О литературе с Виктором Топоровым: Атака клоунов, комедия нравов (фото)

Роман Александра Терехова «Немцы» сенсационно, с огромным отрывом, выиграл предварительный отбор «Нацбеста», набрав по итогам голосования жюри вдвое больше очков, чем любое из тоже вошедших в шорт-лист произведений пяти конкурентов. Причем эксперты читали «Немцев» в рукописи, что обычно влияет на их оценку в негативную сторону.

Так, три года назад тоже представленный на конкурс в допечатном виде роман того же Терехова «Каменный мост» - лучшая, на мой взгляд, книга второй половины «нулевых», а может быть, и всех «нулевых» - в финал не вышел и прогремел в итоге лишь полгода спустя, завоевав «Большую книгу» второй степени. И тогда же о прозаике Терехове заговорили всерьез – многие, хотя, увы, и не все… И вот «Немцы», вышедшие отдельной книгой буквально две недели назад.

Притом, что в литературе он присутствует уже двадцать лет – и дебютировал (тоже очень ярко) как раз двадцатилетним. Правда, потом, после относительного (и незаслуженного) неуспеха романа «Крысобой», писатель на долгие годы ушел в тень. Служил репортером-очеркистом в «Огоньке» и в «Совершенно секретно»; одно из журналистских расследований в последнем издании и послужило первотолчком к написанию романа «Каменный мост», над которым Терехов проработал десять лет. Поступил на службу (и тоже проработал примерно столько же) на высокую – как говорили раньше, номенклатурную – должность начальника пресс-центра префектуры одного из московских округов (а в округе этом насчитывается без малого два миллиона официально зарегистрированных жителей). Вот эта-то служба и обеспечила писателя необходимым жизненным опытом и фактурой для относительно быстрого написания «Немцев», главный герой которого (повествование ведется от первого лица) работает на той же должности все в той же, лишь слегка задрапированной, префектуре.

Перед нами лужковская, чересчур лужковская Москва образца 2007-2008 года. В стране проходит операция «Преемник»; в Кремле – отчаянный торг за переназначение «крепкого хозяйственника» еще на один срок (условный «Лужков» все заносит туда и заносит); в Москве творит беспредел его жена «Люда», подмявшая под себя и суды, и спецслужбы; во всех префектурах и (ниже на уровень) управах чиновники, уверенные в том, что полномочий мэру не продлят, а значит, неизбежный условный «Собянин», едва заступив на вожделенный пост, перетряхнет всё по-своему и, главное, выгонит всех «мэрских» (но, понятно, не ради очищения атмосферы, а чтобы освободить теплые местечки для своих, условно «собянинских» и для вечно голодных ФСБ-шных), - во всех префектурах и управах отрываются уже по полной. То есть они и раньше отрывались, разумеется, по полной, но сейчас, как стареющая женщина из анекдота, каждый раз думают, что именно этот раз будет самым последним – и позволяют себе такооое!!! В конце концов решается на крупную авантюру и в целом не столько осторожный или, там, щепетильный, сколько просто-напросто брезгливый герой романа. Авантюра эта оборачивается, впрочем, изрядным «попадаловым» с едва ли не роковыми последствиями.

Весь мир тюрьма, сетовал Гамлет, но Дания - все же один из самых отвратительных ее застенков. Префектура, в которой служит герой-рассказчик, становится истинной «Данией» с приходом туда нового начальника. Монстра, как именуют его в романе, - Монстра, согласно известной формуле, «очень похожего» на Олега Митволя – легендарную трагикомическую фигуру московского, а какое-то время и федерального масштаба. Став префектом, Монстр сочетает чудовищную алчность предшественника и коллег (патологически усугубив ее) с неизбирательным садизмом по отношению к подчиненным – от первого заместителя до последней уборщицы. Половинные и более, чуть ли не девяностопроцентные, откаты, больше похожие на языческие жертвоприношения этому чудовищу, этому Монстру - ситуацию временно смягчают, но никому ничего не гарантируют, а увольнение – не столько с должности, сколько из Системы – рассматривается здесь всеми и каждым даже не как гражданская, но как биологическая смерть. Собственно говоря, сопоставление и противопоставление «гражданской» (карьерной) и биологической смерти представляет собой волшебный ключик, которым отпирается если уж не сам роман, то судьба героя-рассказчика.

