Басилашвили и Фрейндлих в новом толковании «Дядюшкиного сна»

Перед закрытием сезона БДТ показал новую постановку Темура Чхеидзе по повести Достоевского «Дядюшкин сон». Режиссер вместе с блестящими актерами предложил новое толкование известного произведения.

Главный герой спектакля – богатый старик князь К. (Олег Басилашвили) на пороге физического и умственного краха по воле случая и дальнего родственника Мозглякова (Кирилл Жандаров) оказывается в доме первой дамы города Мордасова, великолепной Марьи Александровны Москалевой (Алиса Фрейндлих). По правде говоря, князь не сразу понимает, где оказался, кто все эти люди. Но Марья Александровна энергично прерывает этот сон разума. Не успевает князь дать волю своим куриным мозгам, как будто невзначай, ему предъявляют дочь хозяйки красавицу Зиночку (Полина Толстун). Не чуя подвоха, князь не скрывает: очарован! Ловко манипулируя дочерью и высокими идеалами, Марья Александровна загоняет его в брачную ловушку. Быть бы Зиночке княгиней, а через год-другой вдовой, да Мозгляков, считающий, что у него куда больше прав на вакансию жениха, внушает дядюшке: сватовство ему попросту приснилось. Такой подлости от судьбы, совсем было взятой в оборот, мамаша никак не ожидала. Беспомощному слабоумному старику удается ретироваться холостым.

Трудно представить, чтобы Чхеидзе всерьез поставил спектакль, пусть даже ради отменно смешного водевиля. Его воля проявляет себя в трех, следующих друг за другом, финалах. Водевильное же пространство отдано актерам. Главенствует, конечно, Алиса Фрейндлих. Она подредактировала образ Марьи Александровны, описанный у Достоевского. О той даме автор говорит с иронией, если не с сарказмом. На нашу же Марью Александровну можно взирать только с любованием. В повести она произносит слова «с высоким чувством», когда врет напропалую, и голос ее «болезненно мягкий, в лице выражается страдание». Фрейндлих же лишает героиню всякого иезуитства. Собственный ум она ценит больше минутной выгоды. В литературном первоисточнике, когда завравшийся князь сообщает, что с Бетховеном на дружеской ноге, Марья Александровна повторяет его слова «с восторгом», наша же дама не может удержаться от недоумения на лице. Да и что делать, если она всю жизнь окружена идиотами, как ни манипулировать ими? И управлять с артистизмом. Когда же она терпит фиаско в истории с князем, то зритель сочувствует именно ей, кому очередной идиот испортил славное дело, а не радуемся якобы торжествующей справедливости.

Но всякая история, по мысли Чхеидзе, таит в себе другую историю. Из водевиля режиссер вытягивает романтический сюжет. Князь и Зиночка в какой-то момент реально начинают смотреть друг на друга с интересом. Она ему что-то напомнила, он «включился»: да она просто чудо! В повести сказано: «Зина держала себя так, как будто жила в облаках, а не в городе Мордасове». А с каким вызовом она исполняет романс. Даже не романс, а стихи Пушкина, стилизованные под песню. И князя вдруг «повело». Да и Зиночка на него иначе посмотрела: неужели нашелся такой человек? Ей все равно, что старый, сумасшедший, больной. И никто из окружающих не видит, не понимает, что между ними уже возникла история…

Но ей дальше нет ходу, не только потому, что у Достоевского нет ничего такого и в помине, но и потому, что параллельным курсом в спектакле существует – но только на словах! - любовная история Зиночки с юным и бедным учителем Васей. Выясняется, что два года назад их отношения роковым образом закончились. А теперь Вася умирает от чахотки. И вроде бы Зиночка до сих пор любит, или думает, что любит. Страдает, или думает, что страдает. Но Вася впервые возникает на сцене лишь в одном из трех финалов спектакля. В руки Зиночки попадает его записка, где он умоляет о последнем свидании. Пользуясь состоянием деморализованной провалом маменьки, режиссер отправляет девушку к возлюбленному. Трагическая сцена их объяснения носит совсем уж сакральный характер. Она выглядит неестественной не только благодаря душераздирающим крикам актеров, но и потому, что появляется на пустом месте. Никаких отсылок к предыдущему действию история не имеет, ничем, кроме слов, себя не проявила. А возникшие отношения Зины с князем – вот они, на сцене, перед нами. И потому смысл сцены с умирающим юношей в контексте спектакля понять трудно.

Второй финал показывает окончательно рухнувшую жизнь Марьи Александровны. Вся сцена сделана, кажется, ради признания: «Я, думаешь, не любила? - с горечью говорит враз постаревшая Марья Александровна. – Да я, может, посильней твоего любила!». Слова адресованы дочери, которая находится тут же, но в другом, не пересекающемся пространстве. Художник Эмиль Капелюш выстраивает на сцене вроде бы вполне реалистичные комнаты в доме Москалевых: столы, стулья, зеркало, огромные напольные часы; но избыточное число музыкальных приборов, как и изломанный, построенный под разными углами планшет, сообщают пространству внебытовое измерение.

Именно оно и проявляет себя в полной мере в заключительной сцене спектакля. Легкие занавески, уходящие в глубину сцены и подвешенные с художественной небрежностью к каким-то суковатым палкам, поднимаются вверх, и появляется князь, лишенный своих омолаживающих аксессуаров. К нему, хочется верить, вернулись и память, и человеческий облик. Потрясенный и беспомощный его взор устремлен на Зиночку, плавно покачивающуюся в глубине сцены на качелях. Музыка. Занавес.

Вот так режиссер, осваивая текст Достоевского, ищет в нем то, о чем можно было бы говорить сегодня. Ни водевиль вокруг князя, ни трагедия Зины и Васи, ни драма Марьи Александровны - не кажутся ему убедительными. Остается лишь романтическая история… И несостоявшаяся невеста здесь уже как бы не совсем Зина, а идеальный объект любви. Но и любовь - лишь сон. Или все-таки реальность? Вопрос словно «раскачивается на качелях»: недаром сновидец князь носит усы Сальвадора Дали, не отделявшего сна от яви…

Ирина Ильичева,
Фонтанка. ру