«Мы переехали сюда после Гражданской войны». История петербургской квартиры, где 100 лет прожила одна семья

101 год в одной петербургской квартире прожила семья Давыденковых-Романковых. Ей посчастливилось уцелеть в Гражданскую войну и годы репрессий, ни одного жителя этой квартиры не потеряли в блокаду. Сегодня за огромным столом, спроектированным известным ученым и академиком 100 лет назад, собираются его внуки, правнуки и праправнуки.

100-летняя история этой квартиры — история семьи, которую рассказала «Фонтанке» Любовь Петровна Мясникова (Романкова). В свои 85 лет она работает в Физико-техническом институте им. А.Ф. Иоффе РАН ведущим научным сотрудником — продолжает дело отца и деда. Любит кататься на горных лыжах и занимается фламенко. Заботится о своей старшей сестре Марине Петровне, которая когда-то была основной нянькой двойняшек — Любы и ее брата Лени.

Квартира Давиденковых на втором этаже дома на улице Чайковского, 63, «делёная»: две комнаты слева от передней — хозяйские, светлые, окна выходят на улицу, справа — комната для прислуги, кухня, ванная, все темное, потому что окна выходят в узкий двор-колодец. В этой большой 136-метровой квартире в блокаду семья из 9 человек сконцентрировалась на «темной стороне»: чем меньше площадь, тем легче ее нагреть. Хозяйка квартиры — Любовь Петровна Мясникова, объясняет: «Из ванной давно убрали громоздкую ванну и медную колонку для нагревания воды, с кухни — шкафы и плиту. Это, — показывает Любовь Петровна комнатку с большим столом и стульями (больше в ней нет ничего, только акварели дедушки вдоль всей стены), — наша столовая военного времени. «Хозяйская» часть была разбита, окна закрыты фанерой. А здесь стоял аккумулятор и трехвольтовая лампочка. Мама читала нам при ее свете «Большие надежды» Диккенса. В стене, со стороны кухни было вырезано окно — чтобы подавать еду. В соседней комнате (около 20 квадратных метров), стоял рояль, в ней все 9 человек спали, под роялем тоже».

Физики и… химики

Мужская часть большой семьи Давиденковых посвятила себя точным наукам — физике, химии, математике. В старшем поколении был только один врач, зато всемирно известный. Марина Петровна и часть младшего поколения выбрали его профессию.

Прадед Любови Петровны — Николай Иванович Давиденков с семьей переехал из Риги в Смоленск — его назначили директором женской гимназии, преподавал физику и математику. В ней познакомились его сыновья Сергей и Николай со своими будущими женами. Оба в начале XX века переехали в Петербург. Сергей Николаевич стал известным врачом, а потом — всемирно известным. На здании ГИДУВа (Кирочная, 41, теперь это СЗГМУ им. Мечникова) установлена мемориальная доска «В этом здании с 1932 г. по 1961 г. работал выдающийся ученый-невропатолог Сергей Николаевич Давиденков». (21–22 сентября 2023 года в Петербурге пройдет XXV конгресс с международным участием «Давиденковские чтения»).

А Николай Николаевич Давиденков стал выдающимся физиком, академиком Украинской ССР. «Дедушка был профессором кафедры материаловедения физики металлов Политехнического института, всей семьей — жена и двое детей — жил в профессорском доме института. В гражданскую, когда начался голод, они переехали к родственникам в Харьков, потом в Киев. Когда вернулись в 1921 году, жилье было занято. Поэтому им дали другую квартиру, сначала на улице Сергиевской, 61 (именем Чайковского ее назвали в 1923 году), а через полгода — в доме № 63, — рассказывает Любовь Романкова. — У дедушки с бабушкой, ее звали Любовь Михайловна, было двое детей — Ростислав, они называли его Славуша, и моя мама — Линочка, Людмила Николаевна».

