Красиво жить не запретишь: Эрмитаж устроил фламандский пир

Эрмитаж открывает один из своих главных проектов года — и точно самый красивый: Николаевский зал и Аванзал в Зимнем дворце с 19 мая занимает «искусство жить» — выставка «ARS VIVENDI. Франс Снейдерс и фламандский натюрморт XVII века». «Фонтанка» побывала там до открытия и поговорила с кураторами и художниками.

«Лавки» фламандского живописца Франса Снейдерса петербуржцы хорошо знают: огромные полотна с дичью, рыбой, овощами и фруктами, заполняющие красные стены зала в Новом Эрмитаже, с первой встречи оставляют незабываемое и даже шокирующее впечатление. Натуралистичность, кровожадность, но в то же время и богатство, избыточность «ассортимента» пугают и завораживают. Между тем у художника были причины писать так. Об этом и об истории фламандского натюрморта в целом рассказывают посетителям Эрмитажа создатели новой выставки.

Повествование строится на 70 картинах — не только из собрания Эрмитажа, но и на экспонатах других музеев (включая Пушкинский, Музей Академии художеств и архив Академии наук) и частных коллекций, а также предметах прикладного искусства, которые часто изображали на натюрмортах.

«Фламандское искусство существовало очень недолго, всего один век: в XVI веке это еще нидерландское искусство, старое, а в XVIII веке оно настолько сходит в провинциальность вторичности и самоповторения, что перестает существовать, — рассказывает куратор выставки, завотделом западноевропейского изобразительного искусства Михаил Дединкин. — Собственно, эпоха Рубенса, трактованная широко, — это весь XVII век, и это мы хотим показать. Причем в том аспекте, в котором раньше не показывали».

Куратор напоминает: мастерская Рубенса была огромной «фабрикой», которая «производила» преимущественно живопись. Там трудилось множество первоклассных специалистов, которые работали по эскизам Рубенса, но у многих из них была своя специальность. Так, Франс Снейдерс писал натюрморты, вписывая их в огромные композиции Рубенса.

Небольшая композиция «Статуя Цереры», над которой они работали вместе, открывает выставку. Она практически вся написана Рубенсом, кроме двух гирлянд из плодов и фруктов, которые тщательно вписывал Снейдерс.

«Он такой же художник мощного, очень витального дарования, как и Рубенс, — объясняет Дединкин. — Он способен работать в миниатюре и вместе с тем делать грандиозные композиции. С течением времени его функция эмансипировалась, уже появился натюрморт как таковой, не требующий никакой литературной подоплеки, никакого сюжетного основания, — это просто изобилие плодов и счастье жизни, которое он мог реализовать на полотне».

Само понятие «искусства жить», воплотившееся в натюрмортах, сейчас звучит не вполне понятно, но оно было очевидным для современников.

«Это была страна, которую почти век терзали религиозные войны — войны испанцев за свои провинции в Нидерландах, инквизиция, жесткое подавление одной стороны, не менее жесткое подавление другой стороны — все, что описано в «Тиле Уленшпигеле», — продолжает куратор. — Эта эпоха закончилась, и на какое-то время наступила эпоха процветания, благополучия, счастья, изобилия. Сильно легче жить не стало, но послабление случилось, и это эпоха Рубенса. Именно в это время работает Снейдерс, в это время появляется спрос на натюрморт».

Натюрморт — живопись декоративная, ее задачей было доставлять удовольствие.

«Иногда это удовольствие абсолютно органическое: ты просто видишь что-то очень красивое, великолепно написанное, очень соблазнительное по своим свойствам. Иногда экзотическое, — рассказывает Дединкин. — Иногда это превращается в сложные, роскошные композиции. А иногда, как свойственно эпохе барокко, — это картина, которая включает в себя ряд смыслов. То, что ты видишь, еще может символизировать одно, другое и третье, и все это вместе объединяется в очень продуманный комплекс. Это дорогое произведение, оно пишется в течение долгого времени, не экспромтом. Оно тщательно обдумывается, готовятся краски, все детали композиции обдумываются и связываются в органичное целое».

Наполнение картин обсуждалось с заказчиками, но авторитетные художники могли писать и просто на рынок. Богатый Антверпен приобретал такие картины для украшения своих дворцов, эта живопись говорила о статусе и вкусе владельца, его богатстве, достоинстве и образовании.

