«Шестилетний ребёнок спрашивал, было ли у меня ранение». Студент СПбГУ — о службе добровольцем, лекциях для школьников и инфовойне

21-летний студент СПбГУ Владимир Сухинин полгода служил добровольцем. Вместе с отцом-хирургом дошел до Мариуполя. После службы приехал из родного Донецка в Петербург и поступил в СПбГУ на факультет международных отношений по специальности «Искусственный интеллект и международная безопасность». Сейчас он учится в магистратуре и теперь видит своей задачей работу на информационном фронте.

Сухинин рассказал «Фонтанке», зачем говорить о боевых действиях со школьниками, можно ли объяснить происходящее шестилетке и чего он больше всего боялся, когда служил.

— Я прожил всю жизнь в Донецке и являюсь уроженцем этого города. В 2014 году начался гражданский конфликт, мы тогда с семьей буквально на несколько месяцев выехали в Крым, потом вернулись обратно. С того момента я никуда не выезжал: окончил школу, поступил в университет. И ещё до начала СВО, в декабре 2021 года, я уже знал, что буду поступать в СПбГУ и активно занимался подготовкой документов. Поэтому СВО не повлияла на мой переезд.

25 февраля 2022 года утром ко мне приехал отец, я тогда жил со своей девушкой. Мы с ним вышли, и он сказал: «Ну что, сын, что будем делать?» И мы приняли решение о том, что добровольно пойдём осуществлять наш воинский долг перед малой, перед большой Родиной. С 25 февраля мы официально являлись добровольцами внутренних войск Министерства внутренних дел Донецкой народной республики.

— В чем заключалась ваша задача на службе?

— Мы исполняли обязанности санитарных инструкторов. У меня отец по специальности хирург брюшной полости. Он меня взял под крыло, был фельдшером, а я — санитарным инструктором. Мы оказывали тактическую медицинскую помощь всем, кто в этом нуждался, независимо от того, мирный, военный с той стороны или наш. Мы лечили всех, спасали многих, к сожалению, спасли не всех. В Мариуполе были и на заводе имени Ильича, после того, как мы там закончили нашу работу, мы сделали крюк на другой берег и отправились на освобождение «Азовстали». Потом нас отправили на ротацию. После этого я и отец были комиссованы по состоянию здоровья.

— До боевых действий вы с медициной сталкивались?

— У меня мама и папа — врачи, поэтому такие базовые навыки, как померять давление, когда выпить цитрамон, а когда парацетамол, я знал ещё с детства. Но, конечно, это не сравнится с теми навыками, которые я обрел во время боевых действий. Много всего было: и пули помогал доставать, помогал и зашивать, и разрезать.

— А когда вам было страшно?

— Проще сказать, когда мне не было страшно. На самом деле вопрос достаточно странный: на войне страшно всегда. Могу сказать, когда было страшнее всего. В первый раз, когда я возвращался с первого «увала» на боевые действия. Даже когда я шёл служить, было не так страшно, но когда я там что-то понял и вернулся домой на пару дней и потом мне нужно было ехать обратно, тогда было по-настоящему страшно, потому что не было никакой вероятности, что мы вернёмся целые и здоровые и вообще живые домой. Также фраза наших командующих офицеров: «Занимаем круговую оборону». Это тоже очень страшно слышать, само осознание, что ты должен находиться в центре круговой обороны, вокруг тебя противник и надо прорываться, это тоже очень страшно. И страшно, когда близкие люди уходят на какое-то очень тяжелое задание. Отец эвакуировал наших военнослужащих в полной темноте, находясь в нескольких метрах от противника, потому что какие фонарики, нельзя. И конечно, когда он уходит в кромешную тьму, а я стою и молюсь, чтобы он вернулся живым и здоровым, это тоже очень страшно.

— После возвращения в мирную жизнь вы проходили психологическую реабилитацию?

— Я какое-то время пролежал в неврологическом отделении. Посттравматический синдром остается до сих пор. Ненавижу салюты до слёз, это самое ужасное, что можно придумать. На День города или на Новый я ухожу в ванную, набираю воду и пытаюсь это всё не слышать.

Мы были на патриотическом форуме, и там ребята собирали-разбирали автомат. Звук затвора автомата очень неприятен для меня, и сразу мысли перестраиваются на другой лад, сразу думаешь, как его обезвредить, куда спрятаться, как помочь тому, в кого этот автомат случайно выстрелит, и так далее. Появились нервные тики. Но я с этим тоже борюсь, и, в общем-то, успешно. Это наименьшее из зол, что я мог получить.

