Адвокат Дмитрий Лабин: В деле о 50 миллиардах Россия может потерять только имидж

Разговоры об аресте российских активов за рубежом по ходатайствам экс-акционеров ЮКОСа оказались несколько преждевременны, пока идёт лишь поиск того, что можно арестовать. Эту тонкость объяснил «Фонтанке» профессор кафедры международного права МГИМО, доктор юридических наук, адвокат Дмитрий Лабин.

Те 50 миллиардов, что присудил истцам Гаагский арбитраж в деле против российского государства, выцарапывать придётся долго и тяжело. А в результате может выйти, что обогатятся только международные юристы.

На днях экс-акционеры ЮКОСа начали добиваться от России исполнения судебного решения, вынесенного год назад Постоянной палатой третейского суда (ППТС) в Гааге. Уже известно, что российские и международные компании в Бельгии, во Франции и в Австрии получили от судов предписания предоставить информацию о долях государства в их активах.

Напомним, что в июле прошлого года Постоянная палата третейского суда в Гааге удовлетворила иск бывших акционеров ЮКОСа, признав, что фактическая экспроприация компании в результате уголовного дела была нарушением Энергетической хартии. Сумму компенсации, присуждённой истцам, называют беспрецедентной: 50 миллиардов долларов. Плюс судебные издержки – 65 миллионов. Согласно нормам международного права, решение третейского арбитража вступает в силу сразу после вынесения. России была дана отсрочка на полгода. Срок добровольного исполнения истёк в январе 2015-го, Россия платить не начала, и с тех пор капают пени: 1,9 процента годовых. Это 2,6 миллиона долларов в день.

Смысл третейского арбитража в том, что стороны «на берегу» договариваются об участии в нём и соглашаются с будущим решением. Каждая сторона выбирает судью, потом эти два судьи выбирают третьего. Судья Стивен Швебель, которого выбрала Россия, считается одним из старейших, опытнейших и самых уважаемых арбитров. Всё это должно, по идее, говорить о том, что наша страна соглашалась на разбирательство в Гааге добровольно и сознательно. Однако договор к Энергетической хартии, на которой базировался процесс, хоть и был Россией подписан, но к началу слушаний его не успели ратифицировать. После начала суда наша страна отозвала подпись под договором. Это было одним из доводов, с которыми защита в ходе процесса пыталась оспорить юрисдикцию ППТС. Но судьи с такой позицией не согласились.

Россия оспаривает решение арбитража в суде общей юрисдикции в Гааге. При этом процедура такова, что оспорить сумму невозможно, речь идёт только об отмене решения или об оставлении его в силе.

На фоне этих событий мы и беседовали с профессором МГИМО, специалистом по международному праву, адвокатом Дмитрием Лабиным.

- Дмитрий Константинович, спикер нашего парламента Сергей Нарышкин сравнил бельгийские власти со средневековыми разбойниками – «мохнатыми мужиками с кинжалами». Аресты российских активов за рубежом по «делу ЮКОСа» – это законно? И есть ли у нашей страны зацепки, чтобы их оспорить?

– Тут надо понимать юридическую тонкость: речь пока не идёт об арестах. Речь идёт пока только о процедуре поиска имущества, которое может быть арестовано в процессе принудительного исполнения арбитражного решения. Ситуация такая. Было вынесено решение Международного арбитража. Оно либо исполняется государством-должником добровольно, либо можно обратиться к другому международному документу – Нью-Йоркской конвенции 1958 года об исполнении иностранных арбитражных решений. В целом, если упростить, эта конвенция устанавливает определённый порядок через подачу иска в той юрисдикции, в том государстве, где может быть найдено имущество. И уже там суд будет решать, действительно ли за счёт этого имущества можно взыскивать по арбитражному решению. А в данной ситуации речь идёт пока лишь о потенциально возможном имуществе. Поэтому наши представительства и компании получили письма, чтобы можно было понять: есть такое имущество или нет. Это только первая стадия, предварительная.