Зовут его, кстати, Эберхардом. Обе его жены, единственная (до поры до времени) дочь и трое приятелей-сослуживцев носят такие – даже не немецкие, а подчеркнуто арийские имена, тогда как сам роман называется, напомню, «Немцы». Этот художественный прием (и это название) однозначной интерпретации не поддается; объяснение, что, мол, эти люди в родной стране живут и чувствуют себя оккупантами, слишком прямолинейно (и слишком сатирично) для такого сложного, я бы даже сказал, сложносочиненного писателя, как Терехов. Возможно, под условно русскими именами здесь фигурируют образы собирательные, тогда как Монстр и «немцы» списаны с натуры один к одному (и тогда Эберхард получается писательским автопортретом) и поэтому именно так – с использованием приема «остраннение» и маркированы, - но это не более, чем предположение.

Роман «Немцы» уже успели назвать сатирическим, доказав тем самым, что литературному критику лучше быть безмозглой дубиной, нежели человеком с умеренными интеллектуальными возможностями. Дубина и посмеется там, где смешно (в романе много таких мест), и повздыхает там, где не смешно, и прольет слезинку, когда дело дойдет до старушки или до ребеночка. А человек среднего ума припечатает: «Сатира!» там, где сатирой на самом деле и не пахнет. «Немцы» - экзистенциальный роман, это повествование о кафкианском ужасе бытия (или, если угодно, о подсказанном Пелевиным выборе: быть ли клоуном у пидорасов или пидорасом у клоунов; по мере развития сюжета герой переходит из первой категории во вторую); это отчасти роман-разоблачение, причем разоблачение, основанное на глубоком инсайте, но никак не сатира. Последняя предполагает (скажу я как перед студенческой аудиторией) обязательную апелляцию к идеалу, только на фоне которого и по контрасту с которым осмеяние оправдано, только по контрасту с которым само по себе осмеиваемое и становится объектом, заслуживающим осмеяния. И за присутствие этого идеала в повествовании обязательно отвечает резонер. Здесь же нет и не может быть ничего подобного: Эберхард точь-в-точь таков же, как остальные, вот только, в отличие от них, наделенный творческим даром.

Потому что любовь героя к дочери из распавшегося брака и стремление, преодолев все препятствия, сделать эту любовь взаимной, - это, знаете ли, не уникальный случай. Не эксклюзив. «У всех жена ушла» - сказано в знаменитом романе (опять-таки не сатирическом, а юмористическом). Любовь к дочери это якорь безопасности, это спасительная соломинка – но не для того, чтобы вырваться из кафкианского мира, а для того, чтобы оставаясь в нем, чтобы, зарываясь в него все глубже и глубже, не перестать быть человеком. Клоуном у пидорасов, а все равно человеком… Другое дело, что и сама эти чрезвычайно подробно расписанная борьба за дочь (а на мой вкус, и чрезмерно подробно) исполнена трагикомической иронии: долго и безуспешно борясь за отцовские права по отношению к дочери, Эберхард по ходу дела аж дважды становится отцом на стороне.

Итак, перед нами экзистенциальный роман на современном разоблачительном (и саморазоблачительном) материале. Роман о нравах Москвы – сегодняшней, завтрашней, послезавтрашней и, вместе с тем, вчерашней и позавчерашней. Этакое «Горе от ума» в наши дни (а сам Грибоедов, напомню, считал свою прославленную пьесу комедией). Экзистенциальный роман + комедия нравов = экзистенциальная комедия нравов.

Касаясь трудной темы сопоставления «Каменного моста» с «Немцами», признаюсь, что первый роман, по-моему, гораздо сильнее. Нет, «Немцы» тоже очень хороши – но «Каменный мост» лучше. Последние полторы сотни страниц «Немцев» написаны, впрочем, на уровне «Каменного моста» - написаны, подобно «Каменному мосту», на разрыв аорты, - однако разбег на предыдущих четырех сотнях, пусть и столь же мощный, оказался все же не столь отчаянным… И это подсказывает мне заключительную метафору: был в советское время прославленный прыгун в высоту Сергей Бубка – многократный чемпион и рекордсмен мира. Но, и выигрывая (уверенно и с большим запасом) очередное соревнование, Бубка все же не каждый раз обновлял мировой рекорд, установленный ранее им самим… А вот считать ли это сравнение прогнозом на «Нацбест»? Как вам будет угодно.

Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»