и нарочитое уйдет. Вернее, оно уступит место новому наносному и нарочитому, которое войдет в моду для того, чтобы в свое время кануть в Лету.
Не сомневаюсь, что останется Довлатов, которого можно смело назвать Чеховым ХХ века. Лично мне очень нравится Астафьев, я уверен, что его будут и читать и переиздавать. Пусть не очень большими тиражами, а так, как сейчас издают Гончарова или Аксакова, но будут.

- А что вы скажите, допустим, о Пелевине?
- Я прочитал три книги Пелевина, и признаю - это далеко не самый страшный вариант. Написано талантливо, остроумно, с фантазией, но все равно это модная литература.

- Дайте, пожалуйста, определение этому термину.
- Модная литература - это литература на несколько лет. Пройдет не столь уж много времени, и она перестанет быть интересна. Вообще то, что с апломбом провозглашают «высоким», «элитарным», «искусством для избранных», как правило, существует недолго. Мода переменчива, а мушкетеры, дон Жуан, «Половецкие пляски» Бородина бессмертны.

- Вы не скрываете, что некогда хотели стать писателем. А нет ли у вас желания все-таки написать книгу?
- Когда-то я об этом думал, но сейчас пишут все, кому не лень. Раньше на мою книгу могли обратить внимание любители музыки, музыканты, а сейчас подобная литература особым спросом не пользуется. Впрочем, я всячески вдохновляю свою жену. Она написала «Четыре слова об Андрее Петрове» или «Страницы из ненаписанного дневника». Сейчас она их перерабатывает, а я придумываю комментарии. Иногда серьезные, иногда – наоборот. Это не биография, а набор эпизодов. Каждая история имеет смысл и вполне закончена. Иногда в них фигурируют известные люди, иногда просто забавно.

- Не поделитесь каким-нибудь забавным эпизодом?
- В свое время меня выдвинули на Ленинскую премию, и у гостиницы «Москва» я встретил члена комитета, сообщившего мне, что мне ничего не дали. Мне пришло в голову устроить по поводу неполучения премии банкет, и я считаю это рождением замечательной традиции.
Рекомендую всем - как только вы чего-то не получили, немедленно устраивайте банкет, и тогда праздников в вашей жизни будет во много раз больше.

- Известно, что творческие люди ревнивы. Чужой успех часто вызывают негативную реакцию. А вы подвержены подобному чувству?
- Завидую я лишь в одном случае - когда кому-то приходит в голову замечательная идея, которая, как мне казалось, должна была вот-вот прийти ко мне. Обидно, что тебя опередили. Зато, если получает признание вещь, которая мне нравится, я искренне радуюсь. А если ты еще так или иначе причастен к тому, что кого-то оценили по заслугам, радуешься вдвойне и втройне.
Что у меня вызывает раздражение, так это громкий публичный успех, если он незаслуженный, неадекватный творчеству. Мне неприятно, когда кто-то с помощью знакомств, денег, обхождения, настырного характера добивается популярности или званий, а люди, по-настоящему талантливые, но не умеющие себя подать, остаются в тени. К сожалению, истинные таланты редко обладают пробивным характером. Хорошо хоть, в нашем городе случаи несправедливого успеха относительно редки. Может быть потому, что у петербуржцев нет возможности устроить всероссийский шум.

Беседовала Вера Камша,
Фонтанка.ру