- Этот розыск пошёл таким «веером»: уже известно, что охвачены российские и международные компании в Бельгии, во Франции и в Австрии, вот-вот вроде бы подключатся Германия, США и другие страны. О чём говорит такой одномоментный «охват»?

– В первую очередь – о том, что у взыскателя есть на это средства. Потому что это недешёвое мероприятие, оно полностью ложится на счёт компании, имеющей на руках решение. Они оплачивают работу юристов, те разыскивают для них имущество, которое потенциально может стать предметом ареста и взыскания. Если суд вынесет решение в пользу взыскателя.

- И много таких стран может набраться, где над российской собственностью угроза нависла?

– Я упомянул Нью-Йоркскую конвенцию, так вот в ней участвуют более ста государств. Это многосторонний международный документ. И юристы ищут имущество на территории этих государств.

- Много, значит. Но ведь это должно быть не просто имущество, а имущество, не защищённое дипломатическим иммунитетом?

– Это будет суд определять в каждом случае. Если имущество защищено иммунитетом, то он отклонит ходатайство об аресте и о заморозке активов. Но опять-таки – это не происходит автоматически, это работа юристов с двух сторон. Суд будет взвешивать и оценивать доказательства, которые они представят.

- Мы знаем, что интерес проявлен не только к имуществу российских компаний с госучастием, но даже к собственности РПЦ. Церковь формально отделена от государства, как её имущество может считаться государственным?

– В таком случае у защиты есть хорошая перспектива доказать, что это имущество аресту не подлежит. Причём у нас есть по этому поводу хорошая практика. Если помните, было дело швейцарской компании НОГА, там тоже были попытки в разных юрисдикциях наложить арест на имущество Российской Федерации. В частности, в Париже суд первой инстанции арестовал счета представительства России при ЮНЕСКО. Но в апелляционной инстанции юристы, представлявшие Россию, добились отмены этого судебного приказа, все аресты были сняты.

- Но есть и другой случай: «дело Зедельмайера», которому удалось доказать, что жилой дом, принадлежащий дипведомству, иммунитетом не обладает.

– Это было упущение, на эту ошибку сейчас надо обратить особенно пристальное внимание. Действительно, под иммунитет попадает имущество, которое используется в публичных целях, в суверенных целях. А если имущество используется в коммерческих целях, то суд посчитает, что иммунитет не применяется. Так и получилось со зданием представительства при посольстве в Стокгольме: оно сдавалось в наём, за это получали плату.

- Может ли Россия прямо сейчас предпринять какие-то шаги, чтобы максимум своего имущества за границей защитить?

– Наверное, имеет смысл провести инвентаризацию, и если кто-то использует имущество не по назначению, то принять соответствующее решение. Чтобы потом не оказалось, что кто-то, превышая свои полномочия, сдаёт, например, жилое помещение в представительстве в аренду. Такого в принципе не должно быть.

- А не поздно это делать сейчас, когда розыск уже пошёл?

– Думаю, что это уже делают. Но сами такие случаи маловероятны. Всё-таки в представительствах должен быть порядок. А всё, что находится на территории дипломатического представительства, все помещения, транспорт, обстановка – всё это находится под иммунитетом.

- Помощник президента Андрей Белоусов заявил, что «Россия предпримет ряд действий, направленных на то, чтобы в правовом поле в судебном порядке защитить наши действия». Это цитата. О каких действиях он говорит, если судебное решение уже есть, оно вступило в силу, и исполнять его надо? Что мы сделаем, если пойдёт череда арестов?

– Юристы говорят: выиграть дело в суде – это полдела. Ещё надо решение исполнить. Решение-то вынесено, но принудительное исполнение – отдельная процедура, времени она занимает достаточно. Нужно ещё обратиться в местный суд, пройти все инстанции, потому что у сторон есть право на обжалование. Есть возможность обратиться с апелляцией, есть возможность дойти до Верховного суда той страны, где решение вынесено.

- И это всё начнётся уже после того, как «нужное» имущество будет найдено? То есть всё это – очень долгоиграющая история?

