Спектакль «ФМД-театра» «На Европу смотрю как зверь»: Снимается кино (фото)

«ФМД-театр» выпустил премьеру спектакля, в котором конфликтуют знаменитый западник и еще более знаменитый славянофил – Александр Герцен и Федор Достоевский. Слова, вынесенные в название спектакля, – «На Европу смотрю как зверь...» принадлежат, понятно, Достоевскому.

Пьесу сочинила Вера Бирон, театровед, сотрудница Музея Достоевского, которая в последнее время очень интересно, по-взрослому экспериментирует как режиссер. По ее же инициативе при Музее Достоевского создан «ФМД-театр». Впрочем, сказать, что Вера Бирон сочинила пьесу – неточно, она собрала ее, как пазл, буквально по строчке надергала реплики из огромного творческого массива названных писателей и сложила в диалоги. Получился спор о России и революции. Сколько их уже было? Но этот вышел актуальным настолько, что его можно, не правя ни одной запятой, цитировать в качестве комментария к сегодняшним политическим и социальным событиям и процессам.

Из этой пьесы мог бы получиться отличный сценарий для современного документального фильма вроде фильмов режиссера Владимира Непевного, где актеры не играют героев в полном смысле, а читают текст, подключая и эмоции, и психику, и оценки, которые могли бы быть у исторических персон. Метод частичного анимирования исторических персонажей и воссоздания буквально по кадру окружавшей их эпохи – это путь кино. А Вера Бирон ставит именно театральные спектакли, лучшее жанровое определение для которых – художественный театр документа. То есть реальные факты и тексты находятся в центре режиссерской конструкции и осваиваются чисто театральными методами.

Например, в случае со спектаклем «На Европу смотрю как зверь» документу придумано сюжетное, совершенно фантазийное, и даже немного капустное обрамление. Виталий Салтыков и Валерий Кухарешин прежде, чем стать Достоевским и Герценом, некоторое время в качестве самих себя, то есть современных артистов, ругаются с режиссером (Александр Кудренко) на съемочной площадке по поводу того, что не будет съемок на натуре – в Лондоне, Неаполе и Женеве, – как им обещали. Натуру обеспечит видео. Зрителям, условно говоря, дают заглянуть на актерскую кухню, подслушать их дрязги и приколы – и это один из самых беспроигрышных способов завладеть вниманием аудитории.

Команда «Камера!» производит магический эффект. Базар исчезает вмиг, начинается работа – но работа поначалу именно актерская. Салтыков и Кухарешин примеряют текст, ищут психологические мотивировки. В Лондоне, где угнездился Герцен, в 1862 году писатели увиделись впервые, хотя очень много слышали и знали друг о друге. Зачем Достоевский пришел к Герцену? В России полыхают пожары – «сгорело Министерство внутренних дел, многие дворы на Фонтанке, целые переулки», Достоевскому лично подкинули листовку с подписью «Молодая Россия», Федор Михайлович, недавно вернувшийся с каторги, совершенно излечился от революционных идей, делает ставку на христианскую веру – и пришел повлиять на Герцена, которого в России считают вдохновителем юных социалистов. Всё это зрителю подается не в виде «урока истории», а в виде урока актерского мастерства. Для артистов Салтыкова и Кухарешина все эти факты – так называемые «предлагаемые обстоятельства» (термин из теории Станиславского): не уяснив их, ни одни профессиональный артист психологической школы на сцену не выйдет, а в России других школ пока всё еще нет. Так что зритель имеет возможность получить редкостный опыт – увидеть, как актеры эти самые обстоятельства напяливают на себя, точно виртуальные костюмы, и как эти костюмы, в свою очередь, провоцируют метаморфозы: превращение артиста в героя.

Дальше зритель понимает, как включается и действует импровизационная природа актера. Салтыков вдруг хватает узелок и принимается мять его в руках, точно князь Мышкин, таким образом подчеркивая совершенно нищенское положение Достоевского – в гостиной Герцена он выглядит точь-в-точь, как князь в доме генерала Епанчина. Но достоинства не теряет. Кухарешин же придумывает себе точный «действенный глагол» для начала диалога – «подозревать». Как же не подозревать писателя, только что вернувшегося после десятилетней каторги, – в России с писателями происходят самые неожиданные превращения, ибо методов расправы с инакомыслящими империя не выбирала никогда.