Линочка с 1925 года училась в Технологическом институте им. Ленсовета. В лаборатории во время опытов случайно сожгла серной кислотой рубашку сокурсника Петра Романкова, а потом чуть не каждый день после этого подходила к нему извиняться — любая одежда была в то время роскошью. В результате они поженились, окончили вуз и уехали работать в Москву. Там родилась Марина, их старшая дочь.

Двойняшки — Любовь Петровна (семейное имя Буська) и Леонид (Лелька, Леонид Петрович Романков, известный правозащитник, депутат Ленсовета и Законодательного собрания Петербурга двух созывов) родились в 1937 году. К тому времени семья жила на Чайковского, 63, в большом составе: двое старших Давиденковых и пятеро Романковых. Ростислав, брат Людмилы, к тому времени женился второй раз и жил отдельно, а первая жена — Валентина с сыном жила здесь же, на Чайковского.

«Тетя Вера всегда была с нами»

«Сестра бабушки Вера Михайловна и ее дочь Ирина всегда были с нами, несмотря на то, что у них была своя квартира на Захарьевской. У тети сложная судьба. Перед революцией она вышла замуж за сына киевского губернатора с имением размером больше Тамбовской области. Они уехали в Харьковскую область. История этой любви печальная. Вера Михайловна с двумя девочками, двойняшками — Ириной и Вероникой остались в имении одни, в голоде и холоде, когда началась Гражданская война. Чтобы спасти их, моя интеллигентная бабушка надела крестьянскую одежду, кирзовые сапоги, и на дрезине с углем отправилась за сестрой и племянницами. Муж Веры, Александр ушел с белыми, и только после его смерти много лет спустя мы узнали, что тогда он выжил, но не захотел вернуться в Россию. Тетя Вера вышла замуж за его брата, его арестовали и расстреляли. Она приехала в Ленинград, получила квартиру на Захарьевской улице, но средств к существованию не было, поэтому дочь Ирина (Вероника к тому времени умерла) росла в нашей семье. Когда началась блокада, она была уже замужем и с мужем эвакуировалась в Челябинск, а тетя Вера переехала к нам».

Как жила семья до войны, Любовь Петровна знает по рассказам близких. В эту квартиру после Гражданской переехали из Смоленска родители Николая Николаевича. Помнит только, как перед самой войной, сидя в кресле, прадедушка, Николай Иванович Давиденков умер: «Я думала, что он просто спит». Кресло, уже много раз перетянутое, но любимое, и сейчас стоит в одной из комнат квартиры.

Перед войной у каждого мужчины в семье наготове стоял чемоданчик с личными вещами. Обычно звонок в дверь раздавался в 3–4 часа утра. Людмила Николаевна рассказывала, как дедушка тогда сетовал: «Всех приличных людей уже забрали, а он еще дома». Но однажды в 3 часа звонок в дверь всех «оглушил»: «За кем пришли — за папой или за дедушкой?» Через пару минут приоткрылась дверь в комнату, и показалось счастливое лицо Николая Николаевича: «Ничего страшного, это просто пожар в доме!».

Дедушка и папа были поглощены своей научной работой, преподаванием, мама работала в Технологическом институте, а бабушка занималась домом и детьми, когда началась война.

«Кучковаться, чтобы выжить»

«Мамина подруга с сыном, домработница, тетя Вера, а позже — папин отец с Пушкинской перебрались к нам — они жили в Ленинграде, но в блокаду надо было «кучковаться», чтобы выжить, — рассказывает Любовь Петровна. — Благодаря бабушке первая — самая страшная блокадная зима не унесла ни одного члена семьи. К ней, конечно, никто не был готов. Кроме нее. У нас весной 1941-го после зимы не оставалось ни одного полена, поэтому она еще в мае купила дрова — полный сарай. Еды не хватало, но кипяток был всегда, им мы делились с соседями. Голодные послереволюционные годы научили ее не выбрасывать продукты, например, испитый кофе она сушила и складывала в мешочек. Дедушка писал Ирине в Челябинск: «Для нас большое счастье, когда мы печем лепешки из накопленной нами кофейной гущи и из остаточков картофельной муки. Еще мы кладем туда соли и соды — больше ничего. Да ведь и нечего туда класть. Но это нам кажется сверхблаженством».