– И само решение, вынесенное Постоянной палатой третейского суда в Гааге, тоже может быть обжаловано. И Россия воспользовалась такой возможностью, обратившись по соответствующей процедуре в суд в Голландии. Потому что на территории этого государства располагается Гаагский арбитражный суд. Более того: был предъявлен встречный иск экс-акционерам ЮКОСа. Так что это тоже процесс, который будет нескоро разрешён. А если соединить все эти юридические процессы, то можно найти разные юридические возможности для приостановки процедуры исполнения. Потому что если обжалуется основное решение, то о каком исполнении можно говорить?

- Но ведь решение ППТС вступает в силу сразу после вынесения.

– Это так. Но есть возможность его обжаловать и в рамках этого процесса ходатайствовать о приостановке исполнения. Существуют разные юридические техники. Просто надо уметь правильно ими пользоваться.

- Истцы, надо полагать, всё это тоже понимают?

– Я думаю, что нынешняя массированная атака не имеет юридических последствий. Она была нацелена на пиар, чтобы сделать информационный фон для Петербургского экономического форума.

- Но России уже надо тратить деньги на международных адвокатов, а они, как мы знаем по материалам дела в ППТС, очень дорого стоят.

– Конечно, но обо всём этом нужно было думать раньше. Сейчас уже приходится работать с той ситуацией, которая есть.

- Что вы имеете в виду – «нужно было думать раньше»?

– Может быть, не следовало допускать этого спора в той форме, в которой он сложился. Возможно, надо было более активно не соглашаться на арбитраж. У России были к этому все основания. Россия не ратифицировала договор к Энергетической хартии, Россия не ратифицировала Вашингтонскую конвенцию 1965 года – об урегулировании инвестиционных споров между физическими и юридическими лицами и государствами. Иными словами, была масса возможностей уйти от прямого судебного столкновения.

- Но Россия могла просто не соглашаться на разбирательство в Гааге, а она на него пошла. Третейский суд – место, куда стороны идут добровольно, предварительно об этом договорившись.

– Да, так и есть, но сложилась такая практика в конце 90-х годов: чтобы дать больше гарантий инвесторам в различных странах, государства вроде как договорились, что их согласие будет презюмироваться, если они заключат определённые соглашения. Так называемые соглашения о защите и поощрении иностранных капиталовложений. У России заключено 77 таких соглашений. Перед этим процессом был ещё один, более мелкий. И там надо отметить практику России: она смогла защититься. Истцом была компания «Росинвест», тоже – акционер ЮКОСа, арбитраж был в Стокгольме, иск был на несколько десятков миллионов, присудили 2 миллиона. Но Россия оспорила решение, и оно было отменено. Вот в этом и был юридический момент: истцы доказывали, что Россия дала согласие, подписав договор к Энергетической хартии. А Россия доказала, что этот договор не действует, потому что она его не ратифицировала. И в Гааге тоже нужно было более активно доказывать эту позицию. Но по каким-то причинам не смогли её доказать.

- А что не получилось? Защита недостаточно хорошо отработала?

– Вот вы сами сказали – есть практика брать дорогостоящих адвокатов из англосаксонской системы права. И они действительно должны быть в команде. Но я считаю, что не стоило обходиться вообще без российских юристов.

- Это важно, откуда адвокаты?

– Конечно, ведь право – это не только свод каких-то законов и правил. Право – это ещё и правосознание. То есть надо учитывать и исторические, и экономические, и культурные, и всякие другие аспекты тоже.

- Предположим, всё уже случилось, всё плохо, суды проиграны, собственность вот-вот пойдёт с молотка, надо платить. Но 50 миллиардов очень жалко, их же не какие-то условные бенефициары отъёма ЮКОСа платить будут, а бюджет, то есть – мы. Какой есть выход у России?

