Балет «Шопен»: Сборник иллюстраций (фото)

5 июля 2010, 15:00 840

В программе «Звезд белых ночей» Польский национальный балет показал нам одно из произведений хореграфа Патриса Барта: балет «Шопен» на музыку Гектора Берлиоза, Мануэля де Фальи, Сергея Ляпунова, Ференца Листа, Франца Шуберта, Роберта Шумана и самого Шопена. Зрелище оказалось высокопарным и маловразумительным.

Патрис Бар был великолепным танцовщиком. Помню его еще по гастролям Парижской оперы 1977 года. Перед нами предстал виртуоз и красавец, а танцевал он тогда что-то из Баланчина. В труппу Парижской оперы Бара взяли, когда ему еще не было 15 лет, так что даже потребовалось специальное разрешение на работу для несовершеннолетнего. Очень быстро Бар стал корифеем, потом солистом, получил несколько престижных призов, потом – титул «этуаль». И блистал на сцене Оперы до 1986 года. А потом он решил сделаться хореографом. И зря. Если судить по балету «Шопен», представленному в Мариинке.

Всё началось с немой сцены: на подмостки явились двенадцать «апостолов» мирового романтизма, от Шатобриана до Мицкевича в костюмах своей эпохи, а между ними с палитрой в руках и в огромном синем берете прохаживался – кто бы вы думали? Эжен Делакруа. И выбирал, кого бы запечатлеть. Это подробно объяснено в программке, иначе бы не догадаться. А дальше под звуки музыкальной нарезки из произведений композиторов-романтиков (и не только их) публике в течение двух с половиной часов представляли картины из жизни великого композитора, от детства до смерти. Смерть Шопена время от времени появлялась на сцене, начиная с первого акта, – в виде крепкого парня в то ли палаческой, то ли бэтмановской маске на лице. И ей неизменно противостояла Музыка – хорошенькая, беленькая, в ампирном хитончике, непрерывно кружащаяся вокруг Шопена в мелких па-де-бурре. Сам же Шопен от начала до конца выглядел романтическим юношей (во втором акте интересная бледность была явно усугублена гримом), который иногда слегка напоминал героя фокинской «Шопенианы», но чаще демонстрировал полный каталог штампов расхожего романтического образа. Картины детства со счастливой родительской семьей и идиллическим крестьянским танцем сменялись эпизодами борьбы за свободу; группа симпатичных молодых людей играла национальными флагами, размахивая ими, как спортивные гимнастки лентами. Тут являлись солдаты и нацеливали свои ружья на зрителей, потом переводили их на юношей (те валились наземь) и обратно в зал. Наверное, нам должно было стать страшно. Однако страшно не было, зато было неловко.

Вообще в балете всё было строго исторично. Вот Шопен покидает родину – отправляется «в меланхолическом настроении складывать Песнь Судьбы Человека» (цитируем программку), вот появляется пикантная Жорж Санд в мужском костюме, вот Альфред де Мюссе закатывает ей сцену ревности, отпихивая томного Шопена, но не выиграв таким образов ничего, злобно уходит; вот на балу увивается вокруг нее кто-то бородатый: то ли поэт, то ли журналист, потому что он всё время строчит пальцем в блокноте, точь-в-точь как муза Каллиопа в «Аполлоне-Мусагете». А вот Шопен с Жорж Санд в Ноане. Шопен, опять-таки томно, мечется между женщиной и роялем, протягивая руки то к ней, то к нему; сначала побеждает Дама, результатом чего становится протяженный дуэт, потом все-таки рояль перетягивает: Шопен выразительно садится за инструмент, а Дама, потоптавшись на месте, ретируется. Кстати, лучшее в спектакле связано как раз с Жорж Санд в исполнении Марты Фидлер – из аморфного материала она все-таки создала вполне ясный сценический образ сильной женщины – пылкой, темпераментной, азартной.

Еще были эпизоды ревности Жорж Санд к собственной дочке, которая тоже была активна в отношении композитора, триумф Шопена, когда его поднимали высоко вверх, а «общество» образовывало пьедестал, протягивая к нему руки. А последние минут сорок сценического времени Шопен более или менее интенсивно умирал. Зрелище было печальное: он и кашлял, и падал, и лежал на ампирной кушетке, а разные женщины вокруг страдали и страдали.

Неужели это всё насочинял тот самый Патрис Бар, утонченный французский танцовщик? Да ведь это самый что ни на есть советский драмбалет, с иллюстративными картинками, отсутствием хореографического языка, «отанцованной» пантомимой и бесконечной многозначительной вялостью. А мне-то художественно полноценный якобсоновский «Спартак» показался несколько «советским»! Как говорится в рекламе – почувствуйте разницу. Справедливости ради надо отметить талантливую сценографию Луизы Спинателли – с движущимися траурно-черными панелями во всю высоту сцены, тонкими по живописи задниками и гигантским полотнищем легчайшего черного шелка, падающим с колосников в момент смерти Шопена (окончательной) и покрывающего собой полсцены. Еще стоит отметить парочку неожиданно веселых и динамичных эпизодов – это перебрасывающиеся чемоданами носильщики в сцене путешествия и синхронное появление двух важных докторов. А также – бодрый цыганский танец. Возможно, Патрис Бар не так уж несостоятелен как балетмейстер, но только балетмейстерское амплуа у него совсем другое – комедийно-гротескное, прямо противоположное тому жанру, за который он взялся.