А Людмила Николаевна перед войной в термостате сушила корочки хлеба, которые не доедали у нее на работе в обед. Они хранились в мешочке и выдавались поштучно тем, кто особенно отощал. У Любы с братом была страшная дистрофия, а у Лени еще и туберкулезный бронхоаденит и его госпитализировали в больницу. Мама рассказывала, что, когда отдавала Любе последний сухарик, мысленно с ней прощалась.

У Петра Григорьевича и Людмилы Николаевны были рабочие карточки. У бабушки и ее сестры — иждивенческие, а дедушка как академик получал дополнительный паек, и тетя Вера ходила пешком в Дом ученых на набережной — неблизкий путь для дистрофика. Делили паек на всех.

Славушин пиджак

В передней квартиры на Чайковского стоит огромный сундук. Когда сестры Марина и Люба перебирали в нем вещи, обнаружили аккуратно упакованный пиджак, а на упаковке подпись: «В этом пиджаке Славуша чуть не погиб». Ростислав Николаевич Давиденков до войны работал в Кабардино-Балкарии, в Баксане. Когда там рухнула плотина, он упал вниз. На нем был этот самый пиджак.

Находка в сундуке произвела сильное впечатление на Любовь Петровну. Она рассказывает: «Зимой 1942 года, будучи совершенно истощенным (при росте 180 см он весил 50 кг) дядя Слава защитил докторскую диссертацию, а весной вместе с сотрудниками нескольких исследовательских институтов эвакуировался в Пятигорск».

Ростислав Давиденков со своей второй семьей добирался туда три недели, а за это время стало понятно, что скоро в Пятигорск войдут немцы. Борис Евдокимович Воробьёв, друг семьи, директор Политехнического института, помчался в Тбилиси и потребовал от властей эвакуировать всех дальше, но его арестовали за распространение панических слухов и расстреляли.

«Дядя Слава с женой Натальей, пианисткой, и двумя детьми приехали на место, но их никто не ждал, есть было нечего, работы нет, ученый на помойках искал какую-нибудь еду. Чтобы накормить детей, тетя Наташа стала давать немцам концерты — играла на фортепиано под псевдонимом мадам Славин, — говорит Любовь Петровна. — Когда немцы отступали, сказали, что оставаться нельзя, ее расстреляют. И предложили место в поезде до Германии. В течение 20 лет мы были уверены, что семья дяди Славы погибла в Пятигорске. Бабушка сохранила пиджак с его кровью, и умерла с осознанием того, что сына нет в живых».

А Ростислав Николаевич после войны работал в Институте ядерных исследований в Карлсруэ и опубликовал в научном журнале статью. «Коллеги дедушки увидели, что подписана она редкой фамилией и показали: «Ростислав Давиденков — не ваш ли это сын?».

«Дедушка пошел в Большой дом и сказал: «Мне 85 лет, скоро умру. Разрешите написать сыну письмо». Ему разрешили, и мы восстановили контакты, — вспоминает Любовь Петровна. — Когда дядя Слава приехал в Ленинград в 1968 году, спросил: «Ты меня помнишь?». Оказалось, мы оба помним один и тот же момент: дядя Слава — дистрофик, лежал на диване и ел свою (все делилось поровну) корочку. А я вошла в комнату и посмотрела на него голодными глазами. Он подумал, что должен бы отдать эту корочку ребенку, но не в силах. А я сожалела о том, что он ее не отдает».

Эта история не только про «чудесное воскрешение», но и про то, что мир тесен.