– Выход есть всегда. Речь идёт о системе, которая обывателю мало знакома, она называется международное право. Это система, регулирующая отношения между равноправными государствами. И там нет таких принудительных механизмов, как мы знаем внутри страны. Если мы что-то нарушили и не заплатили, то внутри страны есть машина принуждения: приставы и другие неприятные вещи. В международном праве такого нет.

- Можно просто не платить – и никому ничего не будет?

– По большому счёту – можно. Это будет не более чем нарушение норм одного договора. А договор можно аннулировать, из него можно выйти. Это не значит, что я к этому призываю. Я хочу сказать, что к суверенному государству невозможно применить принудительные меры.

- Проще говоря – нет у них «методов против Кости Сапрыкина».

– Вот да. Нет даже вступившей в силу Конвенции об ответственности государств. Был такой проект в 2001 году, но он не вступил в силу. И не только из-за России, многие государства не пожелали присоединяться. Считается, что государства должны сами выстраивать отношения друг с другом.

- Я хочу понять: Россия может сказать, что не будет платить – и всё тут?

– Есть, конечно, имиджевые потери, безусловно…

- Так нам к ним в последнее время вроде бы и не привыкать…

– Как человек, который давно и очень глубоко этим занимается, я тут вижу ещё один аспект. Мы исследовали такой вопрос: как же арбитры в таких сложных делах, с такими огромными суммами, приходят к решениям?

- И как?

– Мы обнаружили, что во многих случаях – никак. Просто берут половину от запрошенной суммы. Вот запросили 100 миллиардов…

- В этом деле есть расчёты, суд привлекал эксперта.

– Это понятно, но на сегодня вынесено уже 600 решений такого рода, и в 30 процентах случаев вырисовывется тенденция «и нашим, и вашим». Просят столько-то – дают половину. И российская сторона считает несправедливой именно сумму. Кстати, не только российская. На Западе считают, что компенсация должна быть быстрой, эффективной и адекватной, и говорят о рыночной стоимости. А развивающиеся страны говорят: рыночная стоимость – понятие субъективное, она сегодня такая, завтра другая, а должна быть реальная сумма, с учётом вложений, с учётом принесённой обществу пользы, с учётом вреда окружающей среде и так далее. Россия пытается и этот вопрос обозначить при обжаловании.

- Но обжаловать сумму в ситуации с ППТС невозможно. Теоретически можно только оспорить его юрисдикцию в конкретном случае и добиться отмены решения «целиком».

– Абсолютно правильно, его можно отменить.

- Правильно ли я поняла, что если бы сумма была не такой астрономической, а более адекватна потерям акционеров ЮКОСа – как их видит российское государство, то оно бы, может, и заплатило?

– Я не стану этого утверждать, но, повторю, сегодня нет никаких норм в международном праве, которые бы жёстко обязывали государство платить частным лицам. Они – субъекты различных правовых систем, и соприкасаются лишь тогда, когда само государство явно выражает на это свою волю.

- Если государство так будет к этому относиться, с ним никакие частные лица дел иметь не захотят… Получается, что пока в этой истории денег не получит никто, кроме международных юристов?

– В точку! Но заметьте: это вы сказали, а не я.

- Какие-то ещё могут быть последствия?

– Они уже проявляются. В кругу профессионалов уже год идёт работа по реформированию системы международного права. Скажем, в Бразилии вообще не заключают таких соглашений. Южная Африка вышла из всех международных договоров. Страны БРИКС, развивающиеся страны, требуют изменения такой системы, когда суверенные государства подвергаются мерам, на которые они не соглашались. И знай Россия, что будет такая сумма – 50 миллиардов, она бы никогда даже не подписала этот договор к Энергетической хартии.

- А может, она бы просто ЮКОС не отнимала?

– Это уже другая проблема, я не говорю, что это должно быть дозволено. Но, возможно, проблема должна решаться внутри государства.

- Вы действительно считаете, что это можно было решить внутри государства? Где владелец ЮКОСа всё время, пока шёл этот суд, шил варежки в колонии?

– Это уже другой вопрос, за рамками того, что мы обсуждаем.

Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»