Подробнее о том, какие смыслы вкладывали художники в выбор конкретных цветов, фруктов и других предметов, также можно узнать на выставке: там размещен некий «словарик» символов, из которого зритель узнает, что, например, лимон на натюрморте мог означать непостоянство и обманчивость земных наслаждений (привлекательные снаружи, они кислые внутри), а стеклянный бокал — быстротечность и непрочность человеческой жизни и неизбежность ее конца.

Рядом с этими экспликациями на выставке размещены витрины с пергаменными листами, на которых создавала свои ботанические рисунки голландская художница Мария Сибилла Мериан (1647–1717), чью большую коллекцию произведений приобрел Петр I. Для того, чтобы написать диковинные цветы, автор много путешествовала и даже добралась до Суринама.

Но просто рассказ о значении и месте натюрморта в культуре Фландрии не имел бы такого эффекта, который оказывала выставка еще в процессе своей подготовки, если бы не роскошная подача. Над ней работали известные театральные художники Эмиль Капелюш и Юрий Сучков. Их стенды «обиты» теплым деревом или «залиты» «растекшимся» золотом рам, а к потолку подымаются своды, подобные храмовым.

«Николаевский зал, он как город для меня, как наш город, — уточняет Эмиль Капелюш. — В нашем городе много классицизма, и это стиль такой спокойный, достойный, проверенный веками. И в него надо входить с каким-то чувством, чтобы этому городу не сделать хуже. Мы знаем, как варварски иногда относятся новые архитекторы к тому, что нам досталось по наследству. И мне хотелось, чтобы мы открыли какие-то зеркала, отражения в зеркалах, чтобы мы открыли красоту вот этих встроенных пропорций, чтобы мы не испортили это».

Растекшееся золото отсылает к итальянскому принципу реставрации: не уничтожать старые слои краски.

«Когда бывали в Италии, вы видели, как много слоев краски там работают, и старение материала не является для них знаком минус, — наоборот, они через это старение передают, что вещь проживает достойно какую-то длинную жизнь, так чуть-чуть мы намекнули на это», — рассказал художник.

Выставку дополняют предметы прикладного искусства.

«На этой выставке перед нами, сотрудниками Отдела Западноевропейского прикладного искусства, стояло две задачи, — объясняет сокуратор выставки Татьяна Косоурова. — Во-первых, показать те предметы, которые непосредственно зритель может увидеть на картине, и наяву посмотреть, как они выглядят, почувствовать визуально объёмы, материал, блеск, если это серебро или слоновая кость, какие-то оттенки на поверхности. И плюс стояла вторая задача — показать прикладное искусство, художественные ремесла, которые процветали именно во Фландрии в XVII веке».

В этом смысле среди самых известных направлений прикладного искусства Фландрии — шпалеры и кружева, тонкие и мягкие, как шелк, хотя они изготавливались изо льна.

«Как говорят, новое — это хорошо забытое старое: первые санкции появились именно в XVII веке, — продолжает завсектором декоративно-прикладного искусства. — Фламандские кружева настолько были популярны в Европе, что в Англии их запретили провозить и продавать. Но что сделали английские купцы? Они быстро сообразили, что можно сказать, это продукция Англии, и фламандские кружева получили второе название — англетер».

XVII век — время географических открытий, торговли, мореплавания. Фландрия открывала для себя слоновую кость, а также предметы с Востока, которые можно увидеть на каждой третьей картине того времени: диковины коллекционировали и изображали. На выставке Восток представлен фарфором, изделиями из природного лака и даже кубком из рога носорога.

Некоторые произведения из собрания Эрмитажа ранее не демонстрировались широкой публике — среди них картон для шпалеры «Охотничьи трофеи» Абрахама ван Дипенбека и Питер Буля и грандиозное панно «Цветы среди архитектуры (Весна)» Абрахама Брейгеля и Давида де Конинка, много десятилетий бывшее доступным только взорам посетителей приемной директора Эрмитажа, а теперь прошедшее реставрацию и выставленное для широкой публики.

Выставка будет принимать посетителей до 8 сентября.

Алина Циопа, «Фонтанка.ру»