Соседка дяди Славы в Карлсруэ спросила как-то, куда он ездит в Россию. Тот ответил: «В Петербург, на Чайковскую». Она попросила сфотографировать дом. Оказалось, что это дочь последнего хозяина дома, которую в 9 лет вывезли из него после революции.

«Надейся на чудо»

Когда началась война, Людмиле Николаевне было 38 лет, на руках — трое детей. Дедушке предлагали эвакуацию с самого начала блокады — Физтех уезжал в Казань, но он отказался — невозможно было оставить семью дочери без поддержки. Но через год, когда у него была уже сильная дистрофия и появилась возможность улететь самолетом в Москву, Любовь Михайловна приняла решение спасать его: «Прощаясь, бабушка села на кровать спящей дочери, та спросонья спросила: «Мамочка! А как же мы?» Бабушка ответила: «Надейся на чудо».

Институт Петра Григорьевича Романкова тоже эвакуировался, но ему не предложили — слишком большая семья, требовалось целых пять мест, его вычеркнули из списка. «Папу это очень обидело. Но оставшись, он сделал очень много для спасения ленинградцев: кроме того, что занимался наукой и преподавал, он участвовал в налаживании производства лекарств в осажденном городе, а когда узнали, что в порту застрял перед войной сухогруз с соей, папа с коллегами разработал технологию превращения ее в соевое молоко, которым поили истощенных детей в городских больницах, в том числе брата, когда он туда попал. С улицы Чайковского отец каждый день ходил на работу и обратно: мороз 40 градусов, голодный, а в институт падают снаряд за снарядом (за войну — 2 000 зажигательных бомб, 60 артиллерийских снарядов и авиационных бомб)», — рассказывает об отце Любовь Мясникова.

Когда родители уехали, Людмила Николаевна пошла на курсы медсестер и из института перешла на работу в детскую клинику Дзержинского района по соседству — на улице Чайковского, 73, чтобы быть ближе к детям. Пока она училась и работала, была занята домом и общественными делами, дети часто оставались одни. «В бомбоубежище мы перестали ходить после того, как на пути к нему прямо передо мной упала зажигалка. И вообще, в бомбоубежище нам не нравилось — воздух быстро заканчивался, и дышать было нечем, одолевала клаустрофобия. А еще мы боялись после того, как один из домов во время бомбежки рухнул, а люди остались в бомбоубежище. Когда слышали тревогу, забирались в стенной шкаф, думали, он нас защитит», — вспоминает Любовь Петровна. Тот шкаф — на своем месте и сегодня, в нем хранятся продукты.

Она говорит, что маленькие дети, как Люба и Леня, переживали тяготы блокады легче взрослых, разве что всегда хотелось есть. «Забавой военного времени» было соревнование: кто найдет самый горячий осколок, тот победитель, ими менялись. Любовь Петровна вспоминает свой возглас: «В 61-м доме снаряд взорвался, бежим осколки собирать!». У нее накопилась коллекция из 380 осколков в ящичке — богатство. Но как-то она поменяла свой осколок на какую-то штуку, которая тикала. И это тиканье услышала мама. Собрала всю коллекцию, ночью отнесла к Неве и утопила. Спустя годы Людмила Николаевна говорила: «Вот бы был хороший экспонат для Музея обороны Ленинграда — коллекция пятилетней девочки».

Дети, росшие вместе в блокаду, долгое время собирались в день ее снятия в квартире Давиденковых-Романковых. Каждый год кого-то недосчитывались.

Послевоенная жизнь

Квартира на Чайковского, 63, всегда была густонаселенной, а после войны больше прежнего. Город еще не отстроился, а из эвакуации съезжались друзья и родственники, просто знакомые семьи Давиденковых-Романковых — их жилье либо разбомбили, либо оно оказалось занятым. К 1945 году «накопилось» 14 человек. Люба спала, например, на диване в передней, мимо нее все проходили ночью в туалет, а она включала им свет.