— Когда вы пошли на фронт, как вы для себя ответили на вопрос: «Зачем?»

— Защищать свою семью, в первую очередь. У нас достаточно глубокие корни, связанные с Донецком. Члены нашей семьи известны в своем кругу и приложили много усилий для развития нашего региона.

Мой родной прадедушка Дегтярев Владимир Иванович являлся первым секретарем коммунистической партии УССР. По нашим меркам, это губернатор города. Популярная личность в регионе. Благодаря ему Донецк является одним из самых озеленённых промышленных городов Европы. Ему установлены памятники, бюсты в нашем городе, его все знают.

Также Сухинин Владимир Николаевич, он родом из Артёмовска. Он был строителем и построил много зданий, которые сегодня несут важный вклад в общую инфраструктуру города. Семья заставляет действовать и подтверждать свою фамилию.

— Вы вернулись с фронта и занялись молодежной информационной политикой, почему для вас это важно?

— Я глубоко убежден, что конфликты 21 века проходят не только на линии фронта, но и в информационном пространстве. Поэтому информационное поле — это новый фронт.

Когда я работал в сфере информационной политики в ДНР, наша команда «Студенческая лига» записала видеообращение от молодежи ДНР к молодежи РФ. Видео были связаны с пронавальнистским движением в России. После чего нашу команду, в том числе и меня, добавили на сайт «Миротворец». Я там нахожусь как «пособник российских оккупантов, как жертва психологического российского насилия и как российский информационный террорист».

Наш ролик тогда распространяли и Соловьёв, и Маргарита Симоньян. Мы не ожидали, что это вызовет такой информационный взрыв. С тех пор я интересуюсь информационной политикой, по факту мы занимаемся определением технологий информационных войн и, собственно говоря, я выиграл грант от Росмолодежи на проект «ЛИПА» и финансирование в размере 600 тысяч рублей. Это проект по противоборству пропагандистского воздействия на российское информационное пространство извне. Своей задачей я определяю в первую очередь повышение осознанности происходящих процессов у сегодняшней молодежи. Чтобы она понимала, почему те решения, которые принимаются вышестоящими органами и первыми лицами, принимаются именно такими. Что было бы, если бы эти решения не были бы приняты. Моя миссия в том, чтобы молодежь разбиралась во внешней политике и понимала, что влияет на жизнь в государстве.

— В Петербурге вы выступали перед школьниками, для вас патриотическое воспитание с какого возраста начинается?

— Мы посетили гимназию в рамках патриотической акции «Знание.Герои», которую организовало всероссийское общество «Знание». Мы хотим рассказать и, что важнее, показать, какая жизнь в Донецке, Луганске, других близлежащих территориях. Показать, что такое фронт, показать, с кем мы воюем сегодня, почему мы воюем, объяснить это школьникам. Свою миссию мы выполнили на 100 %, я считаю, потому что получили обратную связь от школьников, вплоть до того, что ребята подходили и чуть ли не обнимали нас. У некоторых слезы на глаза наворачивались, это было приятно.

С какого возраста? Вопрос очень субъективный, я жил в таком мире, где с 12 лет понимал, что такое, когда на тебя летят бомбы. Это тот самый возраст, когда я начал подходить к родителям и спрашивать, что такое плохо и что такое хорошо.

Когда ты живешь в населенном пункте, который далеко находится от боевых действий, который вроде никак не страдает, ты отречен от процессов, происходящих на фронте. Миссией было объяснить, что это не так. Мы все живем под военным небом и, к сожалению, видим, что враг осуществляет свои акции не только по линии фронта. С этим спорить тяжело и глупо, поэтому возраст, в котором нужно разговаривать с детьми в неформальной обстановке, — класс 6–7. Иначе будет формироваться прослойка инакомыслия, которая впоследствии может привести к организации пятой колонны и разрушить страну изнутри, а это не надо никому.

— На ваш взгляд, школьник имеет право на другую точку зрения?

— Конечно, имеет право на любую точку зрения, только если она его личная, а не то, что он услышал в какой-то запрещенной социальной сети и теперь рассказывает об этой точке зрения всем. Если у него есть логическая цепочка, как это произошло, мы будем вести конструктивный диалог и разбираться в каждом из этапов его мнения. Но чаще оказывается, что те ребята, которые как-то очень яро выступают против сегодняшней ситуации, ничем фактически свои знания не подкрепляют, а довольствуются лишь поверхностным пониманием, эти аргументы нетрудно опровергать.