Так и начинается диалог: Достоевский немного завидует и сильно любопытствует по поводу «Молодой России», Герцен недоверчиво уклоняется от прямых ответов, отшучивается. На вопрос, хоть в Европе-то чувствует ли он себя свободным, Герцен уверяет, что не помнит, когда подписывался своим именем, такое чувство, что без париков и пудры не живет: «Зовите меня Эмилией – так я обычно подписываю письма в Россию». И вот из немного утрированных оценок, из актерского нарциссизма и кокетства, из внятных мотиваций вдруг на глазах публики рождаются образы. Тут надо еще сказать, что свидетельства о личной жизни писателей Верой Бирон включены в единую канву пьесы, так что актерам есть из чего лепить плоть и кровь. Во втором эпизоде, например (октябрь, 1863, на корабле «Неаполь-Ливорно») Достоевский оговаривается об Аполлинарии Сусловой – эмансипированной 25-летней юной даме, с которой 41-летнего писателя связывают отношения, позволившие впоследствии историкам называть Федора Михайловича сладострастником. Ну да и без историков, из одних романов ясно, что эту темную сторону человеческой натуры классик знал не понаслышке. И Достоевский Салтыкова так зло закусывает губу и так неадекватно горячо раздражается в ответ на невинные шпильки Герцена – Кухарешина, что многое тайное становится явным. Много чего можно понять не только про отношения Достоевского с женщинами, но и про его страсть к игре и вообще горячечность его ума и души, которая непременно требует новых и новых доказательств, что «дважды два – пять». И про то, почему в качестве пути спасения России ему видится вера, а не благоразумие.

Герцен же, совсем наоборот, сохраняет мудрую иронию по отношению к резкостям своего собеседника. Вообще, Валерий Кухарешин к финалу достигает такой отточенности строгой, аристократичной формы, такой философской ясности ума, такой содержательности и драматизма образа человека, родившегося в России с умом и талантом и вынужденно утратившего Родину, что, ей-богу, Семену Спиваку, руководителю Молодежного театра на Фонтанке, где служит артист, стоит немедленно задуматься о постановке спектакля крупной классической художественной формы: того же Достоевского, например. Сердца горестной заметой звучат в устах такого Герцена слова, в любых других устах ставшие бы прокламацией: «Я не хочу жить с железным намордником. Правительство России считаю за злое бессмыслие!»

Виталий Салтыков до конца спектакля играет Достоевского романтиком-почвенником, таким, каким он знаком и нам по своим дневниками и книгам, – идеи писателя узнаваемы и актуальны: европейцы, например, выводят Достоевского из себя, потому что «смысл их жизни – «кушать сладко, сидеть мягко», других идеалов нет!». Открытия же в рамках образа происходят, скорее, на уровне личности канонизированного советским литературоведением писателя.

Валерий Кухарешин, наоборот, полностью развеивает миф о Герцене – социалисте, который издавал знаменитый журнал «Колокол», чтобы из своего прекрасного далека подстрекать молодежь устраивать поджоги и звал Русь к топору. Пребывание в Европе в определенный исторический период обеспечило Герцену неисцелимую душевную болезнь – результат страшного опыта, который он отчаянно старался передать соотечественникам. «Вы знаете, - начинает Кухарешин спокойно, не горячась, главный пассаж своей роли, а потом всё замедляет речь, точно преодолевает глубинную внутреннюю боль, – к революции может призывать только тот, кто ее не видел. А я видел Париж в 48-м. И никогда – слышите – никогда не пожелаю России такого пути. Эти дни были самым ужасным потрясением моей жизни. До сих пор в памяти мелькают отдельные подробности, хотя прошло уже 20 лет! Кровь, текущая рекой, омнибусы, наполненные трупами, пушки на площади Бастилии, на Елисейских Полях... Много раз в минуты отчаяния и слабости, когда горечь переполняла меру, когда вся моя жизнь казалась мне одной продолжительной ошибкой, когда я сомневался в самом себе, мне приходило в голову: "Зачем я не взял тогда ружье и не остался за баррикадой?" Сраженный пулей я унес бы с собой в могилу два-три верования... Я не умер тогда. Я в несколько дней состарился. И никаких иллюзий у меня не осталось. Как же я могу звать к революции?» Слова эти произнесены Герценом во время знаменитого женевского Конгресса 1-го Интернационала, еще при жизни Маркса. Но, отвечая на вопрос, по ком звонил его «Колокол», мы можем смело продолжать цитировать Хемингуэя: он звонил по нам. И то, что Герцен в результате колоссальной и кропотливой работы всей компании «ФМД-театра» выглядит сегодня гораздо актуальнее Достоевского, – одно из самых удивительных театральных открытий последнего времени.

Жанна Зарецкая,
«Фонтанка.ру»

Фото из архива «ФМД-театра».

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»