«Ближе к концу войны мама открыла биохимическую лабораторию в детской больнице Дзержинского района и до самой смерти была ее заведующей. А мы с братом с первого класса ходили мыть туда посуду: пробирки и чашки Петри, — вспоминает Любовь Петровна. — Мама была уверена, что воспитание должно быть в труде, следовала рекомендации бабушки: «Ни одной свободной минуты, чтобы не занялись глупостями».

Когда она вечером приходила с работы, сажала детей в гостиной кружком и спрашивала: «Кому из нашего окружения сейчас труднее всех и надо помочь?». Например, в тяжелой ситуации была тетя Вера, мы носили ей судочки с едой, а я еще ходила к ней на улицу Каляева раз в неделю расчесывать волосы после мытья. Это была очень трудная задача, потому что они доходили ей едва ли не до колен. Брату было проще — его отправляли в магазин за хлебом.

У старшей сестры Марины с начала блокады — с 10 лет — было много дел по хозяйству. Блокадной зимой она ходила за водой, выносила помои, отоваривала карточки. А еще у нее тогда было задание — записывать ежедневно атмосферное давление, температуру воздуха, рисовать графики — ей говорили, что если мы поедем в эвакуацию, ее могут взять лаборантом на завод. Но никуда так и не уехали, всю блокаду прожили в своей квартире. А Марина еще и всегда присматривала за младшими, пока мы не выросли».

Бабушка умерла, когда Люба училась в 7-м классе. Это было ужасно, потому что в ее смерти она винила себя. В семье верили в народную примету — нельзя мести пол вечером, чтобы не накликать беды. Девочка занималась балетом и, расшивая платье блестками, намусорила и подмела. На следующий день за завтраком бабушка умерла. «Я до сих пор не подметаю по вечерам», — говорит Любовь Петровна. Николая Николаевича не стало в 1962 году.

«Новейшая история»

Среди гостей в квартире на улице Чайковского бывали разные люди. Друг Любы Александр Римский-Корсаков — физик, внук гениального композитора. Часто здесь бывал Рудольф Нуреев, когда учился в хореографическом училище. Первое посещение квартиры на Чайковского, 63, описал в своей автобиографической книге. Последний день рождения он отмечал в ней с Любовью и Леонидом Романковыми, дружеские отношения поддерживались до смерти Нуреева.

«Снова разрастаться наша семья стала, когда вышла замуж Марина и у нее родилась дочь Ксения. Потом вышла замуж я, сначала уехала к мужу на Петроградскую сторону, там родился сын Митя, а потом мы вместе переехали сюда. В квартире мы жили восьмером. Когда женился Леонид, ему купили кооперативную. Потом Ксения вышла замуж и самую большую 47-метровую комнату разделили на две — поставили перегородку. Это, пожалуй, первое изменение, которое претерпела квартира за столетие.

Потом дети разъехались, в доме остались Марина и я со своими мужьями. Восемь лет назад наши мужья умерли. В один год», — пунктиром описывает новейшую историю Любовь Петровна. — «Мы всегда жили большой семьей. А сейчас в этой квартире остались две вдовы. В 1990-е племянница хотела продать ее, чтобы всем разъехаться. Но я запретила — наше родовое гнездо дает нам силы. И оно по-прежнему собирает нас вместе. Мы все праздники отмечаем здесь, недавно сын приглашал своих гостей отмечать 60-летие. Я в это время была в соседней комнате с правнучкой, но слышала, как Митя рассказывал историю нашей семьи и квартиры. Она глубоко вошла в каждого из нас.

В Новый год собирается 28 человек за большим дубовым столом, спроектированным дедушкой. Он раскладывается, но даже за ним места уже не всегда хватает — «выдвигаемся в переднюю». Конечно, я беспокоюсь, думаю о том, кто-то же из них возьмет на себя труд содержать эту квартиру, отремонтировать, заботиться о ней и ценить ее, как это делала наша семья 101 год».

Ирина Багликова, «Фонтанка.ру»