— Какие ролики вы показывали в гимназии?

— Стрельба, но, естественно, не по живым людям. Выходы орудий, я показывал видео, как мы живем в «буханке», мы жили в ней 8 дней, показывал, как мы едем на позиции на КАМАЗе. Там было два видео, где есть ненормативная лексика, но они были зацензурены.

На войне матерятся всегда. Сигареты и мат — единственный способ прокатарсировать. Выпустить негатив.

— Сейчас вы работаете в лагере. Ребята интересуются вашим военным опытом?

— Я не люблю кичиться: война-война. Зачем я буду сейчас этим 10-летним деткам рассказывать про то, что на фронте происходит? Петр Первый повеселил их — и хорошо (в лагере проходил фотоквест, где Владимир исполнял роль Петра. — Прим. ред.). У них поднялось настроение, они пришли домой, и это повлияло на общее моральное состояние России. Счастлив ребёнок, счастлив родитель — счастливая семья. Но ребята постарше задают мне вопросы, и я отвечаю и показываю.

— Где грань между тем, что нужно рассказывать, и тем, что это все-таки дети?

— Сидя здесь, эту грань невозможно определить. Я уже выступал перед некоторыми группами, том числе в группе, где возраст аудитории был 6–14 лет. Я немного испугался, когда пришел, а там шестилетний ребёнок смотрит. Но вот по ходу выступления нашли контакт. Сложные слова в топку, говорим простыми словами и как-то через юмор пытаемся подойти.

По ходу моего выступления 6-летний ребёнок задавал вопросы, в силу возраста простые: по типу, было ли у тебя ранение. Но это всё равно вопрос и коммуникация, он не боится спросить. Когда мы закончили, ко мне подошла воспитательница и сказала, что они смотрели на меня как завороженные, и они давно такого не видели: дети маленькие так внимательно слушают. Это ещё раз подтверждает, что грань была найдена, но определить её, сидя здесь, тяжело.

— Вам не кажется, что в идеальном мире 6-летний ребёнок не должен слушать про войну?

— Я не понимаю, что такое идеальный мир.

— Это мир без войны.

— Сейчас мы не живем в идеальном мире, а живем в военное время. Идеальный мир — это утопия и не может существовать.

Вы поймите, когда ребёнку в 4-м классе запрещают говорить на русском языке, говорят: ты должен общаться только на украинском. У четырехлетнего ребенка нет вопросов почему, он говорит «добре» и не понимает. И вот если ребёнку не объяснить, какие последствия могут повести за собой такие правительственные меры, это приведет к тому, что произошло в конце 2013 года на Украине. Это приведет к гражданской революции, созданию той оппозиции, которая сегодня сидит дома, а завтра выходит и сжигает Дом профсоюзов в Одессе с живыми людьми. Поэтому, как бы страшно ни было об этом говорить, но мы сейчас живем в таком конфликтном мире, что у нас агрессия на каждом шагу и в России, и на территории Украины, и в любой другой точке мира.

— Как вы видите своё будущее?

— Находясь в Петербурге, я могу помочь Донецку куда сильнее. Сейчас там такая ситуация, что если даже ты будешь отстраивать дороги, закупать новое оборудование, проводить грандиозные мероприятия, — прилетит туда ракета, какой в этом смысл? Поэтому, находясь в Петербурге, образуя крепкий, уверенный тыл, я считаю, что приношу намного большую пользу, чем если был бы в Донецке. Но в будущем меня тянет Родина. Я не могу назвать себя патриотом Санкт-Петербурга. Я не чувствую морального удовлетворения, когда гуляю по Невскому проспекту или когда нахожусь возле Исаакиевского собора. Это всё безумно красиво, это всё достопримечательности мировые, которые несут в себе огромное значение для мировой культуры. Но место моей силы находится в Донецке — мой любимый парк кованых фигур, моя любимая площадь Ленина, бульвар Пушкина. Это мое настоящее, подлинное место силы.

— Когда появится шанс, вернетесь?

— Я не могу сказать. Я сам для себя ещё не определился. Мне хочется развивать свой город, но рационально ли это после всех сил, брошенных на новое место? Я здесь буду достигать определённых вершин, и логично ли после этого всё бросить и уехать в Донецк?

Беседовала Лена Ваганова, «Фонтанка.ру»